Где-то справа от нашего пути горел, пребывая в извержении, высокий вулкан. Его огонь освещал нам путь ночью. Нити дождя казались от этого пламени алыми, а лужи то красными, то черными. Если правление Российско-Американской компании дозволит приложить к моему сочинению карту этой части русских владений в Америке, читатель будет иметь суждение о моем пути.
Озеро Илиамна мы переплыли на плоту, который соорудили сами. Над устройством его пришлось возиться целую неделю. Снова начались горы, леса и болота. Кузьма безошибочно отыскивал горные проходы, находя старые, хорошо протоптанные тропы, по которым ходили лоси. Как и раньше, в прежнем моем походе, я поставил на своем пути несколько крестов из лиственничных бревен, обозначив на них свое имя. Будущий путешественник убедится в том, что дни свои я проводил не праздно, ибо на каждом кресте он найдет также начертание широты и долготы местности, если беспощадное время не предаст кресты тлению и они не рухнут под косой Сатурна.
Мы торопились, боясь, что нас застанут в пути первые заморозки и мы не сможем плыть по рекам. Незабвенный мой друг Кузьма раздобыл у индейцев-кенайцев берестяную лодку. В ней мы легко пробирались из одной мелкой речки в другую, сновали по ним легко, как игла вышивальщицы по холсту. Я не хотел идти знакомыми по прошлому походу местами.
Взгляните на карту, и вы увидите, что Квихпак и Кускоквим почти посредине своего течения выгнулись друг к другу, как скобы, ? одна против другой. Между скобами сими лежало очень малое пространство; водораздел был узок, и перенос через него удобен для пути. Когда мы подошли к Кускоквиму ? на темной воде его заплясали как бы белые лепестки. Это был первый снегопад, но погода держалась еще теплая, и сырой снег вскоре растаял. На самом узком пространстве между речными скобами, которые мы выбрали, рос густой лес, лежали долины, но они были хорошо проходимы как по речкам, так и по тропам. Видно было, что индейцы пользовались именно этим узким перешейком при своих переходах с одной речки на другую, а промысел на зверей был удачен более всего в местностях, прилегающих к обеим дугам.
Во время последнего перехода индеец Кузьма позабавил меня тем, что на привале вынул из-за пазухи колоду засаленных карт и с уморительно серьезным видом стал гадать ? что нас ждет впереди. После расспросов выяснилось, что карты он получил в подарок от стряпки из нашего дома и у нее же выучился гадать. Случай сей дал мне повод для размышлений о том, что варварские суеверия переходят не только от варваров к представителям более просвещенных народов, ? хотя и осуждаются последними, ? но «просвещенные», по сравнению с варварами, люди заражают иногда дикарей европейскими предрассудками. Занимательно то, что индеец по-своему называл фигуры и масти карт. Так, вместо королей у него были «шаманы», валетов он звал «тойонами», десятку пик ? «десятью воронами», пикового туза?«Великим Вороном». Такая замена ничуть не мешала гаданью! Гадал Кузьма, конечно, тоже по-своему, но тем не менее ведь это было гаданье на картах, которые индеец раньше никогда в руки не брал.
О своих чувствах мне писать трудно, и исповедь на бумаге особенно тягостна, но я преодолеваю стыдливость сердца и вверяю его разуму. Пусть разум мой со временем осудит сердце, если оно будет достойно осуждения! И пусть снисходительный читатель этих записок вынесет беспристрастный приговор моим поступкам, на которые толкало меня сердце, не успевшее оледенеть под вьюгами стран Гиперборейских!
Я шел в Бобровый Дом, куда влекли меня веления моего сердца…
Любезный читатель! Вообрази, насколько измучили меня люди столь частыми вторжениями в мою жизнь. Господа путешественники, побывавшие в дальних странах и вернувшиеся в гостеприимное отечество! Вы неизбежно столкнетесь с проявлениями неприятного, скажу прямо ? назойливого любопытства со стороны соотечественников.
Едва вы отдадите в полицию свой вид, как вас уже сочтет долгом побеспокоить квартальный почтительными, но настойчивыми расспросами ? где находится Аляска, к какой губернии она принадлежит? Услышав ответ, что эта часть империи Российской ни в какую губернию не входит, на уезды не разделяется и даже полиции своей не имеет, ? квартальный как пораженный громом долго будет смотреть на вас, а потом, подобрав саблю, ринется с донесением по начальству. Вас обязательно вызовут в полицию, подвергнут унизительному допросу, и полицейский офицер всем своим видом покажет вам возмущение, как будто лично вы должны ответить за то, что на Аляске нет капитан-исправников. И на пашпорте вашем не так-то скоро появится пометка: «…явлен в Н-ской полиции». Потом в «Губернских ведомостях», в самом конце местных новостей, будет объявлено о вновь прибывших в город Пензу ? кто они и откуда приехали. Заседатель из Краснослободска, симбирский асессор, протоиерей, два гусарских офицера, купец, кавалерийский ремонтер и в конце самом ? «…не имеющий чина такой-то; прибыл из Российских владений в Северной Америке». Такое известие потревожит старый город. Почему ? не имеющий чина? Зачем он был в Америке? Уж не из разжалованных ли и сосланных за дуэль по причине романической? Что такой человек делает и может делать в Пензе? Любопытные бесцеремонно начнут оглядывать вас, когда вы пойдете по Лекарской или Дворянской улицам. Пензенские девицы будут припадать к оттаявшим окнам, туманя своим дыханием голубые стекла.
