И надо же! Пропустил в справке «не», его и уволили. Только из-за «не», из-за двух проклятых букв уволили! Справедливо ли это, скажите, пожалуйста? Но хуже всего то, что вся забота устраивать его на новую службу ложится на мои плечи.
— На ваши? — удивилась Мара.
— На мои, — продолжала практикантша. — Я же сказала вам, что он растяпа, ничего сам не умеет. Он умеет только терять службу, а искать ее приходится мне. Если министр еще молодой человек, это как-то получается. Или, скажем, молодой человек не министр, а заместитель его… Но сейчас, как на грех, и министр, и его заместитель — пожилые люди. Никак не могу понять, что же это за порядок: государство молодое, а министры старые?! Такое может быть только у нас!
— Что верно, то верно, — сказала госпожа Мара, — и все-таки я не возьму в толк, на что вам ребенок.
— Не понимаете? — удивилась практикантша. — Если бы министр был молодой, я бы пошла к нему одна. И не пришлось бы мне плакать, стоило б улыбнуться, как мой растяпа получил бы место. А нынешний министр — старик. Говорят, у него были дети, да он всех потерял. Вот я и пойду к нему с ребеночком на руках, заплачу, он разжалобится, и мой растяпа получит место.
— Все может быть, — согласилась госпожа Мара. — Только как же я вам дам ребенка, если я вас не знаю?
— Господи! — изумилась практикантша. — Может, вы боитесь, что я вам его не верну? Если бы я брала у вас напрокат одежду, или серебряные ложки, или зонтик, тогда другое дело. Да если бы я хотела детей, я бы своих имела, каких хотите, а не брала бы чужих.
— Это понятно, но…
Госпожа Мара с сомнением покачала головой.
— В конце концов, если вы боитесь, я вам дам расписку. Скажу своему растяпе, и он напишет мне расписку по всей форме.
— Хорошо, я согласна, но… Сколько вы думаете мне заплатить?
— Пять динаров.
— Что вы! — воскликнула госпожа Мара. — Ребенок вашему мужу достанет место, а вы ему за это — всего пять динаров…
Поладили на десяти динарах, но с условием, что практикантша заплатит их вперед, когда придет за ребенком и принесет расписку.
РАСПИСКА
На одного ребенка мужского пола, взятого напрокат у госпожи Мары Здравкович, проживающей в Белграде, с обязательством вернуть в исправном состоянии.
Действия своей жены одобряю,
Иеремия Терзич,
быв. практикант.
Все было в порядке, и Сима отправился на аудиенцию к министру, где имел такой успех, что растяпа получил место.
Так постепенно росла Симина слава. Сперва он работал по соседству, потом все дальше и дальше от дома, пока однажды к госпоже Маре не пришел человек странного вида. Грязный и небритый, в бархатном пиджаке и с удивительно живыми глазами. Он объяснил госпоже Маре, что он фокусник, умеет глотать огонь, превращать вино в воду и воду в вино и совершать другие чудеса. В ответ на недоверчивый взгляд госпожи Мары он достал из кармана серебряную двудинаровую монету, положил ее Маре на ладонь, сказал какое-то слово, и монета вдруг исчезла.
Ловкость незнакомца поразила госпожу Мару, и никакого документа, удостоверяющего его личность, не потребовалось. Снискав ее доверие, он представился и объяснил, за чем пришел.
— Я Илья Божич, первый сербский чародей. Глотаю огонь, превращаю вино в воду, лаю, как собака, мяукаю, как кошка, — перечислял он чудеса, на которые был способен, а закончив перечисление, сказал, что завтра Марков день, и у церкви святого Марка будет большой праздник, что он соорудил специальный шатер для представления и что ему нужен младенец для совершенно нового номера программы.
— А что вы станете с ним делать? — спросила любопытная и вместе с тем перепуганная госпожа Мара, боявшаяся, как бы фокусник не превратил Симу в козленка или во что-нибудь другое.
— С ребенком ничего не случится. У меня новый сенсационный номер. Я высижу из яйца младенца. Вы будете получать десять динаров в день, и, кроме того, я дам вам один бесплатный билет.
— Ладно, но вы мне напишите на ребенка расписку, — сказала госпожа Мара, которая уже привыкла к новому порядку и не давала ребенка без расписки. Фокусник согласился, и сделка состоялась.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. Марков день
Марков день — большой белградский праздник. В этот день господний храм святого Марка в компании с содержателями панорам и балаганов, торговцами слоеными пирогами и бузой, карманниками и музыкантами поднимает такой шум и гам на Ташмайдане, что просто любо-дорого посмотреть и послушать. Другие церкви белградские празднуют свои храмовые праздники куда скромнее и тише. Находясь при кладбище, обители вечного покоя и тишины, храм считает, наверно, что по этой самой причине надо хотя бы раз в год дать повеселиться и покойникам, и устраивает такое гулянье на кладбище, что мертвецы если и не встают из гробов и не участвуют в хороводах, то переворачиваются в гробах во всяком случае, а для церкви и это большой успех.
