Голова у него затряслась, и он привалился к стене. – Убили! – Потрясенный Чеботарь впервые посмотрел на Кацубу.
– Погоди... Не садись! – Кацуба метнулся к своей каптерке, отомкнул ее ключом и широко распахнул дверь. – Иди сюда! Ну, держись, держись за меня... Ах ты ж Чеботарь ты мой, Чеботарь... Ах, в гроб, в Бога, в душу!..
Поддерживая Чеботаря, Кацуба усадил его на свою койку и стал стаскивать с него сапоги, приговаривая:
– Да за что же это так всех? За какие грехи-то?! Ты ложись, ложись... Полежи тут у меня, поплачь... Плачь, не держи в себе... Похоронку-то возьми. Спрячь похоронку... Вот так. Тебе и завтрак, и обед сюда принесут. Лежи, поминай отца. Лежи!..
Кацуба накрыл трясущегося Чеботаря своей шинелью и вышел. Он закрыл каптерку и прижался спиной к двери.
Из каптерки послышались приглушенные рыдания Чеботаря...
* * *
Зимой начались полеты. К шести часам утра к столовой подкатывал грузовик, и курсанты в зимних комбинезонах и унтах, с самодельными планшетами на тонком длинном ремешке по-медвежьи переваливались через борт грузовика в кузов. И уезжали на аэродром.
Какое-то время Кацуба стоял на ступеньках столовой, курил. А потом, резко выщелкнув окурок в снег, уходил в хозяйственные службы школы. Иногда шел прямо в опустевшую казарму и с освобожденными от полетов или отдыхающим нарядом занимался починкой коек, покраской дверей. Или садился в каптерке за свои приемо-сдаточные ведомости...
К тому времени курсанты на аэродроме уже стояли в очереди на получение парашютов и возбужденно переговаривались между собой.
Бомбардировочная спарка, то есть бомбардировщик с двойным спаренным управлением, выглядела непривычно и нелепо: кабина летчика была продолжена по фюзеляжу длинным прозрачным горбом. Впереди – курсант, сзади – инструктор.
Курсантов и не узнать сразу: теплый шлемофон с подкладкой из овчины, белый кант гигиенического подшлемника стягивали мальчишеские физиономии, делая их старше, резче, с бровями, невольно сдвинутыми к переносице.
Из-за рева двигателей не было слышно ни единого слова, но по выражению лиц, по артикуляции, по действиям в кабине и того и другого становилось ясно, кто из инструкторов был нервен и требователен, кто спокоен и насмешлив, кто свято чтил дух и букву инструкций, которыми так богата авиация по нынешний день...
Взлет – посадка... Взлет – посадка...
Что-то кричит по переговорному устройству летчик-инструктор. Испуганные глаза Чеботаря меряют оставшиеся до земли метры...
Уверенно выбирает на себя штурвал Никольский. Довольное лицо его инструктора, он чуть помогает Никольскому секторами газа...
Пошел на разворот с набором высоты Сергеев. Заложил слишком большой крен. Его инструктор – младший лейтенант Пугачев – орет в ларингофоны. Да, кажется, еще и матом честит Сергеева!..
Менджеридзе начинает снижение: убирает газ, выпускает закрылки. Щелкнул тумблером выпуска шасси... Очень доволен капитан Хижняк, показывает Менджеридзе большой палец в меховой перчатке. Менджеридзе видит это в зеркальце и от счастья промазывает посадку. Самолет «козлит», ударяется колесами о полосу, подпрыгивает и снова обрушивается всеми своими двенадцатью тоннами на посадочную полосу...
Хижняк мгновенно перехватывает штурвал, отчаянно пытается «притереть» машину к полосе. Что он кричит сейчас Менджеридзе – можно только себе представить...
А потом в воздух уходит другая смена, и мальчишки в меховых комбинезонах сбрасывают парашюты, валяются в снегу и клянчат друг у друга окурки цигарок. Как заправские асы, они двумя ладонями показывают развороты, крены, наборы высоты, заходы на посадку...
– Что же вы в снегу-то валяетесь? – крикнул капитан Хижняк.