А вечером, когда вы сидите в своем нумере с запыленными обоями, мучительно разглядывая вид древних развалин и нимф на грубо намалеванных картинах, к вам обязательно кто-нибудь постучится. Это будет гусар, вымазанный от чикчир до густых усов бильярдным и картежным мелом, или чиновник в старом синем фраке, вытертом на обшлагах, а может быть, подвыпивший дьякон.
И все они назойливо будут пялить на вас глаза, рассматривать, как выходца с того света, задавать самые неуместные вопросы. Особенно их, как я заметил, смущает вид моего старого мундира без эполет. Какой-то чомбарский помещик прямо спросил меня ? давно ли я из Сибири? Ничего не подозревая, я ответил, что Сибирь покинул в прошедшем году, имея, конечно, в виду свой переезд из Охотска до Уральских гор большой Сибирской дорогой. Тогда помещик, обнаружив внезапно какую-то стеснительность, заторопился и поспешил откланяться. Этот и еще другие случаи дали мне понять, что многие считают меня за «одного из тех людей, которые в 1825 году на площади перед сенатом начали свой славный и трудный путь, приведший их в недра Сибири…»
Благословенны просторы отчизны, занесенной снегами! Любезен сыновнему сердцу вид рябины, склонившейся над алмазным сугробом. Разрой снежный холм ? и найдешь в его недрах кисть осенних ягод. Пролежав в снегу, они обрели большую прелесть. Снег и мороз не смогли погубить их.
Подобна им и русская душа. Суровая метель заметает ее. Борей леденит своим дыханием, но она горит алой рябиной на белом сугробе.
Не вечны ни снега, ни вьюги ? бессмертно горенье русской души… И я пришел к вам, родные снега! Утренний дым встает над землею сизыми столбами. Вечный скиталец, я подхожу к дому, где я увидел свет. Серебряная рябина протягивает ко мне дрожащие ветви и осыпает инеем с головы до ног.
Но это ? лишь во сне!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Озеро Илиамна мы переплыли на плоту, который соорудили сами. Над устройством его пришлось возиться целую неделю. Снова начались горы, леса и болота. Кузьма безошибочно отыскивал горные проходы, находя старые, хорошо протоптанные тропы, по которым ходили лоси. Как и раньше, в прежнем моем походе, я поставил на своем пути несколько крестов из лиственничных бревен, обозначив на них свое имя. Будущий путешественник убедится в том, что дни свои я проводил не праздно, ибо на каждом кресте он найдет также начертание широты и долготы местности, если беспощадное время не предаст кресты тлению и они не рухнут под косой Сатурна.
Мы торопились, боясь, что нас застанут в пути первые заморозки и мы не сможем плыть по рекам. Незабвенный мой друг Кузьма раздобыл у индейцев-кенайцев берестяную лодку. В ней мы легко пробирались из одной мелкой речки в другую, сновали по ним легко, как игла вышивальщицы по холсту. Я не хотел идти знакомыми по прошлому походу местами.
Взгляните на карту, и вы увидите, что Квихпак и Кускоквим почти посредине своего течения выгнулись друг к другу, как скобы, ? одна против другой. Между скобами сими лежало очень малое пространство; водораздел был узок, и перенос через него удобен для пути. Когда мы подошли к Кускоквиму ? на темной воде его заплясали как бы белые лепестки. Это был первый снегопад, но погода держалась еще теплая, и сырой снег вскоре растаял. На самом узком пространстве между речными скобами, которые мы выбрали, рос густой лес, лежали долины, но они были хорошо проходимы как по речкам, так и по тропам. Видно было, что индейцы пользовались именно этим узким перешейком при своих переходах с одной речки на другую, а промысел на зверей был удачен более всего в местностях, прилегающих к обеим дугам.
