Человек подобен цветку, который рождается, вырастает, сверкает всеми удивительными красками на лоне природы — и умирает. Одна природа есть жизнь и дает жизнь всему живому. Разве разум не подсказывает и вам, что это так?
— Горе ушам моим!.. Разве этому я тебя учил? — заплакал Ицхок.
— К сожалению, не этому — и потому неправильно, — ответил Спиноза.
— Где же ты почерпнул свое суемудрие? — поинтересовался Ицхок.
— Мы одарены разумом, — сказал Барух, — и обязаны направить его на постижение величественной природы.
— Бога! — воскликнул Саул.
— Природа и есть бог, — уверенно ответил Барух.
— Ты говоришь бессмыслицу, — расхохотался Менассе. — Ты, червь, во тьме решил по лестнице конечных вещей доползти к всевышнему. Смешной и жалкий грешник, отврати дух твой надменный от невозможного!
— Я остаюсь непреклонным, — заявил Спиноза.
— Тем хуже. Все кары ада обрушатся на твою голову, — пригрозил Саул.
— Расплата не велика, — шутил Спиноза.
— Ты и в этом мире будешь как проклятый влачить жалкое существование, — дал понять Менассе.
— Наполнять желудок и удовлетворять плотские желания может всякий, как бы ничтожен он ни был. Но я, — добавил Спиноза, — не ищу ни золота, ни наслаждений, ни денег.
— Что ты говоришь? — хотел остановить его Ицхок. — Оглянись, помолись господу!
— Молитва и ярость бессильны перед моим стремлением раскрыть тайну вселенной, — открыто заявил Барух.
— Я хотел избавить тебя от сатаны, — сказал Ицхок, — ты сам сатана.
— Кто тебя, несчастный, низверг в ад? — спросил Менассе. — Там ты действительно подружился с сатаной, и дьявольская нечисть прет из твоих нечестивых уст. Сгинь, сгинь, Асмодей! Молись предвечному, покайся, спасай свою настоящую и будущую жизнь!
— Проявление этаких дружеских чувств имеет одну цель, — пошутил Спиноза, — они проявляются по отношению к тому, кого собираются надуть.
— Опомнись! — крикнул не своим голосом Менассе.
— Барух Спиноза! Мы, — громко произнес Саул, — не собираемся вступать в спор с тобой, ибо греховность твоя очевидна. Слушай нас внимательно и постарайся понять. От имени судилища мы предлагаем тебе: нигде и никому ни письменно, ни устно своих богомерзких мыслей не высказывать. По субботам и праздникам по крайней мере посещать синагогу.
— Если выполнишь наши условия, — добавил Менассе, — мы обещаем возвести тебя в сан раввина. Ты понял нас?
— Я понял, — сказал Спиноза, — но удивлен. Вы сами требовали, чтобы я не лгал судилищу. Зачем же вы предлагаете мне лгать народу?
— Заслуги твоего отца молят нас быть милосердными! — пояснил Саул.
— А может быть, капиталы моего отца?..
— Не смей, — закричал Менассе, — разговаривать с судилищем в таком тоне! Капиталы всегда найдут себе достойного хозяина!
— Уже нашли. Я в этом уверен, — сказал Спиноза.
— Наше терпение иссякло, Барух. В последний раз, — подвел итоги Саул, — мы тебя спрашиваем: вернешься ли ты на путь праведный?
— Именно сейчас я очень твердо почувствовал себя на этом пути. Ваша истина — вера, а моя вера — истина, — отчеканил Спиноза.
— Нечестивец! Анафемы захотел? Предадим!.. — шипел Менассе.
— Это не принудит меня ни к чему такому, что я мог бы совершить вопреки своим убеждениям, — заключил Барух.
— Судилищу все ясно. Можешь идти, — сказал Саул.
Прежде чем уйти, Спиноза обратился к понуро сидящему Ицхоку.
— Рабби Ицхок, — сказал Барух, — мне жаль, что я огорчил вас, — и покинул судилище.
