– Нашли вагон, где он ехал?
– Да, и вагон, и купе, и попутчиков.
– Молодцы. А записать он мог адрес Семенова на случай, если тот не встретит их.
– Но он уже бывал у него, – задумчиво возразил Сергей. – Впрочем, все возможно. Тут надо разобраться.
– Вот именно, – с ударением произнес комиссар.
– Теперь дальше, – продолжал Сергей. – Ниточка эта тянется из Ташкента. Там, кстати, Семенов одно время жил. И там гнездо этих спекулянтов.
– Очень опасная группа.
– Да, конечно. Но это не все. За день до приезда в Борек людей из Ташкента там происходит убийство таксиста. Вернее, за несколько часов до их отъезда.
– Знаю. Наши товарищи там уже работают.
– Но в кармане убитого тоже обнаружен наркотик. Вы помните? Я хотел бы как версию увязать эти два дела.
– Основания?
Сергей улыбнулся:
– Нет оснований, товарищ; комиссар. Но…
– Интуиция?
– Если хотите, да.
– Не последнее дело. Что еще дал поезд?
– Бутылки. Светлов отвез их на экспертизу.
Комиссар взглянул на часы:
– Там кончают работу. Надо попросить задержаться.
– Светлов попросит.
– Хорошо. Что дал разговор с пассажирами, проводниками?
– Множество деталей. Даже приметы человека, случайно унесшего тот чемодан.
– Весьма интересно. А теперь, – комиссар пристально и выжидающе посмотрел на Сергея, – что думаете делать дальше? Вы были в Борске. Там сейчас сложная ситуация. Как, впрочем, и в Ташкенте. Группу эту надо обезвредить во что бы то ни стало.
– Так точно. А думаю делать… Надо мне лететь, товарищ комиссар.
– Правильно. Сначала в Борек, потом в Ташкент. Тогда я буду спокоен, Сергей Павлович, честно вам скажу.
– Понимаю, товарищ комиссар. Тогда и я буду спокоен.
– Что ж решено. И помните. У вас самые широкие полномочия. Такими еще никто не располагал при раскрытии конкретных дел.
– Понятно. Когда прикажете вылетать?
– Решайте сами.
– Сегодня. Самолет через час пятьдесят. В десятьвечера я буду в Борске.
Врач городской поликлиники в Борске Ольга Николаевна Бессонова поздно вечером заканчивала обход своего участка. Больных было много, шла эпидемия гриппа. И вот наконец последний вызов.
Ольга Николаевна устало поднялась по полутемной, грязноватой лестнице с погнутыми перилами на четвец, – тый этаж большого дома по улице Луначарского и остановилась возле двери одной из квартир. Тусклая лампочка на площадке еле освещала длинный список жильцов. Ольга Николаевна, близоруко щурясь, водила пальцем по списку, пока не наткнулась на строчку: «Глумовым – 4 зв.», и принялась нажимать на кнопку звонка.
Дверь долго не открывали. Пришлось звонить снова.
Открыл кто-то из соседей.
– Ах, это вы, доктор! Проходите. Вон их дверь. А это их, вешалка.
Ольга Николаевна сняла пальто и, прихватив старенький портфель, постучала в указанную ей дверь. Из комнаты раздался хриплый голос:
– Чего стучать-то? Не заперто.
Ольга Николаевна вошла;
В комнате было не прибрано, на столе – грязные тарелки, куски хлеба, пустая, небрежно вспоротая, консервная банка. На стульях валялись какие-то вещи.
У стены на широкой постели под ватным одеялом лежала женщина, толстая, непричесанная, жирные ее руки, как два окорока, покоились поверх одеяла.
Ольга Николаевна освободила ближайший стул, придвинула его к постели, достала стетоскоп и сказала:
– На что вы жалуетесь, Мария Федоровна?
– На все я, милая, жалуюсь, – басовито прогудела женщина. – На все как есть.
– Ну, давайте я вас осмотрю, выслушаю.
Она откинула тяжелое, дурно пахнувшее одеяло. Больная вздрогнула. Начался осмотр!
– Почему вы такая нервная? – удивилась Ольга Николаевна. – До вас дотронуться нельзя.