Во время последнего перехода индеец Кузьма позабавил меня тем, что на привале вынул из-за пазухи колоду засаленных карт и с уморительно серьезным видом стал гадать ? что нас ждет впереди. После расспросов выяснилось, что карты он получил в подарок от стряпки из нашего дома и у нее же выучился гадать. Случай сей дал мне повод для размышлений о том, что варварские суеверия переходят не только от варваров к представителям более просвещенных народов, ? хотя и осуждаются последними, ? но «просвещенные», по сравнению с варварами, люди заражают иногда дикарей европейскими предрассудками. Занимательно то, что индеец по-своему называл фигуры и масти карт. Так, вместо королей у него были «шаманы», валетов он звал «тойонами», десятку пик ? «десятью воронами», пикового туза?«Великим Вороном». Такая замена ничуть не мешала гаданью! Гадал Кузьма, конечно, тоже по-своему, но тем не менее ведь это было гаданье на картах, которые индеец раньше никогда в руки не брал.
О своих чувствах мне писать трудно, и исповедь на бумаге особенно тягостна, но я преодолеваю стыдливость сердца и вверяю его разуму. Пусть разум мой со временем осудит сердце, если оно будет достойно осуждения! И пусть снисходительный читатель этих записок вынесет беспристрастный приговор моим поступкам, на которые толкало меня сердце, не успевшее оледенеть под вьюгами стран Гиперборейских!
Я шел в Бобровый Дом, куда влекли меня веления моего сердца…
Любезный читатель! Вообрази, насколько измучили меня люди столь частыми вторжениями в мою жизнь. Господа путешественники, побывавшие в дальних странах и вернувшиеся в гостеприимное отечество! Вы неизбежно столкнетесь с проявлениями неприятного, скажу прямо ? назойливого любопытства со стороны соотечественников.
Едва вы отдадите в полицию свой вид, как вас уже сочтет долгом побеспокоить квартальный почтительными, но настойчивыми расспросами ? где находится Аляска, к какой губернии она принадлежит? Услышав ответ, что эта часть империи Российской ни в какую губернию не входит, на уезды не разделяется и даже полиции своей не имеет, ? квартальный как пораженный громом долго будет смотреть на вас, а потом, подобрав саблю, ринется с донесением по начальству. Вас обязательно вызовут в полицию, подвергнут унизительному допросу, и полицейский офицер всем своим видом покажет вам возмущение, как будто лично вы должны ответить за то, что на Аляске нет капитан-исправников. И на пашпорте вашем не так-то скоро появится пометка: «…явлен в Н-ской полиции». Потом в «Губернских ведомостях», в самом конце местных новостей, будет объявлено о вновь прибывших в город Пензу ? кто они и откуда приехали. Заседатель из Краснослободска, симбирский асессор, протоиерей, два гусарских офицера, купец, кавалерийский ремонтер и в конце самом ? «…не имеющий чина такой-то; прибыл из Российских владений в Северной Америке». Такое известие потревожит старый город. Почему ? не имеющий чина? Зачем он был в Америке? Уж не из разжалованных ли и сосланных за дуэль по причине романической? Что такой человек делает и может делать в Пензе? Любопытные бесцеремонно начнут оглядывать вас, когда вы пойдете по Лекарской или Дворянской улицам. Пензенские девицы будут припадать к оттаявшим окнам, туманя своим дыханием голубые стекла.
А вечером, когда вы сидите в своем нумере с запыленными обоями, мучительно разглядывая вид древних развалин и нимф на грубо намалеванных картинах, к вам обязательно кто-нибудь постучится. Это будет гусар, вымазанный от чикчир до густых усов бильярдным и картежным мелом, или чиновник в старом синем фраке, вытертом на обшлагах, а может быть, подвыпивший дьякон.
И все они назойливо будут пялить на вас глаза, рассматривать, как выходца с того света, задавать самые неуместные вопросы. Особенно их, как я заметил, смущает вид моего старого мундира без эполет. Какой-то чомбарский помещик прямо спросил меня ? давно ли я из Сибири? Ничего не подозревая, я ответил, что Сибирь покинул в прошедшем году, имея, конечно, в виду свой переезд из Охотска до Уральских гор большой Сибирской дорогой. Тогда помещик, обнаружив внезапно какую-то стеснительность, заторопился и поспешил откланяться. Этот и еще другие случаи дали мне понять, что многие считают меня за «одного из тех людей, которые в 1825 году на площади перед сенатом начали свой славный и трудный путь, приведший их в недра Сибири…»
Благословенны просторы отчизны, занесенной снегами! Любезен сыновнему сердцу вид рябины, склонившейся над алмазным сугробом. Разрой снежный холм ? и найдешь в его недрах кисть осенних ягод. Пролежав в снегу, они обрели большую прелесть. Снег и мороз не смогли погубить их.
Подобна им и русская душа. Суровая метель заметает ее. Борей леденит своим дыханием, но она горит алой рябиной на белом сугробе.
Не вечны ни снега, ни вьюги ? бессмертно горенье русской души… И я пришел к вам, родные снега! Утренний дым встает над землею сизыми столбами. Вечный скиталец, я подхожу к дому, где я увидел свет. Серебряная рябина протягивает ко мне дрожащие ветви и осыпает инеем с головы до ног.
Но это ? лишь во сне!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55