И поверь мне, друг мой, адский шум! Величайшие события это не наши
самые шумные, а наши самые тихие часы.
Не вокруг изобретателей нового шума вокруг изобретателей новых
ценностей вращается мир; неслышно вращается он.
И сознайся только! Мало оказывалось всегда совершившегося, когда твой
шум и дым рассеивались. Что толку, если город превращается в мумию и
колонна лежит в грязи!
И вот что скажу я ещё разрушителям колонн. Несомненно, это величайшее
безумие бросать соль в море и колонны в грязь.
В грязи вашего презрения лежала колонна; но таков закон её, что для
неё из презрения вырастает новая жизнь и живая красота.
Теперь в божественном ореоле восстаёт она, ещё более обольстительная
в своём страдании; и поистине! она ещё поблагодарит вас, что вы низвергли
её, вы, разрушители!
Такой совет даю я царям, и церквам, и всему одряхлевшему от лет и от
добродетели дайте только низвергнуть себя! Чтобы опять вернулись вы к жизни
и к вам добродетель!
Так говорил я перед огненным псом; но он ворчливо прервал меня и
спросил: Церковь? Что это такое?
Церковь? отвечал я. Это род государства, и притом самый лживый. Но
молчи, лицемерный пёс! Ты знаешь род свой лучше других!
Как и ты сам, государство есть пёс лицемерия; как и ты, любит оно
говорить среди дыма и грохота, чтобы заставить верить, что, подобно тебе,
оно вещает из чрева вещей.
Ибо оно хочет непременно быть самым важным зверем на земле,
государство; и в этом также верят ему .
И как только сказал я это, огненный пёс, как бешеный, стал извиваться
от зависти. Как, кричал он, самым важным зверем на земле? И в этом также
верят ему? И столько дыму и ужасных криков выходило из его глотки, что я
думал, что он задохнётся от гнева и зависти.
Наконец он умолк, и уменьшилось его пыхтение; но как только он умолк,
сказал я со смехом:
Ты сердиться, огненный пёс, значит, я прав относительно тебя!
И чтобы оставался я правым, послушай о другом огненном псе: он
говорит действительно из сердца земли.
Дыхание его из золота и золотого дождя: так хочет сердце его. Что ему
до пепла, дыма и горячей слизи!
Смех выпархивает из него, как пёстрые тучки; противны ему твоё
бурчанье, твоё плеванье и истерзанные потроха твои!
Но золото и смех берёт он из сердца земли, ибо, чтобы знал ты
наконец, сердце земли из золота .
Когда услышал это огненный пёс, он не выдержал, чтобы дослушать меня.
Пристыженный, поджал он хвост, трусливо проговорил гав, гав! и уполз вниз,
в свою пещеру.
Так рассказывал Заратустра. Но ученики его едва слушали его: так
велико было их желание рассказать ему о людях с корабля, о кроликах и о
летающем человеке.
Что мне думать об этом! сказал Заратустра. Разве я призрак?
Но вероятно, это была моя тень. Вы, должно быть, кое-что уже слышали
о страннике и тени его?
Несомненно одно: нужно, чтобы я держал её крепче, иначе она ещё
испортит мою славу .
И снова Заратустра качал головой и дивился. Что мне думать об этом!
повторял он.
Почему же кричал призрак: пора! Давно пора!
Почему же давно пора?
Так говорил Заратустра.



Прорицатель


и я видел, наступило великое уныние среди людей. Лучшие устали от
своих дел.
Объявилось учение, и рядом с ним семенила вера в него: Всё пусто, всё
равно, всё уже было!
И эхо вторило со всех холмов: Всё пусто, всё равно, всё уже было!
Правда, собрали мы жатву; но почему же сгнили и почернели наши плоды?
Что упало со злого месяца в последнюю ночь?
Напрасен был всякий труд, в отраву обратилось наше вино, дурной глаз
спалил наши поля и наши сердца.