– Обсохнем, товарищ капитан! – крикнул Сергеев и дурашливо задрыгал ногами в собачьих унтах.
– Нет на вас старшины Кацубы!
– И слава Богу, товарищ капитан! – крикнул Менджеридзе.
Хижняк в сомнении покачал головой:
– Не знаю, не знаю...
Отлетавшие курсанты вокруг своих инструкторов. Несколько курсантов и молодых офицериков кружатся около ЭМПАР – автофургона с так называемой малой приводной радиостанцией. Тут работают прекрасные сержантики – девчонки лет двадцати.
– Менджеридзе! – сказал капитан Хижняк. – Если ты на посадке будешь так высоко выравнивать, как в прошлый раз, и меня, и себя угробишь...
– Никогда, товарищ капитан! – закричал Менджеридзе. – Вот если бы со мной старшина Кацуба летал – тогда другое дело. Тогда и своей жизни не жалко!..
Капитан Хижняк сплюнул и под хохот курсантов и летчиков пошел на КП к группе старших офицеров.
– Да-а, – сказал Никольский, – тут и я бы себя не пожалел...
– Здорово он вас скрутил, – сказал младший лейтенант Пугачев. – Надолго вы его запомните...
– Кончим школу, получим звездочку – и думать о нем забудем! Попил кровушки. Одна рожа чего стоит, – сказал Сергеев. – Словно булыжников нажрался...
– Да ладно вам, – неприязненно проговорил Чеботарь. – Как бабы... Оставьте покурить, товарищ младший лейтенант.
Пугачев протянул Чеботарю окурок и рассмеялся. Никольский удивленно посмотрел на Чеботаря и голосом Кацубы скомандовал:
– Курсант Чеботарь, подъем! Курсант Чеботарь, отбой!
Все заржали. Чеботарь даже головы не поднял.
– И после всего этого! – всплеснул руками Никольский. – Господа офицеры! На наших глазах гибнут лучшие люди!..
– Не успеть нам выпуститься до конца войны... – задумчиво произнес Чеботарь. – Не успеть.
– Не имело смысла нас с фронта снимать, – сказал Никольский.
– Я бы «За отвагу» получил... – мечтательно сказал Сергеев. – Меня представили, а дать не успели.
– Не свисти, – махнул рукой Менджеридзе. – Если бы представили, давно прислали бы. За что тебе «За отвагу» давать?
– Значит, было за что, – упрямо сказал Сергеев. – Тебя не спросили...
– Четыре рапорта подавал, – виновато сказал младший лейтенант Пугачев. – Шесть человек из нашего выпуска уже Героев имеют.
Взлетали и садились самолеты. Рев двигателей на аэродроме не замолкал ни на секунду.
– Пугачев! – закричал Хижняк с командного пункта. – Кончай перекур! По машинам!
Все вскочили. Стали надевать парашюты. Застегивая грудной карабин подвесной системы, Чеботарь сплюнул окурок и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Не успеть нам до конца войны. Без нас кончат... Без нас...
И все побежали к самолетам.
– Еще раз такой крен заложишь, не знаю, что с тобой сделаю! – на бегу сказал Пугачев Сергееву.
– Все будет в порядке, товарищ младший лейтенант! – крикнул Сергеев.
* * *
Несется к земле учебная спарка. Белый крест – цель, на которую пикирует бомбардировщик, – неумолимо растет на глазах у Никольского. Стрелка высотомера бежит против привычного направления.
– Вывод!!! – кричит инструктор.
Никольский включает автомат вывода из пикирования. Помогает штурвалом.
И вот уже машина, описав гигантскую параболу, мчится в горизонтальном полете.
– Ну как?! – восторженно орет Никольский.
– Спокойно, спокойно... Хорош.
* * *
– Внимание! – командует инструктор Чеботарю в воздухе.
– Есть внимание! – Глаза у Чеботаря сужены, лицо напряжено.
– Боевой!
– Есть боевой!
– Держи курс, чтобы не шелохнулся! Замри!
Это при скорости-то четыреста километров в час!
– Цель!
– Вижу...
– Сброс!
