Думаю, что был секретарь. Парень говорил громко.
Когда он закончил, лакей ввел его в курс дела Он вышел. Молодой брюнет с бледной физией, весь в черном. Спросил, кто меня вызвал. Я ответил так, как ты мне велел: я только рабочий, начальник приказал, и я пришел. “Может, я ошибся этажом?” — добавил я.
Пино опять замолкает. Он никогда не может дать отчет о проделанной работе, не сделав дюжину остановок.
— Будьте добры, почешите мне лоб, — просит он.
Я чешу. Берю усмехается:
— Надеюсь, ты не вшивый, иначе я отваливаю!
— Что дальше, Пино?
— Тип в черном как будто заколебался, потом повел меня в комнату с закрытыми ставнями.
— Что она из себя представляет?
— Кабинет. Большое бюро с резьбой, мебель в стиле Луи Девятнадцатого и все такое… На месте разбитого стекла картон.
— Ты заметил что-нибудь необычное?
— Все было в порядке. Но одна вещь меня удивила…
— Какая?
— На министерском бюро лежала шаль. Большая такая шаль с бахромой.
Она была расстелена на столе… Это выглядело странно.
— И все?
— Нет, подожди. Под тем же самым бюро из ковра вырезаны несколько кусочков и в этом месте виден пол.
— Интересно, — замечаю я.
— Ты так считаешь? — удивляется Берюрье.
— Еще бы! Предположи на секунду, что стрелок из дома напротив выпустил очередь по тому, кто сидел за столом.
— Ну и что?
— Возможно, часть пуль попала в бюро. Так же возможно, что жертва упала со стула и запачкала кровью ковер.
— Неплохое рассуждение, — оценивает Толстяк, охотно воздающий Цезарю то, что причитается его консьержке. — У тебя сегодня здорово работают мозги. Не хочу тебя хвалить, но ты в отличной форме.
Эта похвала идет прямо мне в сердце.
Мы прощаемся с дражайшим Пинюшем в тот момент, когда он начинает чувствовать зуд в заднице.
Комиссар отсутствует, но его секретарь принимает нас со всем почтением, подобающим нашему рангу. Это маленький человечек, близорукий и образованный, если судить по полоскам на его галстуке.
— А! — говорит он. — Дело стекольщика? Банальный инцидент, ставший увы! — причиной смерти одного из наших ажанов.
— Вы допросили персонал консульства Алабании?
— Слугу, находившегося в комнате. Стекольщик был человек уже немолодой, довольно неловкий. Он встал на ненадежный стул, чтобы заменить стекло. Ножка стула сломалась под его весом, и этот болван вылетел из окна.
— Вы видели этот стул?
— Да. Стул эпохи Наполеона Третьего, черного дерева, с перламутровыми инкрустациями. Было безумием вставать на столь хрупкую вещь.
По-моему, секретарь комиссара несколько манерничает, а?
— Обычно, — продолжает он, — стекольщики пользуются стремянками.
— А он какой-то хренотой, — смеется Толстяк, на которого изысканность выражений и манер нашего собеседника не производит никакого впечатления.
Он хлопает меня по спине:
— Вывод: это просто несчастный случай. Я морщусь.
— Твой вывод несколько поспешен, Берю. Беру телефон и звоню в больницу, где лежит Пино. Медсестра справляется о моих желаниях, и я умоляю ее сходить спросить Пинюша, как выглядел стул, на который он вставал. Она, кажется, удивлена, но мое звание комиссара полиции и мой бархатный голос кладут конец ее колебаниям, и она идет к раненому.
— Ты прям как святой Фома, — хихикает Жирный. Через две минуты медсестра возвращается и передает, что Пино залез на кухонный стул, любезно принесенный слугой консульства. Довольный, я кладу трубку. У Берю, позволившего себе взять отводной наушник, морда напоминает сушащееся после стирки бельишко бедняка.
— Как ты догадался?
— Пино слишком осторожен, чтобы доверить свою жизнь стулу эпохи Наполеона Третьего, — говорю я.
