— Ну-с, так что же вас привело ко мне на этот раз? — с наигранным, ленивым добродушием спрашивает Виктор Арсентьевич и тянется за сигаретой.
— Привело к вам мое предложение, которое, если помните, я внес в конце прошлой нашей беседы, — говорю я. — Тогда я вам сказал примерно так: давайте-ка отложим этот разговор и оба подумаем. Помните?
— Припоминаю, — кивает Виктор Арсентьевич и придвигает ко мне вазу с яблоками: — Отведайте-ка.
— Благодарю. Я лучше, с вашего разрешения, закурю… — И, продолжая беседу, вытаскиваю из пачки сигарету, затем щелкаю роскошной зажигалкой. — Так вот, мне действительно хотелось, чтобы вы подумали. Речь у нас, помнится, шла о том, что вот, мол, Гвимара Ивановича вы знали, даже приятелями были, а насчет некоего Льва Игнатьевича вы якобы ничего даже и не слыхали. Так вы мне говорили прошлый раз, не правда ли?
— Совершенно верно, — кивает Виктор Арсентьевич. — Я и сейчас это утверждаю, имейте в виду.
— И, кажется, еще категоричнее, чем в прошлый раз, — замечаю я.
— Так же категорично.
— Допустим. Тогда напомню вам кое-что еще из прошлого разговора.
— Нет необходимости, — поспешно и довольно нервно прерывает меня Виктор Арсентьевич. — Я все прекрасно помню.
— Иногда полезно еще раз напомнить, — возражаю я, отмечая про себя эту непонятную вспышку. — Так вот, мы пришли с вами к выводу, что дружба с Гвимаром Ивановичем бросает на вашу репутацию некое пятнышко. И я предположил тогда, что вы просто не хотите иметь второго, погрязнее, подтвердив свое знакомство с Львом Игнатьевичем. Так ведь?
— Так, — сухо кивает Виктор Арсентьевич. — Если иметь в виду точность ваших воспоминаний. Но второго пятнышка я не боюсь, так как никакого Льва Игнатьевича знать не знаю. Тогда вам это сказал и сегодня повторяю.
Эта откровенная ложь мне почему-то вдвойне неприятна. Наверное, потому, что привык видеть в Викторе Арсентьевиче жертву и считать его поэтому своим естественным союзником. А все шероховатости и неувязки, которые у меня до сих пор с ним возникали, казались мне либо недоразумениями, либо ошибками. Но сейчас Виктор Арсентьевич спокойно и нагло врет мне в глаза, решительно разбивая все мои прежние представления о нем. Эта ложь убеждает меня даже больше, чем все открытия Эдика в том, что Купрейчик действительно замешан в каких-то преступлениях, в большей или меньшей степени, но замешан. И это невольно ожесточает меня в разговоре с ним.
— Ну так вот, Виктор Арсентьевич, что я вам должен сообщить. — решительно говорю я. — После нашей последней встречи прошло немало времени. За этот срок мы кое-что успели сделать. Во-первых, мы раскрыли кражу и скоро вернем вам украденные вещи и картины.
— Не может быть! — восклицает пораженный и конечно же обрадованный Виктор Арсентьевич. — Неужели раскрыли?
— Да. Представьте себе.
— Ну, и… кто же все это украл?
— Некие квартирные воры. Вы их не знаете.
— Но… вы, кажется, говорили, что… Словом, они и в убийстве замешаны?
— Нет. Не замешаны. Это два разных преступления и совершены разными людьми. Лишь случайно совпали по времени.
— Ах, вот оно что…
— И тут я вас хочу серьезно предупредить, — медленно и внушительно продолжаю я. — Мы, по существу, раскрыли и убийство Семанского. В нем оказались замешанными очень разные люди. Очень. Что касается двоих из них, которые непосредственно это убийство и совершили, то один арестован, второй… второй, к сожалению, погиб.
— Как «погиб»?! — невольно вырывается у Виктора Арсентьевича.
— Вас эта гибель не касается. Как, надеюсь, не касается и арест второго. Очень надеюсь…
Тут Виктор Арсентьевич пытается что-то сказать, но я резким жестом останавливаю его и продолжаю:
— …Но есть и соучастники этого тяжкого преступления. Вот они пока что на свободе.
