Пришлось купить ему такую же майку с коротким рукавом, как у меня, и он радостно пообещал надеть ее в следующий раз, когда будет мыть навозоразбрасыватель.
34
— Можно я пороюсь у тебя в ящиках? — спросила она.
Едва ли там лежит какой-нибудь компромат, подумал я. Разве что старый порножурнал… Ну, так признаюсь: было дело…
К сожалению, Дезире нашла кое-что похуже.
Аттестат за девятый класс.
Пока она водила взглядом по моим четверкам-пятеркам, челюсть у нее отвисала все ниже и, наконец, отвисла чуть ли не до ее слив (то бить крохотных грудей). Тут она, запинаясь от волнения, выпалила: это позор, что мои родители не позволили мне продолжать учебу! С такими-то отметками… А дальше пошла всякая хрень про государственные пособия, про заочный университет и систему образования для взрослых.
Впервые за время нашего знакомства я разозлился до чертиков. Мне захотелось вмазать ей промеж глаз, залить ее блеклую физиономию кровью… Одна загвоздка: у нас в роду не принято бить женщин. Думаю, не столько из благородных побуждений, сколько чтобы не калечить ценную рабочую силу.
Но на эту девку у меня руки зачесались, тем более что о рабочей силе речи не шло.
И все-таки я сдержался. Не дослушав ее словоизвержений, я накинул куртку и выскочил из дома. Пошел взглянуть на корову, которая лежала после отела в параличе: она как раз пыталась в очередной раз встать. Эти попытки так меня растрогали, что я стал дрожащими пуками гладить ее по мокрому от пота загривку. В конце концов она сумела оторваться от пола и, шатаясь на нетвердых ногах, потянулась за комбикормом. Я уперся лбом ей в бок и прошептал:
— Так держать! Не сдавайся! Стой на своем!
И вернулся в дом.
Фрекен Желанная раздраженно сморщилась.
— Мог бы переодеться в подвале, а не идти из хлева прямо сюда, — заметила она. — Так вот, насчет образования для взрослых…
Я заткнул уши и принялся орать:
— Да ты понимаешь, какую городишь ерунду? По-твоему, мне надо продать ферму?! Вряд ли ты собиралась взвалить ее на себя, пока я буду кайфовать, получив заем на учебу… А может, тебе кажется, я смогу поселить коров у себя в общежитии?
Дезире побледнела больше обычного, стала даже не тусклой, а мертвенно-белой.
— Не понимаю, чего ты взъелся, — забормотала она. — Изыскать способ продолжить учебу при желании можно было бы. Я просто имела в виду, что ты способный. Только желания у тебя, видимо, нет. Так что забудем!
— При чем тут мое желание или нежелание?! — вскричал я. — Ну, проучился бы я пять-шесть лет, одолжил бы у государства полмиллиона… у меня, сама понимаешь, мало долгов… а дальше-то что? Может, прикажешь потом стать библиотекарем и бегать между полками, думая о своих замечательных отметках? И еще: ты понятия не имеешь о том, что мне позволили и чего не позволили родители, так что лучше не приплетай их сюда!
Она сидела молча, упрямо глядя в аттестат. Я выхватил бумагу у нее из рук, разорвал на мелкие клочки и обсыпал ее с головы до ног. В общем, развернулся хоть куда.
— Да начхать тебе на мои желания! Думаешь только о себе. Ей, вишь ли, нужен человек, с которым можно рассуждать о Лаконе и которого не стыдно показать друзьям-коллегам. А о том, что значит содержать такое хозяйство, — ни малейшего представления. Мне же нужен рядом человек, который помогал бы с фермой… чтоб коровы вовремя получали лекарство и не валились с ног сразу после отела, зарабатывая себе паралич! — все громче и громче орал я.
Дезире встала.
— Кого ты, собственно, пытаешься перекричать? — спросила она перед уходом.
Я слышал, как во дворе газанула машина. Потом наступила оглушительная тишина. Только в воздухе повис вопрос.
35
Я не оставляю следов на воде
на школьной фотографии я из тех
чью фамилию никто не может вспомнить
а мои золотые сережки отойдут
в наследство государству
Ничего подобного этому скандалу в моей жизни еще не было.
Сначала я обрадовалась. Его аттестат, на который я наткнулась в ящике письменного стола, между дипломом об успехах в плавании и схемой мопедного мотора, подтвердил для меня то, что я и так знала. Сплошные пятерки — и по шведскому, и по математике, и по английскому… Четверок всего две — по основам религии и по труду. В общем, голова у Бенни варит. А ведь, насколько мне известно, зубрить у него элементарно не было времени: сызмальства батрачил на ферме. Вот почему он не поддается на мои попытки приобщить его к высокой культуре. Они провоцируют его. Он чувствует, что из этой культуры можно было бы извлечь кое-что полезное, но если он уступит мне, то вынужден будет признать: он сделал неверный выбор.
Я оказалась не готова к его бешеной реакции. Не нашлась что ответить. Я ведь хотела только ближе познакомиться с ним, надеялась отыскать звездочки для построения между нами моста. Золотые звездочки, которые доставались ему за успехи в учебе.
Я выскочила от Бенни со слезами жалости к себе. Ну почему он все понял неправильно?
Разумеется, дело обстояло с точностью до наоборот! К шести утра — после четырнадцати чашек чая — мне стало ясно, что это я все перевернула с ног на голову. Девочкой я привыкла получать в школе золотые звездочки и наклеивать их в тетрадку. Привыкла к маминым похвалам. Теперь умница Дезире возжелала озарить его деревенскую тьму Светом Просвещения. Хотя, по справедливому замечанию Бенни, понятия не имела о том, какие требования предъявляли к нему родители. Знала лишь, что они умерли и что он развел на их могиле целый питомник.
И вдруг я безумно заскучала по собственной маме. Мне так захотелось повидаться с ней, что я даже немного заскучала по папе. А еще я заскучала по фамильному дубовому столу, за которым когда-то, старательно выговаривая непривычные звуки, читала маме вслух английские книги. Сама она английского не знала, однако каждое лето организовывала для меня языковую поездку в Англию. А когда я, поминутно спотыкаясь, впервые сыграла сонатину Моцарта, мама расплакалась. Она все не могла решить, кто из меня выйдет: концертирующая пианистка или лауреат Нобелевской премии?
А из меня вышла библиотекарша — с низким жалованьем и несколькими сотнями тысяч долга, который надо отдавать за учебу. Правда, разносторонне образованная. На пианино я больше не играю, зато теперь освоила «Жни да жни овес» на губной гармошке. Не мне указывать Бенни-Богачу с Рябиновой усадьбы, как ему жить.
На другой день я не подходила к телефону. Боялась, что звонит Бенни. Впрочем, я еще больше боялась, что это окажется не он, поэтому взяла на работе трехдневный отпуск и сообщила папе: я еду к нему.
Некоторые люди совершенно точно знают, в какую минуту почувствовали себя взрослыми. Мэрта утверждает, что повзрослела, застукав мать в постели с рыжим соседом. У них в семье рыжая только сама Мэрта.
Я же обрела зрелость за эти три дня в родительском доме.
Не могу сказать, что мне открылись какие-то семейные тайны. Если они и существуют, то погребены под слоем материкового льда. Не могу сказать, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Папа скрепя сердце пропустил заседание клуба «Ротари» и развлекал меня жалобами на отвратительную работу сотрудников социальной службы, помогающих ему по хозяйству. В промежутках между жалобами он молчал. Не задал ни одного вопроса про мою жизнь, о маме бросил лишь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39