- Надо отказаться. Директива ЦК.
Я был вне себя. Столько лет провести в лесу, в боях, и вдруг все летит к чертям.
- Послушай, Врублевский, разреши провести последнюю операцию, а уж потом распустить отряд.
- Не могу разрешить, не уполномочен. Выполняй партийные указания.
Нечто подобное я испытал, когда 5 лет назад отменили вооруженное восстание в Литве. Умом понимал, что так надо, что партия знает, как поступить в той или иной ситуации, а душа не принимала.
Всю ночь я и Филипп Яблонский беседовали с Николаем Врублевским. Опытный, хорошо теоретически подкованный партийный работник, он рассказал нам, как непросто и нескоро пришел Центральный Комитет к выработке новой тактики и как важны, злободневны эти партийные решения.
У меня и Филиппа было множество вопросов к Врублевскому. Один из самых сложных такой: как жить дальше партизанам, давно и окончательно перешедшим на нелегальное положение? Ведь они не могут вернуться в свои деревни, их там схватит охранка и расправится беспощадно. И в лесу нельзя оставаться, отряд будет распущен. Что же им делать?
- И об этом подумал Центральный Комитет,- отвечал связной.- Часть людей партия обеспечит деньгами, документами, и они уедут в другие районы, станут жить по-прежнему на нелегальном положении. Партизанский актив, командиры отрядов и групп перейдут через границу в Советскую Белоруссию.
- Эх, товарищ Николай,- сказал Филипп Яблонский,- не с такой вестью ждали мы вас.
- А ты думаешь, нам легко? Мы считаем, все трудности впереди, а вешать голову коммунисту не пристало, что бы ни произошло.
- Все понимаю,- ответил Филипп,- с 1918 года в партии. А сердце болит.
Да Врублевский и сам тяжело переживал поворот в событиях.
После отъезда Николая мне и Яблонскому пришлось проводить разъяснительную работу среди партизан и подпольщиков. Трудное это было дело, мы и сами-то еще не примирились с новой тактикой, а следовало убеждать людей, которые лучшие силы души отдали вооруженной борьбе.
В июне на последнем общем собрании я еще раз повторил указания ЦК о том, что партизанское движение не может освободить Западную Белоруссию от ига польских панов, что освобождения можно добиться только после свержения буржуазно-помещичьего строя во всей Польше, поблагодарил всех за мужество, верность, бесстрашие.
- Освобожденные народы никогда не забудут ваших подвигов, дорогие мои товарищи! - сказал я в заключение.
Аплодисментов не было. Каждый невесело думал о случившемся и о своей дальнейшей судьбе. Над нашими головами прощально шумел партизанский лес, вдали куковала кукушка. Костя Абанович тихо и печально запел:
Все тучки, тучки понависли,
На море пал туман.
Скажи, о чем задумался,
Скажи, наш атаман...
После расформирования отряда судьба его бойцов сложилась так, как говорил Врублевский: одни переехали на жительство в удаленные от родных мест уезды, другие ушли в Советскую Белоруссию. Я находился среди вторых.
В сражениях за Пиренеями.
Решение приходит мгновенно
Дни мирной жизни.-Мятеж испанской фаланги.- Вагон Москва - Париж.- Дешевые приемы провокаторов
Недолго я пробыл в Минске. Перед моими товарищами по борьбе и мною после многих лет фронтовой жизни, подполья и партизанской войны впервые открылись заманчивые перспективы мирной жизни в свободной Советской стране. Поначалу у нас глаза разбежались. Чем заняться, к чему приложить руки? Перед нами были открыты все дороги, и одна другой заманчивей.
Днями напролет я вместе с боевыми соратниками Кириллом Орловским, Иваном Романчуком и Софроном Макаревичем обсуждали планы на будущее. Постепенно мы пришли к заключению, что всем нам следует подумать об учебе. В самом деле, происхождение у нас было пролетарское, все рано пошли работать, потом воевать, много лиха хлебнули за свои 25 в среднем лет, а вот учиться как следует никому не пришлось. Теперь власть наша, рабоче-крестьянская, как же не воспользоваться таким ее чудесным завоеванием, как право для каждого стать образованным человеком!
- Учиться, ребята, непременно учиться,- твердил самый старший из нас Софрон Макаревич. Ему было уже 30 лет, с 1918 года он состоял в партии, но тяга к знаниям у него была сильной, как и у остальных.
- Хорошо. Учиться. А где? - спросил Орловский, всегда склонный к немедленному действию.
Старшие товарищи из партийных органов посоветовали нам поступить в какой-либо московский вуз,
- Правильный совет,- высказался Иван Романчук.- Если учиться, так только в Москве.
- А москвич среди нас один,- стал рассуждать Орловский,- Станислав. Следовательно, посылаем его на разведку, а затем все едем в столицу.
Мне оставалось только дать согласие. Поехал в Москву, навел справки об учебных заведениях и остановил выбор на комвузе Запада. Вызвал из Минска ребят, и все четверо мы поступили на подготовительный курс. И тут же выяснились такие обстоятельства, по которым мне пришлось от учебы отказаться. Стипендия нам полагалась по 18 рублей на брата. Дело в том, что прожить на эти деньги, если нет ни родственников, ни заработка, было трудно. У меня к тому времени в Советской России не осталось ни родных, ни близких. Родители и сестра с мужем жили в Прибалтике. Я мог полагаться только на самого себя. Такое же положение было и у моих троих друзей, а учиться им очень хотелось. И я решил поступить на работу, с тем чтобы на первых порах оказать им некоторую материальную поддержку.
ЦК партии направил меня в Резинотрест на должность начальника хозяйственного отдела с окладом 125 рублей в месяц. Но мои товарищи настаивали на том, чтобы я не бросал мысли об учебе и поступил на вечерний рабфак имени Покровского. Я так и сделал. Совмещать два занятия непросто, но трудности меня не пугали. Законы товарищества я всегда ставил выше личного благополучия.
Оказавшись снова в Москве, я не преминул навестить бывшего своего домохозяина Романа Петровича Романова. Он был искренне рад встрече, подолгу слушал мои рассказы о боях на фронте и о приключениях в тылу врага, восхищался подвигами отважных патриотов.
- Правильно вы тогда с Максимом поступили,- сказал Романов,- что пошли в Красную Армию. Поняли, где правда, хоть и молодые были оба.
Несколько лет я ничего не знал о Борташуке и терялся в догадках, где он и что с ним. Но в 1925 году встретил его в Москве живого, здорового, одетого в военную форму.
- Все еще служишь, Максимка?
- Учусь в Высшей пограншколе!
Оказывается, после того как мы расстались с ним на фронте, когда я уехал на военно-политические курсы, Максим стал работать в армейских особых отделах, полюбил профессию чекиста и решил посвятить ей жизнь.
На исходе 20-х годов судьба опять разметала нас в разные стороны, и с тех пор я так и не нашел своего друга рабочей и военной юности.
Учиться на рабфаке мне довелось всего два года. Затем я опять был призван в ряды Красной Армии, продолжал образование в военном училище и в конце 1929 года вернулся в Белоруссию. Несколько лет прослужил в республике, с которой давно и крепко связал свою судьбу. Затем снова Москва. К тому времени я стал семейным человеком, растил двух сыновей, которых с женой Анной Сидоровной мы назвали в честь знаменитых революционеров Феликсом и Маратом.
Довелось мне вспомнить юные годы, проведенные на стройках, и поработать начальником участка на сооружении канала Москва - Волга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147