Больше того, я искренне хочу вам помочь. Хочу добиться и первого результата, и второго. Но и вы, в свою очередь, мне помогите.
— Но… в чем же, по-вашему, я недоговариваю? — растерянно спрашивает Виктор Арсентьевич.
— По крайней мере, в двух пунктах, — отвечаю я. — Первый — насчет Льва Игнатьевича. Мне все же кажется, что вы его знаете. Просто вы боитесь второго пятнышка. Так ведь, согласитесь?
Я его уговариваю, как заупрямившегося мальчишку, и он, именно как заупрямившийся мальчишка, капризным тоном возражает:
— Нет, не так. Я его действительно не знаю.
— Ладно, Виктор Арсентьевич, отложим этот разговор, — предлагаю я. — Подумайте. Все-таки лучше всего, если вы будете со мной до конца откровенны.
— Как угодно. Только…
Я наклоняюсь и кладу свою руку на его, как бы призывая не продолжать.
— Подумайте, — повторяю я. — Мы еще увидимся. И тогда я вам скажу о втором пункте, где вы со мной не откровенны.
Я поднимаюсь. Разговор окончен. Совсем нелегкий разговор. Я вижу, как утомлен Виктор Арсентьевич. И сам я утомлен не меньше. Хотя время я провел с пользой, однако кое-какие детали состоявшегося разговора пока от меня ускользают.
Я возвращаюсь на работу только к середине дня. Рюмка коньяка и апельсин обед заменить, естественно, не могут. Когда же я узнаю, что и Кузьмич отправился перекусить, то уже решительно направляю свои стопы в сторону столовой. Кстати, столовая у нас очень неплохая, возможно потому, что над ней взяли своеобразное шефство сотрудники ОБХСС. Поэтому я стараюсь, когда возможно, обедать здесь. К сожалению, это далеко не всегда удается.
Сегодня здесь народу совсем мало, все-таки суббота. В основном обедают сотрудники нашего управления. Картина, в общем, обычная. Я подсаживаюсь к знакомым ребятам из другого отдела, и за интересным разговором обед пролетает быстро. Я даже не успеваю узнать все подробности одного ловкого мошенничества и обсудить вчерашнюю газетную заметку об одном нашем сотруднике, очень нас развеселившую своей розовой наивностью.
Когда я наконец поднимаюсь к себе, Кузьмич уже на месте. Прежде всего я ему подробно докладываю о своем разговоре с Купрейчиком, очень подробно. Это уже вошло у нас в привычку. Кузьмич слушает молча, не перебивая, то крутя в руках очки, то выравнивая на столе свои карандаши.
— Так, — наконец говорит он, когда я заканчиваю свой доклад. — Совсем неплохо поговорили. Хотя и не все прояснилось. Не все.
— Но хоть видно, что еще надо прояснить.
— Именно что, — соглашается Кузьмич. — Вот к примеру. Семанский, выходит, чуть не год дружил с Купрейчиком и вдруг решил навести на него шайку. Значит, и сам с ней недавно связался, так, что ли? А чем он промышлял до этого? Ведь он года два как работать бросил. Неясно. Еще более неясен этот Лев Игнатьевич, уж как хочешь. Пожилой, солидный человек, вон какой философ, и занимается квартирными кражами, шайку организовывает?.. Не верю. Что-то тут не так. Да и сам он отрекомендовался тебе, как… ну, делец, что ли, коммерсант, представитель чей-то. Предложение деловое сделал. И вдруг квартирная кража за ним. Не бывает так, милый мой.
— Да, — соглашаюсь я. — Странно все это с Львом Игнатьевичем, не спорю.
— Боюсь, не ошибаешься ли ты, — качает головой Кузьмич. — В кафе с тобой сидел не Лев Игнатьевич. Не может такой солидный человек квартирные кражи совершать. Он вот там, в кафе, на своем месте был, когда философствовал и деловые предложения делал. А Лев Игнатьевич с квартирной кражей у Купрейчика связан накрепко, через Чуму и Семанского.
— И с убийством, видно, тоже, — добавляю я.
— Именно что, — кивает Кузьмич и, вздохнув, заключает: — Нет, милый мой, скорей всего, ты ошибся. Бывает.