Церковный праздник открывается красиво и торжественно. На заре из-за королевского дворца раздается артиллерийский салют такой силы, что кажется, будто, по крайней мере, десять австрийских мониторов бомбардируют город. Столичные жители вскакивают с постелей, вылетают, забыв одеться, на улицу и испуганно спрашивают друг друга, не ворвались ли неприятельские войска, не взорвался ли пороховой завод на Топчидерском холме, не родилось ли в королевском дворце вместо одного престолонаследника сразу два.
Ранние прохожие, молочники, продавцы бузы и ночные патрульные, возвращающиеся в казарму спать, объясняют перепуганным гражданам, что сегодня Марков день и что святая церковь скромно возвещает о своем празднике. Успокоенные граждане возвращаются в свои постели, чтобы продолжать прерванный сон.
Священники отправляют службу божью под стрельбу, что очень удобно, так как если господь бог не услышит их молитв, то артиллерийский салют он непременно услышит. После службы начинается народное веселье: пиликают скрипки под шатрами, визжат трубы перед панорамами, стонут шарманки у каруселей, грохают барабаны в балаганах, а во все это складно вплетаются выкрики продавцов бузы, песни цыган, нытье нищих и причитания тех, у кого уже обчистили карманы. Словом, давка, шум, гам, галдеж, вполне приличествующие божьему храму.
Народ кишмя кишит, толчется, шумит. На краю кладбища вьется коло, за памятниками прогуливаются молодые, уединяются парочками, шепчут любовные слова. Вон за черным мраморным памятником государственного советника, который, судя по надписи на надгробье, был «преданным слугою князю и отечеству, примерным отцом и верным супругом», прячутся усатый чиновник из управления фондов и маленькая вдовушка, на которой под черным вдовьим платьем красная нижняя юбка. Впрочем, почему бы памятнику, воздвигнутому на могиле «верного супруга», и не спрятать от нескромных взоров любовь вдовы?
А там, глядите, фельдфебель с кухаркой господина министра уселись на могиле жандармского капитана и хохочут до тех пор, пока бедному капитану не надоест и он не рявкнет из могилы: «Фельдфебель, смирно!» А вот практикант прислонился к надгробью покойного попа Милии и говорит девчонке такие непристойности, от которых поп Милия и живой покраснел бы, а не то что мертвый. А там, далеко за церковью, среди могил, заросших травой, двое молодых палилулцев сидят на могиле преподавателя гимназии Стаменковича и говорят о любви таким языком, что покойный учитель вырывает последние остатки волос из своего черепа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— На ваши? — удивилась Мара.
— На мои, — продолжала практикантша. — Я же сказала вам, что он растяпа, ничего сам не умеет. Он умеет только терять службу, а искать ее приходится мне. Если министр еще молодой человек, это как-то получается. Или, скажем, молодой человек не министр, а заместитель его… Но сейчас, как на грех, и министр, и его заместитель — пожилые люди. Никак не могу понять, что же это за порядок: государство молодое, а министры старые?! Такое может быть только у нас!
— Что верно, то верно, — сказала госпожа Мара, — и все-таки я не возьму в толк, на что вам ребенок.
— Не понимаете? — удивилась практикантша. — Если бы министр был молодой, я бы пошла к нему одна. И не пришлось бы мне плакать, стоило б улыбнуться, как мой растяпа получил бы место. А нынешний министр — старик. Говорят, у него были дети, да он всех потерял. Вот я и пойду к нему с ребеночком на руках, заплачу, он разжалобится, и мой растяпа получит место.
— Все может быть, — согласилась госпожа Мара. — Только как же я вам дам ребенка, если я вас не знаю?
— Господи! — изумилась практикантша. — Может, вы боитесь, что я вам его не верну? Если бы я брала у вас напрокат одежду, или серебряные ложки, или зонтик, тогда другое дело. Да если бы я хотела детей, я бы своих имела, каких хотите, а не брала бы чужих.
— Это понятно, но…
Госпожа Мара с сомнением покачала головой.
— В конце концов, если вы боитесь, я вам дам расписку. Скажу своему растяпе, и он напишет мне расписку по всей форме.
— Хорошо, я согласна, но… Сколько вы думаете мне заплатить?
— Пять динаров.
— Что вы! — воскликнула госпожа Мара. — Ребенок вашему мужу достанет место, а вы ему за это — всего пять динаров…
Поладили на десяти динарах, но с условием, что практикантша заплатит их вперед, когда придет за ребенком и принесет расписку.
РАСПИСКА
На одного ребенка мужского пола, взятого напрокат у госпожи Мары Здравкович, проживающей в Белграде, с обязательством вернуть в исправном состоянии.
Действия своей жены одобряю,
Иеремия Терзич,
быв. практикант.
Все было в порядке, и Сима отправился на аудиенцию к министру, где имел такой успех, что растяпа получил место.
