Он поднял наган. В комнату ворвался сержант с автоматом, за ним двое бойцов.
— Кто?.. Кто стрелял?
И вдруг сержант увидел Полесова, лежавшего на полу. Он сделал шаг к нему, вглядываясь.
— Степа! Полесов! — сержант наклонился к убитому.
Когда они проникли в спальню, то увидели маленькую дверь, ведущую в кладовку. Прямо посередине кладовки виднелась поднятая крышка люка погреба.
— Выходи! — крикнул сержант. — Выходи, сволочь!
Он вскинул автомат, и гулкая очередь разорвала тишину. На пол со звоном посыпались гильзы.
— Прикройте меня! — крикнул сержант и спрыгнул вниз.
Через несколько минут в глубине подвала вспыхнул свет фонаря.
— Ну что, Миша? — Один из бойцов наклонился к люку.
— Ход здесь, видно, во двор. — Голос сержанта звучал глухо.
Данилов
Он не верил своим глазам. Не мог смириться с тем, что в углу комнаты лежал, разбросав руки, убитый Полесов, что две пули, выпущенные бандитом, оборвали его жизнь, и она ушла из этого большого и сильного тела.
Данилов изо всех сил пытался справиться с тяжелой волной ненависти, захлестнувшей его. Будто зачумленный, он посмотрел на забившуюся в угол Дробышеву и против своей воли тихо заскреб пальцами по крышке кобуры, еще не решаясь расстегнуть ее и вынуть оружие.
— Не надо, Иван Александрович, не надо, — сказал сержант и встал рядом с ним. — Незачем вам из-за этой суки под трибунал идти.
— Это ты прав, Миша, прав, не наступило время трибунала, — сказал Данилов и только тут понял, что рядом с ним стоит Костров, Мишка Костров, о котором думал последние несколько дней.
— Это ты, Мишка?
— Я, Иван Александрович.
— Видишь, горе у нас какое. Ах, черт возьми…
Дом заполнялся народом. Приехали люди из райотдела и из госбезопасности. Уже протокол писали, и Климов кому-то давал показания. И все они занимались его, Данилова, делом.
— Белов, — спокойно позвал Иван Александрович.
— Здесь, товарищ начальник.
— Немедленно прикажи посторонним оставить помещение.
— Есть!
— Сержант Костров, задержитесь, — добавил Данилов.
Теперь в нем словно сработала какая-то система: ушла ненависть, и жалость тоже, остался только профессионализм.
Иван Александрович наклонился над убитым, провел рукой по его лицу, закрывая глаза, внимательно рассмотрел пол рядом с телом Степана. Рядом с правой рукой лежал наган, левая крепко сжимала какой-то блестящий предмет. Данилов с трудом разжал пальцы и высвободил из них фигурку Наполеона. Он перевернул ее печаткой к свету, посмотрел инициалы.
— Где врач? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Здесь, — ответил Белов.
— Пусть увозит тело.
Он сказал и сам удивился. Как он мог сказать это слово: тело. А чье оно?! Это же Степа Полесов, спокойный, рассудительный, справедливый и добрый Степа Полесов. Один из самых лучших его, Данилова, друзей. Но он опять сжал внутри себя какую-то, одному ему известную, пружину. Начиналась работа, сыск, и у него не должно быть эмоций и переживаний — только объективная реальность.
Прибывшая оперативная группа райотдела НКВД внимательно осматривала каждый уголок дома, подвал, чердак. На стол ложились пачки писем, обрывки бумажек с надписями, деньги, ценности. Данилов бегло осматривал все это, но пока ничего интересного не было. Правда, нашли несколько ящиков водки, муку, сахар, консервы. Иван Александрович посмотрел на задержанную, она все сидела в углу, сцепив на коленях руки, уставившись взглядом куда-то в одну точку.
— Гражданка Дробышева! — громко позвал Данилов.
Она не шевельнулась, даже глазами не повела в его сторону. Стоявший рядом милиционер потряс Дробышеву за плечо.
— Да, да… Что?.. Это не я… Это все он, он!..