— Уж очень похожи.
— Тем более. Ну да поглядим еще. Если повезет, то ты с тем Павлом Алексеевичем еще встретишься. Он в понедельник звонить должен?
— Да.
— Ну вот. А пока пойдем дальше. Не нравится мне твой Купрейчик. Ты прав, что-то он недоговаривает.
— Что знаком с Львом Игнатьевичем.
— Это во-первых. А потом насчет Семанского. Проверим-ка на фабрике, появлялся там Семанский или нет и у кого. Ведь Купрейчик испугался, когда ты сказал насчет командировки этого Семанского, что не могло ее быть. Испугался или нет?
— Точно, испугался, — подтверждаю я. — Сказал еще, что мы, мол, в сторону уходим от кражи… Федор Кузьмич! — вдруг вспоминаю я. — А ведь в сторону от нее просил не уходить и этот… Павел Алексеевич, там, в кафе.
— Ишь ты, — довольно усмехается Кузьмич. — Чего увязать вздумал.
— Так само вяжется.
— Ну, ну, не торопись. Этот Купрейчик чем на фабрике у себя занимается, не узнавал?
— Да нет.
— Когда насчет Семанского туда поедешь, этим тоже поинтересуйся. Осторожно только. Он для нас пока лишь потерпевший, жертва, так сказать.
— Он и в самом деле потерпевший.
— Ну, а я что говорю? Поэтому особая осторожность нужна. Но проверить тут кое-что надо, милый мой, как уж ни крути. Непременно надо. Помни навсегда: самая малая неувязочка в деле, малейшая неясность должна быть прояснена, не забыта. Как в школе учили, — приводит свой любимый пример Кузьмич. — Один малюсенький уголок не совпадает, и два громадных многоугольника уже не подобны. А тут у нас не одна такая неувязочка, вот ведь что.
Да, многовато неясностей в простом, казалось бы, деле о квартирной краже, даже слишком много. Что-то не складывается цельной картины, наоборот, все разваливается. Чем дальше, тем больше. Точнее, за квартирной кражей вырастает другое дело — убийство, а за этим другим расплывчато, неясно начинает как будто бы маячить что-то еще. Вот ведь какая странная история. И главное, не один я, оба мы чувствуем, и Кузьмич, и я.
— Что там у Денисова? — спрашиваю я.
— Час назад звонил с вокзала, — досадливо говорит Кузьмич. — Видно, ушел Леха из зоны активного поиска. Выпустили его. Вот уже… — он смотрит на часы. — Ну да. Как раз сутки прошли, как розыск объявили. И ни слуху ни духу.
— Могли недавно взять, а сообщить еще не успели.
— Посмотрим. Денисов там шарит по всем дорогам.
Звонит один из телефонов. Кузьмич снимает трубку.
— А-а, ты. Привет… Ну, давай, давай. Ждем… Тут, тут, — он кладет трубку и сообщает: — Паша Мещеряков. Сейчас зайдет.
Наш «небесный Паша» в своем неизменном синем костюме и голубой рубашке появляется почти мгновенно. Он, как всегда, сосредоточен и неулыбчив. В руках у него дерматиновая зеленая папка с металлическим замочком. Паша раскрывает ее и вынимает всякие бумаги. На каждой почти стоит знакомый гриф «секретно». Бумаг немало, ребята успели, видно, поработать.
— Двое граждан из красного «Москвича», — хмурясь, говорит Паша, — нами установлены. Один — Шершень Степан Иванович, второй — Гаврилов Иван Степанович. Под наблюдением двое суток, с момента наезда на Шухмина. Но сначала о них самих. Оба давно нигде не работают. Шершень, тот широко живет, деньгами кидается, рестораны, девки, шмутки заграничные. Одинокий. Имеет «Жигули» зеленого цвета. Последнее место работы — техник-смотритель в жэке. Веселый, контактный, многочисленные связи, все больше по части выпивки. А когда выпивает, становится агрессивен и подозрителен. Боится только одного человека — Гаврилова. Тот замкнутый, молчаливый, всегда подозрительный. Никого к себе не подпускает. Внешне живет скромно. Жена работает в аптеке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
— Но… в чем же, по-вашему, я недоговариваю? — растерянно спрашивает Виктор Арсентьевич.