— Что это значит?
— Что парни из консульства столкнули его и пожертвовали ножкой антикварного стула, чтобы подкрепить версию о несчастном случае.
Возвращается секретарь, любезно предоставивший нам в полное пользование телефон.
— Что-то не так, господин комиссар?
— Наоборот, — отвечаю. — Лучше и быть не может.
В машине Берю задает мне не дающий ему покоя вопрос:
— Согласен, это инсценировка, но как они могли выбросить Пинюша из окна, если слуга находился в двух метрах от него?
— Стул стоял на ковре, и слуге было достаточно дернуть ковер за край. Или сзади незаметно подкрался кто-то еще… Возможностей полно.
— А как по-твоему, почему они захотели избавиться от папаши Пинюша?
— Потому что никто в консульстве не вызывал стекольщика. Его приход показался им более чем подозрительным. Мое объяснение не полностью удовлетворяет Бугая.
— Это не выход. Кокнув его, они только усложняли дело, подумай сам. Это усиливало наши подозрения и давало полиции официальный повод посетить помещения консульства.
Аргумент меня поражает. То, что говорит Толстяк, совсем неглупо. В конце концов, чем они рисковали, позволив заменить стекло? Стоило ли из-за этого идти на убийство?
— Ты при пушке, Толстяк?
— Да, она в кобуре. А что?
— Ты нанесешь официальный визит в консульство.
— Ладно. А что я скажу алабанцам?
— Что ты полицейский, которому поручено провести дополнительное расследование, потому что стекольщик пришел в себя и заявил, что его столкнули. Посмотришь, как они среагируют…
Толстяк веселится.
— Ага.
— Не дрейфишь?
Он вмиг становится фиолетовым и злым.
— Слушай, Сан-А, ты когда-нибудь видел, чтоб я мандражировал? Дай мне только свободу рук, и, можешь поверить, они расскажут мне столько, что хватит на всю первую страницу “Паризьен либере”!
— Ты все-таки не слишком там расходись, Берю, ладно?
— Я очень ловкий человек. Тебе об этом расскажут все дамы.
— И главное, не намекай им на возможно имевшую место пальбу.
— Нет, честное слово, ты принимаешь меня за последнего идиота! возмущается мой доблестный помощник. — Я знаю свою работу. Ты мог бы уже давно это заметить!
Глава 5
— Я вам не помешал, месье Морпьон?
Кажется, я впервые назвал учителя его прозвищем вслух. Я прикусываю губу, но Мопюи даже глазом не моргнул. Он привык.
— Нисколько, мой юный друг.
— Вы были дома, когда стекольщик…
— Да, но, увы, не у окна. Я услышал глухой удар, крики и гул толпы. Когда я выглянул, это уже произошло…
— Я снова попрошу у вас бинокль. Театр напротив продолжается.
Утренний спектакль мы видели, сейчас начнется вечерний.
Он находит бинокль во временно пустующем помойном ведре и протягивает его мне. Я прячусь за разорванной занавеской. Жалюзи напротив опущены. Надеюсь, Толстяк сумеет заставить их поднять. С каким наслаждением мой острый взгляд устремится тогда в это дипломатическое логово! Те из вас, кто потупее, конечно, спрашивают себя, почему я сам не отправился с визитом в консульство, раз оно вызывает у меня такое любопытство. В порядке исключения признаю, что их удивление оправданно. Но запомните, гиганты мысли, что я появляюсь, когда без меня не обойтись. Сан-Антонио — это элитное подразделение, суперзвезда. По пустякам он силы не расходует.
Наставив на нужное окно бинокль, я жду.
— Выпьете со мной чашку какао? — шепчет Морпьон.
— Охотно, — рассеянно отвечаю я.
