— Ну как же, — почти кричал он тем фамильярным свойским тоном, каким нередко пользуются политические ораторы, рассказывая своим слушателям байки, — как же-как же, это напоминает мне человека, которого я знавал в бытность свою в Висконсине… — Никого это на самом деле не напоминало, и в Висконсине Тарвин никогда не был, и не знал он никого из Висконсина, но история получалась славная, и, когда толпа заревела от восторга, Шерифф подсобрался и попробовал натужно улыбнуться, а Тарвину только того и надо было.
Однако не всегда все получалось так складно. Встречались в толпе и несогласные с мнением Тарвина. Они выражали свой протест вслух, и потому споры, ведущиеся на импровизированной трибуне между претендентами, продолжались и среди слушателей; но то, что толпа буквально стонала от удовольствия, вкупе с аплодисментами и смехом, действовало на Тарвина возбуждающе, как шпора на коня. хотя на самом деле он вовсе не нуждался в пришпоривании, потому что незадолго до начала митинга отведал вместе со сторожем тёмного пьянящего варева. Под влиянием выпитого, а также из-за отчаянной страстной решимости в сердце, под впечатлением стонов, вздохов и шёпота он постепенно приходил в восторженное состояние, близкое к экстазу, удивившее его самого, и наконец почувствовал, что вполне владеет аудиторией.
Он крепко держал толпу в руках и, словно чародей-фокусник, то высоко возносил её, то панибратствовал с ней, то бросал в страшную бездну, то в последнюю секунду выхватывал оттуда — и говорил, говорил… И наконец, в обнимку с покорёнными и влюблёнными слушателями победным маршем прошествовал по поверженному в прах телу Демократической партии и пропел по ней реквием. Это были потрясающие мгновения. Под конец все поднялись с мест, залезли на скамейки и восхищённым рёвом выразили своё полное одобрение словам Тарвина. Они подбрасывали вверх шапки, кружились, толкались и хотели даже нести Тарвина на руках.
Но, Тарвин спасся бегством от восторженных поклонников и, задыхаясь, пробирался сквозь толпу, буквально затопившую платформу; наконец он достиг раздевалки, расположенной за сценой. Он закрыл за собой дверь на засов и бросился в кресло, вытирая потный лоб.
— И человек, способный на такое, — пробормотал он, — не может заставить маленькую худенькую девчонку выйти за него замуж!
III
На следующее утро в Кэнон-Сити только и разговору было о том, как Тарвин изничтожил своего соперника, разнёс его в пух и прах; от внимания присутствовавших не ускользнуло, что, когда после речи Тарвина Шерифф крайне неохотно встал, чтобы, как было заявлено в программе дебатов, выступить со своими возражениями, публика криками заставила его вернуться на место. Но на станции железной дороги, где обоим предстояло сесть на поезд, идущий в Топаз, Шерифф изобразил вежливую улыбку, кивнул Тарвину и положительно не выказал намерения уклониться от совместного путешествия. Если, как считали жители города Кэнон-Сити, Тарвин и в самом деле оказал отцу Кейт плохую услугу, то Шериффа, по-видимому, это не очень и беспокоило. Тарвин объяснял это тем, что Шериффу, очевидно, было чем утешиться — мысль, послужившая толчком к новому выводу, что сам он скорее всего свалял дурака. Да, безусловно, он получил удовольствие от того, что прилюдно объяснил своему сопернику, у кого из них лучшие шансы, а также доказал своим избирателям, что он серьёзная сила, с которой надо считаться, несмотря на то, что в сердце некоей юной леди пустила глубокие корни безумная идея. Но стал ли он от этого ближе Кейт? Теперь он был уверен в том, что его обязательно выберут. Но на какую должность? Даже пост спикера палаты, о котором он, поддразнивая Кейт, говорил накануне, не казался сегодня, после пережитого успеха, чем-то невозможным. Но если Тарвин и стремился быть избранным, то лишь в сердце Кейт.
Он боялся, что эта цель от него ещё очень далека, и, глядя на приземистого крепкого человека, стоявшего рядом с ним у самого железнодорожного полотна, знал, кому должен быть благодарен за это. Она бы ни за что не поехала в Индию, будь её отец с ней построже. Но чего можно ждать от этого уравновешенного, всех и вся примиряющего, дипломатичного, добродушно-весёлого богача? Тарвин простил бы Шериффу его спокойствие, если бы за ним стояла сила. Но у Ника было своё мнение о человеке, по чистой случайности нажившем состояние в таком городе, как Топаз.
Когда поезд, идущий в Топаз, прибыл на станцию, Шерифф и Тарвин сели в одно купе салон-вагона. Тарвину не очень-то хотелось пускаться в разговоры с Шериффом, но вместе с тем он не желал, чтобы кто-то подумал, будто он пытается уклониться от беседы. Шерифф предложил ему сигару в курительной комнате пульмановского спального вагона, и когда кондуктор Дейв Льюис проходил мимо них, Тарвин окликнул его как старого приятеля и уговорил присоединиться к их компании, после того, как тот кончит обход. Льюис нравился Тарвину, как, впрочем, нравились ему и тысячи других случайных знакомых, у которых он пользовался известной популярностью; поэтому приглашение Дейва нельзя было целиком и полностью отнести за счёт нежелания остаться с Шериффом с глазу на глаз. Кондуктор рассказал им, что президент компании «Три К» едет с семьёй тем же поездом, в отдельном вагоне.
— Не может этого быть! — воскликнул Тарвин и стал упрашивать Льюиса немедленно познакомить его с президентом: это, дескать, был тот самый человек, с которым он так хотел встретиться. Кондуктор засмеялся и сказал в ответ, что он же не директор железной дороги и вовсе не подходит для этого, но потом, спустя какое-то время, вернулся и сказал, что президент просил его, Дейва, рекомендовать кого-нибудь из честных и неравнодушных к общественному благу жителей Топаза, чтобы обсудить вопрос о приезде «Трех К» в Топаз. Кондуктор сообщил, что в поезде как раз находятся два таких джентльмена, и президент просил передать им, что будет рад побеседовать, если они соблаговолят прийти к нему.
Уже в течение года совет директоров «Трех К» поговаривал о том, чтобы проложить железнодорожную линию через Топаз, но дело продвигалось так медленно и вяло, как будто правление общества ожидало чьей-то поддержки и поощрения. В пользу этого решения проголосовала местная торговая палата Топаза.
Тарвин любил свой город и дорожил этим чувством. Любовь к Топазу была его религией. Ничего на свете не было для него важней, может быть, только Кейт. Но иногда Топаз словно бы отодвигал и Кейт на второй план. Тарвин мечтал стать влиятельным человеком, мечтал добиться успеха, но только так, чтоб это было хорошо и для города. Ник не смог бы разбогатеть, если бы город разорился, а если бы город процветал, это обеспечило бы и его, Тарвина, процветание. Топаз был его отечеством. Этот город был рядом, его можно было потрогать, и самое главное, можно было купить и продать в нем участки земли, так что Топаз следовало называть истинной родиной Ника, Топаз, а не Соединённые Штаты Америки.
Тарвин присутствовал при рождении города. Он знал его уже тогда, когда Топаз можно было чуть ли не обхватить руками, он следил за его ростом, ласкал и лелеял его. Он с самого начала прирос к нему сердцем и сейчас хорошо понимал, что нужно его родному городу. Ему нужна была компания «Три К».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52