— По крайней мере, в двух пунктах, — отвечаю я. — Первый — насчет Льва Игнатьевича. Мне все же кажется, что вы его знаете. Просто вы боитесь второго пятнышка. Так ведь, согласитесь?
Я его уговариваю, как заупрямившегося мальчишку, и он, именно как заупрямившийся мальчишка, капризным тоном возражает:
— Нет, не так. Я его действительно не знаю.
— Ладно, Виктор Арсентьевич, отложим этот разговор, — предлагаю я. — Подумайте. Все-таки лучше всего, если вы будете со мной до конца откровенны.
— Как угодно. Только…
Я наклоняюсь и кладу свою руку на его, как бы призывая не продолжать.
— Подумайте, — повторяю я. — Мы еще увидимся. И тогда я вам скажу о втором пункте, где вы со мной не откровенны.
Я поднимаюсь. Разговор окончен. Совсем нелегкий разговор. Я вижу, как утомлен Виктор Арсентьевич. И сам я утомлен не меньше. Хотя время я провел с пользой, однако кое-какие детали состоявшегося разговора пока от меня ускользают.
Я возвращаюсь на работу только к середине дня. Рюмка коньяка и апельсин обед заменить, естественно, не могут. Когда же я узнаю, что и Кузьмич отправился перекусить, то уже решительно направляю свои стопы в сторону столовой. Кстати, столовая у нас очень неплохая, возможно потому, что над ней взяли своеобразное шефство сотрудники ОБХСС. Поэтому я стараюсь, когда возможно, обедать здесь. К сожалению, это далеко не всегда удается.
Сегодня здесь народу совсем мало, все-таки суббота. В основном обедают сотрудники нашего управления. Картина, в общем, обычная. Я подсаживаюсь к знакомым ребятам из другого отдела, и за интересным разговором обед пролетает быстро. Я даже не успеваю узнать все подробности одного ловкого мошенничества и обсудить вчерашнюю газетную заметку об одном нашем сотруднике, очень нас развеселившую своей розовой наивностью.
Когда я наконец поднимаюсь к себе, Кузьмич уже на месте. Прежде всего я ему подробно докладываю о своем разговоре с Купрейчиком, очень подробно. Это уже вошло у нас в привычку. Кузьмич слушает молча, не перебивая, то крутя в руках очки, то выравнивая на столе свои карандаши.
— Так, — наконец говорит он, когда я заканчиваю свой доклад. — Совсем неплохо поговорили. Хотя и не все прояснилось. Не все.
— Но хоть видно, что еще надо прояснить.
— Именно что, — соглашается Кузьмич. — Вот к примеру. Семанский, выходит, чуть не год дружил с Купрейчиком и вдруг решил навести на него шайку. Значит, и сам с ней недавно связался, так, что ли? А чем он промышлял до этого? Ведь он года два как работать бросил. Неясно. Еще более неясен этот Лев Игнатьевич, уж как хочешь. Пожилой, солидный человек, вон какой философ, и занимается квартирными кражами, шайку организовывает?.. Не верю. Что-то тут не так. Да и сам он отрекомендовался тебе, как… ну, делец, что ли, коммерсант, представитель чей-то. Предложение деловое сделал. И вдруг квартирная кража за ним. Не бывает так, милый мой.
— Да, — соглашаюсь я. — Странно все это с Львом Игнатьевичем, не спорю.
— Боюсь, не ошибаешься ли ты, — качает головой Кузьмич. — В кафе с тобой сидел не Лев Игнатьевич. Не может такой солидный человек квартирные кражи совершать. Он вот там, в кафе, на своем месте был, когда философствовал и деловые предложения делал. А Лев Игнатьевич с квартирной кражей у Купрейчика связан накрепко, через Чуму и Семанского.
— И с убийством, видно, тоже, — добавляю я.
— Именно что, — кивает Кузьмич и, вздохнув, заключает: — Нет, милый мой, скорей всего, ты ошибся. Бывает.