Напротив жалюзи поднимаются, и я вижу объемную физиономию Толстяка. Месье Берюрье ведет диалог с типом в черном, в котором я узнаю описанного Пинюшем секретаря. Я оставляю их, чтобы осмотреть комнату. В сером полумраке я различаю министерское бюро с потускневшей бронзой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Когда он закончил, лакей ввел его в курс дела Он вышел. Молодой брюнет с бледной физией, весь в черном. Спросил, кто меня вызвал. Я ответил так, как ты мне велел: я только рабочий, начальник приказал, и я пришел. “Может, я ошибся этажом?” — добавил я.
Пино опять замолкает. Он никогда не может дать отчет о проделанной работе, не сделав дюжину остановок.
— Будьте добры, почешите мне лоб, — просит он.
Я чешу. Берю усмехается:
— Надеюсь, ты не вшивый, иначе я отваливаю!
— Что дальше, Пино?
— Тип в черном как будто заколебался, потом повел меня в комнату с закрытыми ставнями.
— Что она из себя представляет?
— Кабинет. Большое бюро с резьбой, мебель в стиле Луи Девятнадцатого и все такое… На месте разбитого стекла картон.
— Ты заметил что-нибудь необычное?
— Все было в порядке. Но одна вещь меня удивила…
— Какая?
— На министерском бюро лежала шаль. Большая такая шаль с бахромой.
Она была расстелена на столе… Это выглядело странно.
— И все?
— Нет, подожди. Под тем же самым бюро из ковра вырезаны несколько кусочков и в этом месте виден пол.
— Интересно, — замечаю я.
— Ты так считаешь? — удивляется Берюрье.
— Еще бы! Предположи на секунду, что стрелок из дома напротив выпустил очередь по тому, кто сидел за столом.
— Ну и что?
— Возможно, часть пуль попала в бюро. Так же возможно, что жертва упала со стула и запачкала кровью ковер.
— Неплохое рассуждение, — оценивает Толстяк, охотно воздающий Цезарю то, что причитается его консьержке. — У тебя сегодня здорово работают мозги. Не хочу тебя хвалить, но ты в отличной форме.
Эта похвала идет прямо мне в сердце.
Мы прощаемся с дражайшим Пинюшем в тот момент, когда он начинает чувствовать зуд в заднице.
Комиссар отсутствует, но его секретарь принимает нас со всем почтением, подобающим нашему рангу. Это маленький человечек, близорукий и образованный, если судить по полоскам на его галстуке.
— А! — говорит он. — Дело стекольщика? Банальный инцидент, ставший увы! — причиной смерти одного из наших ажанов.
— Вы допросили персонал консульства Алабании?
— Слугу, находившегося в комнате. Стекольщик был человек уже немолодой, довольно неловкий. Он встал на ненадежный стул, чтобы заменить стекло. Ножка стула сломалась под его весом, и этот болван вылетел из окна.
— Вы видели этот стул?
— Да. Стул эпохи Наполеона Третьего, черного дерева, с перламутровыми инкрустациями. Было безумием вставать на столь хрупкую вещь.
По-моему, секретарь комиссара несколько манерничает, а?
— Обычно, — продолжает он, — стекольщики пользуются стремянками.
— А он какой-то хренотой, — смеется Толстяк, на которого изысканность выражений и манер нашего собеседника не производит никакого впечатления.
Он хлопает меня по спине:
— Вывод: это просто несчастный случай. Я морщусь.
— Твой вывод несколько поспешен, Берю. Беру телефон и звоню в больницу, где лежит Пино. Медсестра справляется о моих желаниях, и я умоляю ее сходить спросить Пинюша, как выглядел стул, на который он вставал. Она, кажется, удивлена, но мое звание комиссара полиции и мой бархатный голос кладут конец ее колебаниям, и она идет к раненому.
— Ты прям как святой Фома, — хихикает Жирный. Через две минуты медсестра возвращается и передает, что Пино залез на кухонный стул, любезно принесенный слугой консульства. Довольный, я кладу трубку. У Берю, позволившего себе взять отводной наушник, морда напоминает сушащееся после стирки бельишко бедняка.
— Как ты догадался?
— Пино слишком осторожен, чтобы доверить свою жизнь стулу эпохи Наполеона Третьего, — говорю я.
— Что это значит?