Так постепенно росла Симина слава. Сперва он работал по соседству, потом все дальше и дальше от дома, пока однажды к госпоже Маре не пришел человек странного вида. Грязный и небритый, в бархатном пиджаке и с удивительно живыми глазами. Он объяснил госпоже Маре, что он фокусник, умеет глотать огонь, превращать вино в воду и воду в вино и совершать другие чудеса. В ответ на недоверчивый взгляд госпожи Мары он достал из кармана серебряную двудинаровую монету, положил ее Маре на ладонь, сказал какое-то слово, и монета вдруг исчезла.
Ловкость незнакомца поразила госпожу Мару, и никакого документа, удостоверяющего его личность, не потребовалось. Снискав ее доверие, он представился и объяснил, за чем пришел.
— Я Илья Божич, первый сербский чародей. Глотаю огонь, превращаю вино в воду, лаю, как собака, мяукаю, как кошка, — перечислял он чудеса, на которые был способен, а закончив перечисление, сказал, что завтра Марков день, и у церкви святого Марка будет большой праздник, что он соорудил специальный шатер для представления и что ему нужен младенец для совершенно нового номера программы.
— А что вы станете с ним делать? — спросила любопытная и вместе с тем перепуганная госпожа Мара, боявшаяся, как бы фокусник не превратил Симу в козленка или во что-нибудь другое.
— С ребенком ничего не случится. У меня новый сенсационный номер. Я высижу из яйца младенца. Вы будете получать десять динаров в день, и, кроме того, я дам вам один бесплатный билет.
— Ладно, но вы мне напишите на ребенка расписку, — сказала госпожа Мара, которая уже привыкла к новому порядку и не давала ребенка без расписки. Фокусник согласился, и сделка состоялась.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. Марков день
Марков день — большой белградский праздник. В этот день господний храм святого Марка в компании с содержателями панорам и балаганов, торговцами слоеными пирогами и бузой, карманниками и музыкантами поднимает такой шум и гам на Ташмайдане, что просто любо-дорого посмотреть и послушать. Другие церкви белградские празднуют свои храмовые праздники куда скромнее и тише. Находясь при кладбище, обители вечного покоя и тишины, храм считает, наверно, что по этой самой причине надо хотя бы раз в год дать повеселиться и покойникам, и устраивает такое гулянье на кладбище, что мертвецы если и не встают из гробов и не участвуют в хороводах, то переворачиваются в гробах во всяком случае, а для церкви и это большой успех.
Церковный праздник открывается красиво и торжественно. На заре из-за королевского дворца раздается артиллерийский салют такой силы, что кажется, будто, по крайней мере, десять австрийских мониторов бомбардируют город. Столичные жители вскакивают с постелей, вылетают, забыв одеться, на улицу и испуганно спрашивают друг друга, не ворвались ли неприятельские войска, не взорвался ли пороховой завод на Топчидерском холме, не родилось ли в королевском дворце вместо одного престолонаследника сразу два.
Ранние прохожие, молочники, продавцы бузы и ночные патрульные, возвращающиеся в казарму спать, объясняют перепуганным гражданам, что сегодня Марков день и что святая церковь скромно возвещает о своем празднике. Успокоенные граждане возвращаются в свои постели, чтобы продолжать прерванный сон.
Священники отправляют службу божью под стрельбу, что очень удобно, так как если господь бог не услышит их молитв, то артиллерийский салют он непременно услышит. После службы начинается народное веселье: пиликают скрипки под шатрами, визжат трубы перед панорамами, стонут шарманки у каруселей, грохают барабаны в балаганах, а во все это складно вплетаются выкрики продавцов бузы, песни цыган, нытье нищих и причитания тех, у кого уже обчистили карманы. Словом, давка, шум, гам, галдеж, вполне приличествующие божьему храму.
Народ кишмя кишит, толчется, шумит. На краю кладбища вьется коло, за памятниками прогуливаются молодые, уединяются парочками, шепчут любовные слова. Вон за черным мраморным памятником государственного советника, который, судя по надписи на надгробье, был «преданным слугою князю и отечеству, примерным отцом и верным супругом», прячутся усатый чиновник из управления фондов и маленькая вдовушка, на которой под черным вдовьим платьем красная нижняя юбка. Впрочем, почему бы памятнику, воздвигнутому на могиле «верного супруга», и не спрятать от нескромных взоров любовь вдовы?
А там, глядите, фельдфебель с кухаркой господина министра уселись на могиле жандармского капитана и хохочут до тех пор, пока бедному капитану не надоест и он не рявкнет из могилы: «Фельдфебель, смирно!» А вот практикант прислонился к надгробью покойного попа Милии и говорит девчонке такие непристойности, от которых поп Милия и живой покраснел бы, а не то что мертвый. А там, далеко за церковью, среди могил, заросших травой, двое молодых палилулцев сидят на могиле преподавателя гимназии Стаменковича и говорят о любви таким языком, что покойный учитель вырывает последние остатки волос из своего черепа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49