— Уж очень похожи.
— Тем более. Ну да поглядим еще. Если повезет, то ты с тем Павлом Алексеевичем еще встретишься. Он в понедельник звонить должен?
— Да.
— Ну вот. А пока пойдем дальше. Не нравится мне твой Купрейчик. Ты прав, что-то он недоговаривает.
— Что знаком с Львом Игнатьевичем.
— Это во-первых. А потом насчет Семанского. Проверим-ка на фабрике, появлялся там Семанский или нет и у кого. Ведь Купрейчик испугался, когда ты сказал насчет командировки этого Семанского, что не могло ее быть. Испугался или нет?
— Точно, испугался, — подтверждаю я. — Сказал еще, что мы, мол, в сторону уходим от кражи… Федор Кузьмич! — вдруг вспоминаю я. — А ведь в сторону от нее просил не уходить и этот… Павел Алексеевич, там, в кафе.
— Ишь ты, — довольно усмехается Кузьмич. — Чего увязать вздумал.
— Так само вяжется.
— Ну, ну, не торопись. Этот Купрейчик чем на фабрике у себя занимается, не узнавал?
— Да нет.
— Когда насчет Семанского туда поедешь, этим тоже поинтересуйся. Осторожно только. Он для нас пока лишь потерпевший, жертва, так сказать.
— Он и в самом деле потерпевший.
— Ну, а я что говорю? Поэтому особая осторожность нужна. Но проверить тут кое-что надо, милый мой, как уж ни крути. Непременно надо. Помни навсегда: самая малая неувязочка в деле, малейшая неясность должна быть прояснена, не забыта. Как в школе учили, — приводит свой любимый пример Кузьмич. — Один малюсенький уголок не совпадает, и два громадных многоугольника уже не подобны. А тут у нас не одна такая неувязочка, вот ведь что.
Да, многовато неясностей в простом, казалось бы, деле о квартирной краже, даже слишком много. Что-то не складывается цельной картины, наоборот, все разваливается. Чем дальше, тем больше. Точнее, за квартирной кражей вырастает другое дело — убийство, а за этим другим расплывчато, неясно начинает как будто бы маячить что-то еще. Вот ведь какая странная история. И главное, не один я, оба мы чувствуем, и Кузьмич, и я.
— Что там у Денисова? — спрашиваю я.
— Час назад звонил с вокзала, — досадливо говорит Кузьмич. — Видно, ушел Леха из зоны активного поиска. Выпустили его. Вот уже… — он смотрит на часы. — Ну да. Как раз сутки прошли, как розыск объявили. И ни слуху ни духу.
— Могли недавно взять, а сообщить еще не успели.
— Посмотрим. Денисов там шарит по всем дорогам.
Звонит один из телефонов. Кузьмич снимает трубку.
— А-а, ты. Привет… Ну, давай, давай. Ждем… Тут, тут, — он кладет трубку и сообщает: — Паша Мещеряков. Сейчас зайдет.
Наш «небесный Паша» в своем неизменном синем костюме и голубой рубашке появляется почти мгновенно. Он, как всегда, сосредоточен и неулыбчив. В руках у него дерматиновая зеленая папка с металлическим замочком. Паша раскрывает ее и вынимает всякие бумаги. На каждой почти стоит знакомый гриф «секретно». Бумаг немало, ребята успели, видно, поработать.
— Двое граждан из красного «Москвича», — хмурясь, говорит Паша, — нами установлены. Один — Шершень Степан Иванович, второй — Гаврилов Иван Степанович. Под наблюдением двое суток, с момента наезда на Шухмина. Но сначала о них самих. Оба давно нигде не работают. Шершень, тот широко живет, деньгами кидается, рестораны, девки, шмутки заграничные. Одинокий. Имеет «Жигули» зеленого цвета. Последнее место работы — техник-смотритель в жэке. Веселый, контактный, многочисленные связи, все больше по части выпивки. А когда выпивает, становится агрессивен и подозрителен. Боится только одного человека — Гаврилова. Тот замкнутый, молчаливый, всегда подозрительный. Никого к себе не подпускает. Внешне живет скромно. Жена работает в аптеке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110