— Что парни из консульства столкнули его и пожертвовали ножкой антикварного стула, чтобы подкрепить версию о несчастном случае.
Возвращается секретарь, любезно предоставивший нам в полное пользование телефон.
— Что-то не так, господин комиссар?
— Наоборот, — отвечаю. — Лучше и быть не может.
В машине Берю задает мне не дающий ему покоя вопрос:
— Согласен, это инсценировка, но как они могли выбросить Пинюша из окна, если слуга находился в двух метрах от него?
— Стул стоял на ковре, и слуге было достаточно дернуть ковер за край. Или сзади незаметно подкрался кто-то еще… Возможностей полно.
— А как по-твоему, почему они захотели избавиться от папаши Пинюша?
— Потому что никто в консульстве не вызывал стекольщика. Его приход показался им более чем подозрительным. Мое объяснение не полностью удовлетворяет Бугая.
— Это не выход. Кокнув его, они только усложняли дело, подумай сам. Это усиливало наши подозрения и давало полиции официальный повод посетить помещения консульства.
Аргумент меня поражает. То, что говорит Толстяк, совсем неглупо. В конце концов, чем они рисковали, позволив заменить стекло? Стоило ли из-за этого идти на убийство?
— Ты при пушке, Толстяк?
— Да, она в кобуре. А что?
— Ты нанесешь официальный визит в консульство.
— Ладно. А что я скажу алабанцам?
— Что ты полицейский, которому поручено провести дополнительное расследование, потому что стекольщик пришел в себя и заявил, что его столкнули. Посмотришь, как они среагируют…
Толстяк веселится.
— Ага.
— Не дрейфишь?
Он вмиг становится фиолетовым и злым.
— Слушай, Сан-А, ты когда-нибудь видел, чтоб я мандражировал? Дай мне только свободу рук, и, можешь поверить, они расскажут мне столько, что хватит на всю первую страницу “Паризьен либере”!
— Ты все-таки не слишком там расходись, Берю, ладно?
— Я очень ловкий человек. Тебе об этом расскажут все дамы.
— И главное, не намекай им на возможно имевшую место пальбу.
— Нет, честное слово, ты принимаешь меня за последнего идиота! возмущается мой доблестный помощник. — Я знаю свою работу. Ты мог бы уже давно это заметить!
Глава 5
— Я вам не помешал, месье Морпьон?
Кажется, я впервые назвал учителя его прозвищем вслух. Я прикусываю губу, но Мопюи даже глазом не моргнул. Он привык.
— Нисколько, мой юный друг.
— Вы были дома, когда стекольщик…
— Да, но, увы, не у окна. Я услышал глухой удар, крики и гул толпы. Когда я выглянул, это уже произошло…
— Я снова попрошу у вас бинокль. Театр напротив продолжается.
Утренний спектакль мы видели, сейчас начнется вечерний.
Он находит бинокль во временно пустующем помойном ведре и протягивает его мне. Я прячусь за разорванной занавеской. Жалюзи напротив опущены. Надеюсь, Толстяк сумеет заставить их поднять. С каким наслаждением мой острый взгляд устремится тогда в это дипломатическое логово! Те из вас, кто потупее, конечно, спрашивают себя, почему я сам не отправился с визитом в консульство, раз оно вызывает у меня такое любопытство. В порядке исключения признаю, что их удивление оправданно. Но запомните, гиганты мысли, что я появляюсь, когда без меня не обойтись. Сан-Антонио — это элитное подразделение, суперзвезда. По пустякам он силы не расходует.
Наставив на нужное окно бинокль, я жду.
— Выпьете со мной чашку какао? — шепчет Морпьон.
— Охотно, — рассеянно отвечаю я.
Напротив жалюзи поднимаются, и я вижу объемную физиономию Толстяка. Месье Берюрье ведет диалог с типом в черном, в котором я узнаю описанного Пинюшем секретаря. Я оставляю их, чтобы осмотреть комнату. В сером полумраке я различаю министерское бюро с потускневшей бронзой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24