Вход в гавань сторожили подводные камни. Поэтому даже в такой ясный день на крамболах брига стояли дозорные; они указывали вахтенному путь. Корабль долго сновал между островами, и неопытному человеку могло показаться, что до Ново-Архангельска еще много миль. Но крепость вдруг открылась сразу, как будто невидимая рука подняла занавес из солнечных нитей, синевы и зелени, за которым скрывалась столица Аляски.
Загоскин невольно залюбовался этим видом. Направо белела церковь, влево поднималась кораблестроительная верфь. На Камне-Кёкуре возвышались дом главного правителя, крепостные башни с блестевшими на солнце медными пушками, крепкий частокол. На морском берегу, ниже крепости, белели дома жителей, покрытые кровлями из кипарисовой коры, темнели древесные шалаши индейцев. И все это ? дикая скала Кекура, хвойные леса на горах, длинный мол на высоких лиственничных сваях, темные батареи ? отражалось в тихой серебристо-синей воде залива.
Индейцы, завидев бриг, ринулись на больших, пестро раскрашенных лодках, чтобы, по обычаю, раза два обойти вокруг корабля.
С берега доносился крик воронья. Вороны ? священные птицы индейцев ? считались в Ново-Архангельске неприкосновенными. Они сидели на кипарисовых кровлях, восьмиугольной крепостной башне, вились над церковным куполом, а около шалашей индейцев воронов было так много, что казалось, будто на землю опустилась черная, лоснящаяся туча.
Тот, кто не был ранее в этих широтах, поразился бы, увидев порхающие в воздухе легкие пламенные стаи птиц. Они носились около морского берега и зелени, рассыпались, сливались вновь, падали вниз, как алые искры, и снова взвивались в синее небо.
Это были тихоокеанские колибри…
? Ну, вот мы и дома, ? сказал Загоскин, когда они съехали с корабля на берег. ? Кузьма, пока не будет распоряжения главного правителя, ты будешь жить у меня.
Обитатели Ситхи с удивлением разглядывали их. Кузьма с длинным копьем и двумя ружьями за плечами шел впереди. За ним, припадая слегка на правую ногу, брел Загоскин. Шествие замыкал алеут, которого они наняли на берегу нести вещи. Они миновали приморский поселок, школу и церковь и зашли в ворота Средней крепости. Вот и большой деревянный дом, где жили холостые мореходы, мелкие чиновники и выслужившиеся промышленные.
? Сюда, Кузьма! ? Загоскин открыл двери большой и светлой кухни. ? Здравствуй, Таисья Ивановна, ? сказал он громко. ? Заждались, поди?
? Ах, батюшки! Никак, Лаврентий Алексеич! Бог ты мой! Я сейчас… Уж и не чаяла дождаться.
? А я взял да и приехал, Таисья Ивановна. Тепло тут у вас, хорошо. Солнце светит…
? Ну, дай я на тебя посмотрю! ? Высокая пожилая женщина с добрым лицом подошла к Загоскину и всплеснула руками. ? Да вы ли это, Лаврентий Алексеич? ? промолвила она тихо и отступила назад. ? Что с тобою только сделали, Лавруша? ? спросила она и опустилась на лавку. ? Нет, непохожий, вовсе не тот. И в глазах веселья нет, ? женщина вдруг залилась слезами. ? Худой, страшенный, ровно индиан ? весь в шкурах, не мылся, поди, долго?
? Все бывало, ? весело сказал Загоскин и прошелся по кухне.
? Да ты еще и хромой, ? сказала женщина, вытирая слезы. ? Ранили или зашиб чем?.. Иглой, говоришь, проколол?.. Вот страсти какие! Завтра к лекарю сходи. Ну, тебе комнату твою открыть? Сейчас открою, там все в порядке, никого не пускала. А ты что стоишь, словно идол? ? вдруг напустилась она на Кузьму. ? Ишь какой страхолюдный, рогатину свою в дом затащил, не спросясь. Иди в сени ее поставь, в угол. Где это вы, Лаврентий Алексеич, такое пугало достали? Палку в губу застремил и думает, что очень даже хорошо.