– Как же мне не быть нервной, – громко пробасила больная, – если мой муж изменяет мне на каждом шагу. За каждой юбкой, стервец, за каждой юбкой… Как он в коридор, я за ним. И с кем-нибудь уже стоит. Ну я терпела, терпела, потом собрала ему чемодан, говорю: «Катись». А он говорит: «Площадь общая». «Ах, – говорю, – общая?» И стала его выживать.
– Как же это вы его выживали? – улыбнулась Ольга Николаевна, давно привыкшая к самым неожиданным исповедям своих пациентов.
– А бить стала. Я ж здоровая. А он вон какой щуплый. Набью морду, стыдно и. на работу идти. И кричать стыдно, что жена бьет. Вот так и выжила.
– Где ж он теперь?
– Да тут! Я ж вторую неделю больная лежу. Надо и магазин сбегать, на рынок, сварить, постирать. Вот пока и держу.
– Где ж он сейчас?
– Не говорите, доктор. Как на грех, мать у него в Ташкенте померла. Так я его на два дня туда отпустила. Ежели к сроку не вертается, ну, не знаю, что сделаю.
Продолжая осмотр, Ольга Николаевна спросила:
– Когда же у него срок-то кончается?
– Вот сегодня и кончается. Опять небось юбку нашел. – Она тяжело заворочалась под одеялом. – Ох, придется бить. А прогоню уже опосля, когда выздоровлю.
– Нельзя так, Мария Федоровна. Надо добром договориться.
– Ах, доктор. – Жирная рука больной вяло приподнялась над одеялом. – С этим козлом никак нельзя. Я уж и била, и говорила, и реагировала. А вот, сами видите, опять где-то козлует.
Но тут в передней раздались четыре нерешительных, коротких звонка. Ольга Николаевна к этому времени уже закончила осмотр и теперь выписывала рецепты.
Больная, услышав звонки, встрепенулась.
– Идет, – с угрозой прогудела она. – Идет, окаянный. Ключ-то я ему пока не даю.
Кто-то из соседей открыл дверь, и через минуту в комнату робко вошел щуплый невысокий человечек в мятом костюме, с чемоданом в руке. Вид у него был растерянный и встревоженный.
– Явился, значит? – сразу наливаясь злостью, прогудела из-под одеяла больная. – Не запылился?
– Приехал, Машенька, приехал, как велела, – ответил человечек, осторожно ставя чемодан на стул.
Тут он заметил врача и галантно поклонился:
– Мое почтенье. Глумов Василий Евдокимович, супруг, так сказать, – и, потирая озябшие руки, с наигранной бодростью спросил: – Ну-с, как наша больная?
– Не радуйся, не радуйся, выздоровлю, – пробасила в ответ та. – Тогда ты у меня порадуешься.
– Ну что ты, Машенька, – сконфузился Глумов. – Что ты, ей-богу, говоришь.
– Знаю, чего говорю.
Ольга Николаевна поспешила дописать рецепты, дала последние наставления больной и простилась. «Какая смешная и противная пара», – брезгливо подумала она.
Глумов все так же галантно, с поклонами проводил ее до дверей, в передней подал, пальто и на прощание сказал:
– Будет время, заглядывайте к нам в парикмахерскую, на углу Гоголя и Первомайской. Посажу к лучшему мастеру. Будете несказанно довольны. Золотые руки. Цены нет.
В комнату он возвратился снова робкий и притихший.
– Что, еще за одну юбку уцепился? – подозрительно пробасила из постели супруга. – Вот погоди, встану…
– Ну что ты, Машенька, что ты, – суетливо и озабоченно ответил Глумов. – Тут такое дело, Машенька; произошло, уму непостижимо.
– Какое еще дело?
– Совершенно невозможное! Чужой чемодан из поезда унес. Абсолютно чужой!
– Ладно врать-то. Твой это чемодан. Ослеп, что ли?
– В том-то и дело, Машенька! Похоже, но не мой. Это я только по дороге понял. По тяжести, так сказать. А со мной в купе один паренек ехал и одна… Впрочем, не в этом дело.
– Опять?.. – грозно прорычала из постели супруга, тяжело приподнявшись на локте. – Не мог пропустить, ирод?
– Ах, Машенька, – плачущим голосом сказал Глумов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76