— И вы их знаете? — нервно спрашивает Виктор Арсентьевич, ерзая в Своем кресле и с безразличным видом поглядывая куда-то в сторону.
— Знаю.
Я стряхиваю пепел с сигареты в придвинутую к моему креслу пепельницу и неожиданно замечаю в ней среди окурков две или три кривые, сплошь обуглившиеся спички. Кто-то, видимо, забавлялся, стараясь, чтобы они сгорели до конца. Стоп, стоп!..
На секунду я даже цепенею от охватившего меня волнения. Вот это открытие! Неужели до меня тут успел побывать уважаемый Лев Игнатьевич? И не вчера, нет, вчера его здесь не было. Да и пепельницу со вчерашнего дня, скорей всего, вытряхнули бы. Значит, сегодня он тут побывал, незадолго до моего прихода! Вот почему так взволнован Виктор Арсентьевич. Ну что же…
— Да, я их знаю. И они пока на свободе, — повторяю я, приходя в себя.
— Вы что-то вспомнили неприятное? — участливо спрашивает Виктор Арсентьевич, пытливо заглядывая мне в глаза.
— Нет. Просто подумал, как бы мне яснее выразиться, чтобы вы меня поняли.
— О, не беспокойтесь, я вас пойму! — поспешно откликается Виктор Арсентьевич.
— Надеюсь. Так вот. Я уже вам сказал, да вы и сами знаете: убийство — страшное преступление. Самое, пожалуй, страшное Зачем же вы влезаете в это дело? Почему мешаете нам его раскрыть до конца?
— Я?! Вы… Вы что?! Вы думаете, что говорите?..
Виктор Арсентьевич даже подпрыгивает в кресле, и лицо его заливается краской. Мои слова для него, конечно, полная неожиданность.
— Да. Думаю, — спокойно подтверждаю я. — И для ясности кое-что вам сообщу. В этом деле есть не только убийцы. Есть и подстрекатель. Вы мешаете мне его обнаружить и задержать.
— Я?.. Я вам мешаю?.. Чушь какая-то… — бормочет Виктор Арсентьевич, с опаской отводя глаза куда-то в сторону от меня.
— Скажите, — неожиданно спрашиваю я, — вы знаете Георгия Ивановича Шпринца?
— Я?.. Н-не знаю…
— А вот он вас, представьте, знает. Я с ним беседовал всего три дня назад.
— Да при чем здесь Шпринц?! — не выдержав напряжения, в отчаянии восклицает Виктор Арсентьевич. — Зачем вам понадобился этот жалкий человечек, можете мне сказать?
Я пожимаю плечами.
— Просто мне надо до конца раскрыть убийство Семанского. Только и всего.
— А зачем вам для этого понадобился Шпринц?
— Чтобы заставить вас говорить правду.
— К-какую правду?
— Сейчас скажу. Пока пойдем дальше. Розу Григорьевну вы тоже не знаете? Или все-таки знаете?
— Розу Григорьевну? Да она-то какое имеет ко всему этому отношение?
— Она имеет отношение к вам. Как, впрочем, и Шпринц.
— Нет, я, кажется, сойду тут с вами с ума! — хватается за голову Виктор Арсентьевич и, вскочив с кресла, начинает возбужденно шагать по кабинету, огибая столы с наваленными на них журналами и книгами.
Потом он резко останавливается передо мной и спрашивает:
— Что вы от меня хотите?
Глаза у него при этом совершенно измученные.
— Чтобы вы сказали мне правду.
— Так… Правду сказать… — бормочет Виктор Арсентьевич, снова начиная метаться по кабинету. — Правду, видите ли…
Он вдруг крадучись приближается ко мне и, нагнувшись, тихо спрашивает:
— А если правда кусается?
Я просто физически чувствую, как ему сейчас страшно.
— Что ж делать, Виктор Арсентьевич, — говорю я. — Не надо было соприкасаться с такой правдой.
— Ах, много вы понимаете в жизни!
Он досадливо машет рукой.
Мне очень хочется кое-что сказать ему насчет жизни, насчет честной и нечестной жизни, и совести тоже, и о том, что он запачкал не только свое имя и жизнь покалечил не только свою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110