— Кто он? — Данилов шагнул к ней. Дробышева вскочила и прижалась к стене, закрыв лицо руками.
— Кто он? — повторил Данилов.
— Я скажу, я все скажу, я не хотела!.. — И она заплакала, почти закричала.
— Дайте ей чего-нибудь, пусть успокоится, — приказал Данилов милиционеру.
И пока Дробышева пила воду, стуча зубами о край стакана, он уже для себя решил твердо, что начнет допрос немедленно, пока она находится в состоянии нервного шока.
— Я предлагаю вам, — наклонился он к Дробышевой, — добровольно указать место, где ваши сообщники прячут ценности, оружие и боеприпасы.
— У меня нет ценностей… Нет… В сарае они что-то закапывали под дровами, а что именно, я не знаю. Только запишите, я добровольно, я сама… Чего же вы не пишете? Почему?
— Пожалуйста, без истерики. Все запишем и дадим подписать вам. Смотрите за ней, — сказал Данилов милиционеру и пошел к двери.
На дворе, кажется, начинало светать. Уже проступали очертания ближайших строений. Из-за закрытых дверей сарая пробивался желтый свет фонарей.
— Они там копают, — тронул Данилова за рукав Быков. — Как же так, Иван Александрович, а?..
— Не надо об этом сейчас… Потом, Быков, потом.
Дверь сарая распахнулась, и вышел Плетнев.
— Есть, — устало сказал он, — нашли.
— Что там?
— Патроны в цинках, два автомата, пулемет и еще золото — небольшой такой ящичек, но полный.
— Надо оформить как добровольную выдачу.
— Какая разница. Дробышевой уже не поможет. По нынешним временам все равно стенка.
— Это трибуналу решать, а не нам с тобой. Наше дело написать все, как было на самом деле.
— Вы какой-то странный, товарищ Данилов, — Плетнев пожал плечами, — она вашего опера заманила в засаду, а вы…
— Его никто не заманивал, он сам шел, и, между прочим, шел за правдой и погиб за нее. Поэтому мы, живые, с этой правдой обращаться как со шлюхой не имеем права.
— Ну как хотите, я, конечно, распоряжусь.
— Давайте и все документы мне.
— А нам?
— Вы себе копии оставите, а я бумагу соответственную сегодня же напишу.
Плетнев ушел в сарай, а Данилов достал папиросу, размял табак. Его уже не интересовало, что нашли в сарае, главное было зажато в холодной руке Степана. Та самая печать, серебряная фигурка Наполеона, похищенная из дома Ивановского. Значит, человек, убивший Ерохина, находится здесь, где-то совсем недалеко, может быть, в нескольких километрах. Теперь надо было допросить Дробышеву.
Они сидели в спальне. Данилов на стуле, Дробышева на разобранной постели, безвольно опустив плечи, зажав кисти рук между коленями. Окно было открыто. На улице стало почти совсем светло, но в комнате еще прятались остатки темноты, и поэтому лицо Дробышевой казалось особенно бледным.
— Что мне будет?
— Это решит суд. — Данилов встал, прислонился к стене.
— Я скажу всю правду.
— Единственное разумное решение. Итак, откуда у вас эта печать?
— Мне ее подарил Музыка. В мае, здесь у меня.
— При каких обстоятельствах?
— Они вернулись из Москвы: последнее время туда часто ездили…
— Кто они?
— Музыка Стасик, его брат Бронек и Виктор Колугин, их шофер.
— Кто это такой?
— Я не знаю. Он при немцах шофером в полиции служил.
— А что делал до войны?
— Он из этих мест. Судимый, тоже водил машину.
— Так, кто еще?
— Сережа, его так звали. Нет, они его называли Серый, он всегда в военной форме ходил. Веселый был, смеялся, пел хорошо.
— Фамилия Серого?
— Не знаю. Ни разу не слышала, чтобы называли его по фамилии.
— Кто еще?
— Еще четыре или пять человек с ними, но я их видела мельком, ничего не могу сказать.
— Хорошо, вернемся к печати. Так кто именно приехал к вам из Москвы и когда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46