Все мы иссохли; и если бы огонь упал на нас, мы бы рассыпались, как
пепел, но даже огонь утомили мы.
Все источники иссякли, и даже море отступило назад. Земля хочет
треснуть, но бездна не хочет поглотить!
Ах, есть ли ещё море, где бы можно было утонуть : так раздаётся наша
жалоба над плоскими болотами.
Поистине, мы уже слишком устали, чтобы умереть; и мы ещё бодрствуем и
продолжаем жить в склепах!
Так говорящим слышал Заратустра одного прорицателя; и его
предсказания проникли в сердце его и изменили его. Печальный и усталый
бродил он; и он стал похож на тех, о ком говорил прорицатель.
Поистине, сказал он своим ученикам, ещё немного, и наступят эти
долгие сумерки. Ах, как спасу я от них мой свет!
Чтобы не потух он среди этой печали! Для дальних миров он должен быть
светом и для самых далёких ночей!
Так опечаленный в сердце ходил Заратустра; и три дня не принимал он
ни пищи, ни питья, не имел покоя и потерял речь. Наконец случилось, что
впал он в глубокий сон. Ученики же его сидели вокруг него, бодрствуя
долгими ночами, и с беспокойством ждали, не проснётся ли он, не заговорит
ли опять и не выздоровеет ли от своей печали.
Вот речь, которую сказал Заратустра, когда проснулся; голос его
доходил до учеников как бы издалека:
Послушайте сон, который я видел, вы, друзья, и помогите мне отгадать
его смысл!
Всё ещё загадка для меня этот сон; его смысл скрыт в нём и пленён и
не витает ещё свободно над ним.
Я отрешился от всякой жизни, так снилось мне. Я сделался ночным и
могильным сторожем в замке Смерти, на одинокой горе.
Там охранял я гробы её; мрачные своды были полны трофеями побед её.
Из стеклянных гробов смотрела на меня побеждённая жизнь.
Запах запылённой вечности вдыхал я; в удушье и пыли поникла моя душа.
И кто же мог бы проветрить там свою душу!
Свет полуночи был всегда вокруг меня, одиночество на корточках сидело
рядом с ним; и ещё хрипящая мёртвая тишина, худшая из моих подруг.
Ключи носил я с собой, самые заржавленные из всех ключей; и я умел
отворять ими самые скрипучие из всех ворот.
Подобно зловещему карканью, пробегали звуки по длинным ходам, когда
поднимались затворы ворот: зловеще кричала эта птица, неохотно давала она
будить себя.
Но было ещё ужаснее и ещё сильнее сжималось моё сердце, когда всё
замолкало, и кругом водворялась тишина, и я один сидел в этом коварном
молчании.
Так медленно тянулось время, если время ещё существовало: почём знаю
я это! Но наконец случилось то, что меня разбудило.
Трижды ударили в ворота, как громом, трижды зазвучали и заревели
своды в ответ; тогда пошёл я к воротам,
Альпа! кричал я, кто несёт свой прах на гору? Альпа! альпа! Кто несёт
свой прах на гору?
И я нажимал ключ и напирал на ворота, стараясь отворить их. Но они не
отворялись ни на палец.
Тогда бушующий ветер распахнул створы их: свистя, крича, разрезая
воздух, бросил он мне чёрный гроб.
И среди шума, свиста и пронзительного воя раскололся гроб, и из него
раздался смех на тысячу ладов.
И тысяча гримас детей, ангелов, сов, глупцов и бабочек величиной с
ребёнка смеялись и издевались надо мной и неслись на меня.
Страшно испугался я и упал наземь. И я закричал от ужаса, как никогда
не кричал.
Но собственный крик разбудил меня и я пришёл в себя .
Так рассказывал Заратустра свой сон и потом умолк: ибо он не знал ещё
значения своего сна. Но ученик, которого он любил больше всех, быстро
поднялся, схватил руку Заратустры и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69