— Где недостаточно слов, господь дал камень, чтобы побивать, — бросил вслед уходящему Спинозе рабби Менассе бен-Израиль.
В этот же день на всех перекрестках Фляенбурга появилось объявление магамада о том, что 27 июля в синагоге «Бет-Иаков» будет предан анафеме Барух Спиноза.
Предстоящая акция вызвала оживленные обсуждения жителей еврейского квартала Амстердама. Кто-то под большим секретом сообщил, что рабби Ицхок объявил пост, не выходит из синагоги и читает поминальную молитву по Баруху, как по покойнику.
Вечером на улицы высыпало много народу. Вслух читали объявление, обсуждали предстоящую анафему.
Наступила ночь. Спиноза, взволнованный диспутом, не в состоянии был ни работать, ни уснуть. Он вышел на фляенбургскую площадь, которая в наше время называется «Ионас Даниэль Мейер». Через окно синагоги он увидел рабби Ицхока, который стоял у аналоя и молился. «Бедный рабби!» — подумал Спиноза. Как бы обращаясь к нему, Бенедикт произнес шепотом: «Видите, рабби, я не холодный рационалист, боль и досада присущи и мне... Но яне приду к двери синагоги кающимся грешником. Вы сами ускорили мое решение. Двух начал не может быть ни в природе, ни в человеке. Сказавший „да“ должен сказать и „нет“. Я это делаю с радостным чувством. Говорю „нет“ общине, погрязшей в фанатизме. Говорю „нет“ людям, которые все еще надеются убедить меня в моей неправоте. Говорю „нет“ грузу страстей преходящих и непрочных, дающих лишь призрачное блаженство...»
Долго еще рассуждал Спиноза с самим собой.
Неожиданно из синагоги, как вспуганная птица, вылетел Ицхок.
— Стой, Барух, — обратился он к Спинозе, — послушай меня. Я старый человек, я видел на своем веку много горя... Ты себя обрекаешь на одиночество. Может ли быть что-нибудь хуже одиночества? Вернись к вере отцов, оставайся среди нас.
— Если я останусь, что ждет меня? — спросил Спиноза. — Перелистывание пожелтевших страниц Торы и бесплодное заучивание законоположений Талмуда?
— Ты будешь со своим народом, — сказал Ицхок. — Разве этого мало? Ты посмотри, сколько у нас здесь врагов. Нас не сжигают на кострах, но разве ты не замечал, как глядят на еврея, как разговаривают с евреем, как окружает его кольцо презрения? Что, кроме религии, объединяет нас, рассеянных по свету? Ты об этом подумал?
— Нет, рабби, — возразил Бенедикт, — от моего народа я не ухожу. Питаю надежду, что навсегда он сохранит меня в своем сердце, в своей памяти. И это потому, что я ухожу от тех, кто одурманивает народ. Подумайте, рабби, ведь мы живем в век семнадцатый! Это семнадцатый век и для моего народа. И я хочу видеть его свободным в обществе, где все люди объединены, как единое тело и единая душа, где человек человеку — бог. Нет, не останавливайте меня.
— Ты забыл, что наш народ избран богом!
— Избран? Чем, почему? Нет, рабби Ицхок, я не могу с этим согласиться. Народы отличаются друг от друга лишь в смысле различия общества, в котором они живут, и законов, которыми управляются. Разум и опыт учат, что для образования и сохранения общества нужны незаурядный ум и знания законов природы. Поэтому то общество будет спокойнее, более устойчиво и менее подвержено случайностям, которое основывается и управляется по большей части людьми разумными и старательными, и, наоборот, общество, состоящее из людей с умом необразованным, большей частью зависит от случая и менее устойчиво. Следовательно, не в религии основа жизни людей в обществе. Ненависть же к евреям обусловливается неразумными законами и глупостью управляющих обществом. Что касается самих евреев, то в настоящее время у них нет ровно ничего, что они могли бы приписать себе как преимущество перед остальными нациями.
— Прекрати свою нечестивую проповедь! — взмолился старый учитель. — Пойми, Барух, что бог и его учение — наше спасение. Наша сила — в вере отцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57