Кузьма, ворча, вынес копье из кухни.
? Ты его не обижай, ? сказал Загоскин. ? Он мне, Таисья Ивановна, жизнь спас.
? А он язычник? ? спросила женщина.
? Нет, крещеный.
? Что крещеный, это хорошо, а зачем у него палка в губе? Срам один смотреть. И рогатину за собой таскает. А может, и ничего человек, даром что из индиан. Ну, я тебе верю. Как звать-то его?
? Кузьмой.
? Имя хорошее. А что он ? у тебя будет жить? ? Пока поживет. Ты его, говорю, не обижай.
? Обижать зря не буду. Только пусть воронам не молится. А то я индиан знаю ? в церкви лоб себе расшибает при народе, а потом на ворона глядит умильно и творит языческую молитву. Тьфу!
? Вот сама увидишь ? у него святой Никола с языка не сходит.
? Ну ладно, пусть живет: чай, не язычник. Пойдем жилье твое отомкнем.
В прохладной комнате Загоскина темнели полки с книгами, висели пестрые карты.
? Все так, как при вас было, Лаврентий Алексеич. Пусть ваш индианин вещи заносит. А я пойду, у меня делов на кухне много.
? Посиди немного, Таисья Ивановна. Ты мне скажи, как у тебя дело-то, подвинулось хоть немного?
? Да все так же, Лаврентий Алексеич, ? вздохнула женщина. ? Вот теперь добрые люди научили господину Нахимову отписать, ? может, они помогут. Помню я сама Павла Степаныча, когда они здесь были; такой простой да обходительный. Они из себя немного горбатенькие и рыжеватые, но очень добрые и справедливые. Когда из Кронштадта последний корабль приходил, то я у командира спрашивала, где господин Нахимов сейчас находятся, а он ответил, что на Черном море. Обсказал, что надо писать в Морской штаб, а оттуда Павлу Степанычу перешлют. А уж они окончательно похлопочут, даже до сената дойдут… Теперь мне толмач Калистрат обещал прошение составить, а вы, Лаврентий Алексеич, напишете.
Таисья Ивановна Головлева, стряпка, жившая в услужении у одиноких служащих, была живой историей Ново-Архангельска, если не всей Русской Америки. Ее привезли на остров Кадьяк маленькой девочкой в 1794 году, когда Шелехов истребовал в Иркутске первых переселенцев для Аляски. Родители ее возводили вместе с Барановым крепость Ситху, застраивали Якутат; отец Таисьи ходил с отрядом Кускова закладывать форт Росс в Калифорнии. Восемнадцати лет Таисья вышла замуж за слесаря Головлева, мастера на все руки. Он чинил бастионные пушки, лил колокола для продажи в Калифорнию, исправлял ружья и помог отцу Вениаминову соорудить башенные часы на колокольне Ново-Архангельска.
Головлев умер во время одной из ситхинских голодовок. Российско-Американская компания не успела выплатить ему жалованье и наградных за выслугу лет. Так и началось горе Таисьи. Головлева, его золотые руки хорошо знал Александр Баранов, но с его смертью исчезли надежды на получение вдовьих денег. Уехал в Россию старый барановец Кусков, кончил службу в Ситхе Кирилл Хлебников, и память о слесаре Головлеве умерла навеки. Последний свидетель ? современник Баранова ? монах Гермоген удалился от мирских забот в келью на Хвойный остров. Отшельник не хотел помочь Таисье, как ни просила она его подтвердить службу и труды ее мужа, в российско-американских владениях. Главные правители один за другим отказывали Таисье Головлевой в ее просьбах, в архивах никто рыться не хотел. Так и осталась Таисья Головлева ни с чем.
Командиры кругосветных судов из Кронштадта знали эту статную женщину с широким лицом; она не раз передавала им прошения для доставки в Петербург. И каждый раз она ждала ответа и справлялась у капитана корабля, пришедшего в Ситху, не привез ли он решения по ее делу. Только однажды пришел ответ. Главный правитель вызвал Таисью Ивановну к себе на Кекур и прочитал ей решение правления Российско-Американской компании в Санкт-Петербурге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55