Чеботарь дергает за рукоять бомбосбрасывателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
– Погоди... Не садись! – Кацуба метнулся к своей каптерке, отомкнул ее ключом и широко распахнул дверь. – Иди сюда! Ну, держись, держись за меня... Ах ты ж Чеботарь ты мой, Чеботарь... Ах, в гроб, в Бога, в душу!..
Поддерживая Чеботаря, Кацуба усадил его на свою койку и стал стаскивать с него сапоги, приговаривая:
– Да за что же это так всех? За какие грехи-то?! Ты ложись, ложись... Полежи тут у меня, поплачь... Плачь, не держи в себе... Похоронку-то возьми. Спрячь похоронку... Вот так. Тебе и завтрак, и обед сюда принесут. Лежи, поминай отца. Лежи!..
Кацуба накрыл трясущегося Чеботаря своей шинелью и вышел. Он закрыл каптерку и прижался спиной к двери.
Из каптерки послышались приглушенные рыдания Чеботаря...
* * *
Зимой начались полеты. К шести часам утра к столовой подкатывал грузовик, и курсанты в зимних комбинезонах и унтах, с самодельными планшетами на тонком длинном ремешке по-медвежьи переваливались через борт грузовика в кузов. И уезжали на аэродром.
Какое-то время Кацуба стоял на ступеньках столовой, курил. А потом, резко выщелкнув окурок в снег, уходил в хозяйственные службы школы. Иногда шел прямо в опустевшую казарму и с освобожденными от полетов или отдыхающим нарядом занимался починкой коек, покраской дверей. Или садился в каптерке за свои приемо-сдаточные ведомости...
К тому времени курсанты на аэродроме уже стояли в очереди на получение парашютов и возбужденно переговаривались между собой.
Бомбардировочная спарка, то есть бомбардировщик с двойным спаренным управлением, выглядела непривычно и нелепо: кабина летчика была продолжена по фюзеляжу длинным прозрачным горбом. Впереди – курсант, сзади – инструктор.
Курсантов и не узнать сразу: теплый шлемофон с подкладкой из овчины, белый кант гигиенического подшлемника стягивали мальчишеские физиономии, делая их старше, резче, с бровями, невольно сдвинутыми к переносице.
Из-за рева двигателей не было слышно ни единого слова, но по выражению лиц, по артикуляции, по действиям в кабине и того и другого становилось ясно, кто из инструкторов был нервен и требователен, кто спокоен и насмешлив, кто свято чтил дух и букву инструкций, которыми так богата авиация по нынешний день...
Взлет – посадка... Взлет – посадка...
Что-то кричит по переговорному устройству летчик-инструктор. Испуганные глаза Чеботаря меряют оставшиеся до земли метры...
Уверенно выбирает на себя штурвал Никольский. Довольное лицо его инструктора, он чуть помогает Никольскому секторами газа...
Пошел на разворот с набором высоты Сергеев. Заложил слишком большой крен. Его инструктор – младший лейтенант Пугачев – орет в ларингофоны. Да, кажется, еще и матом честит Сергеева!..
Менджеридзе начинает снижение: убирает газ, выпускает закрылки. Щелкнул тумблером выпуска шасси... Очень доволен капитан Хижняк, показывает Менджеридзе большой палец в меховой перчатке. Менджеридзе видит это в зеркальце и от счастья промазывает посадку. Самолет «козлит», ударяется колесами о полосу, подпрыгивает и снова обрушивается всеми своими двенадцатью тоннами на посадочную полосу...
Хижняк мгновенно перехватывает штурвал, отчаянно пытается «притереть» машину к полосе. Что он кричит сейчас Менджеридзе – можно только себе представить...
А потом в воздух уходит другая смена, и мальчишки в меховых комбинезонах сбрасывают парашюты, валяются в снегу и клянчат друг у друга окурки цигарок. Как заправские асы, они двумя ладонями показывают развороты, крены, наборы высоты, заходы на посадку...
– Что же вы в снегу-то валяетесь? – крикнул капитан Хижняк.
– Обсохнем, товарищ капитан! – крикнул Сергеев и дурашливо задрыгал ногами в собачьих унтах.
– Нет на вас старшины Кацубы!
– И слава Богу, товарищ капитан! – крикнул Менджеридзе.
Хижняк в сомнении покачал головой:
– Не знаю, не знаю...
Отлетавшие курсанты вокруг своих инструкторов. Несколько курсантов и молодых офицериков кружатся около ЭМПАР – автофургона с так называемой малой приводной радиостанцией. Тут работают прекрасные сержантики – девчонки лет двадцати.
– Менджеридзе! – сказал капитан Хижняк. – Если ты на посадке будешь так высоко выравнивать, как в прошлый раз, и меня, и себя угробишь...
– Никогда, товарищ капитан! – закричал Менджеридзе. – Вот если бы со мной старшина Кацуба летал – тогда другое дело. Тогда и своей жизни не жалко!..
Капитан Хижняк сплюнул и под хохот курсантов и летчиков пошел на КП к группе старших офицеров.
– Да-а, – сказал Никольский, – тут и я бы себя не пожалел...
– Здорово он вас скрутил, – сказал младший лейтенант Пугачев. – Надолго вы его запомните...
– Кончим школу, получим звездочку – и думать о нем забудем! Попил кровушки. Одна рожа чего стоит, – сказал Сергеев. – Словно булыжников нажрался...
– Да ладно вам, – неприязненно проговорил Чеботарь. – Как бабы... Оставьте покурить, товарищ младший лейтенант.
Пугачев протянул Чеботарю окурок и рассмеялся. Никольский удивленно посмотрел на Чеботаря и голосом Кацубы скомандовал:
– Курсант Чеботарь, подъем! Курсант Чеботарь, отбой!
Все заржали. Чеботарь даже головы не поднял.
– И после всего этого! – всплеснул руками Никольский. – Господа офицеры! На наших глазах гибнут лучшие люди!..
– Не успеть нам выпуститься до конца войны... – задумчиво произнес Чеботарь. – Не успеть.
– Не имело смысла нас с фронта снимать, – сказал Никольский.
– Я бы «За отвагу» получил... – мечтательно сказал Сергеев. – Меня представили, а дать не успели.
– Не свисти, – махнул рукой Менджеридзе. – Если бы представили, давно прислали бы. За что тебе «За отвагу» давать?
– Значит, было за что, – упрямо сказал Сергеев. – Тебя не спросили...
– Четыре рапорта подавал, – виновато сказал младший лейтенант Пугачев. – Шесть человек из нашего выпуска уже Героев имеют.
Взлетали и садились самолеты. Рев двигателей на аэродроме не замолкал ни на секунду.
– Пугачев! – закричал Хижняк с командного пункта. – Кончай перекур! По машинам!
Все вскочили. Стали надевать парашюты. Застегивая грудной карабин подвесной системы, Чеботарь сплюнул окурок и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Не успеть нам до конца войны. Без нас кончат... Без нас...
И все побежали к самолетам.
– Еще раз такой крен заложишь, не знаю, что с тобой сделаю! – на бегу сказал Пугачев Сергееву.
– Все будет в порядке, товарищ младший лейтенант! – крикнул Сергеев.
* * *
Несется к земле учебная спарка. Белый крест – цель, на которую пикирует бомбардировщик, – неумолимо растет на глазах у Никольского. Стрелка высотомера бежит против привычного направления.
– Вывод!!! – кричит инструктор.
Никольский включает автомат вывода из пикирования. Помогает штурвалом.
И вот уже машина, описав гигантскую параболу, мчится в горизонтальном полете.
– Ну как?! – восторженно орет Никольский.
– Спокойно, спокойно... Хорош.
* * *
– Внимание! – командует инструктор Чеботарю в воздухе.
– Есть внимание! – Глаза у Чеботаря сужены, лицо напряжено.
– Боевой!
– Есть боевой!
– Держи курс, чтобы не шелохнулся! Замри!
Это при скорости-то четыреста километров в час!
– Цель!
– Вижу...
– Сброс!
Чеботарь дергает за рукоять бомбосбрасывателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14