И все же, при всем том модель первая – это модель энергичной трансформации, европеизации и модернизации традиционных исламских стран.
Модель вторая – иная. К ней следует отнести те страны, где сила традиции и в период колониализма продолжала быть безусловно ведущим и определяющим фактором существования и развития соответствующих обществ. Суть ее в том, что традиционная исламская структура, как правило в ее наиболее примитивной форме, легко преодолевая все импульсы извне и как бы вообще не замечая, игнорируя их (бедуинам Аравии это было, например, очень несложно), воспроизводится в почти неизменном виде, независимо не только от силы того или иного государства, но даже и от уровня жизни. К этой модели, тоже представленной рядом неодинаковых модификаций, следует отнести страны, развивавшиеся весьма различно, но в чем-то весьма сходные (Иран, Афганистан, богатые нефтью арабские страны). Сходство в том, что, независимо от богатства и связанного с ним уровня жизни, ультрасовременной инфраструктуры, эти страны целеустремленно продолжают культивировать свой образ жизни и все привычные нормы ислама, а иногда, как это имело место в шиитском Иране, не останавливаются и перед тем, чтобы осознанно вернуться к фундаментальным нормам и древним порядкам времен раннего, «чистого» ислама. Конечно, многое в странах, развивающихся по этой модели, неодинаково. Но для всех них, будь то Ливия или Ирак, Аравия или Иран, Кувейт или Афганистан, характерно именно однозначное стремление жить по традиционным нормам ислама, что, впрочем, не мешает тем из них, кто для этого достаточно богат, пользоваться услугами и вещами, предоставляемыми модернизацией, купленными – но не самими созданными! – за счет этого богатства.
Итак, перед нами две разные модели, в чем-то заметно противостоящие друг другу. Именно этими различиями, очень важными для понимания процесса трансформации исламских обществ, и отличается ситуация в странах третьего (исламского) блока стран, к которому по религиозному и некоторым иным признакам следует прибавить исламские страны севера Африки и севера Британской (в прошлом) Индии. И хотя обе модели демонстрируют незаурядную силу и консерватизм, способности к возрождению исламской традиции, все-таки различие между обеими моделями очень существенно. Первая соответствует общей норме, характерной для трансформации колоний в Африке, Индии, Юго-Восточной Азии, и сама причастна к колониальным и зависимым (в той или иной, но заметной степени) странам. Вторая – выпадает из этой нормы, вне зависимости от того, насколько те или иные страны испытали на себе воздействие колониализма. Конечно, можно найти причины, объясняющие, почему, скажем, в Иране, где влияние колонизаторов было весьма сильным и долгим, развитие пошло не так, как в странах, относимых к первой модели (можно говорить о силе отторжения шиитского ислама, о древних доисламских традициях и т. п.). Но факт остается фактом: Иран оказался в рамках другой модели, типичными обществами которой следует считать отсталые страны, почти не затронутые воздействием колониального капитала и в силу этого весьма воинственные, причем с ориентацией на привычную для ислама нетерпимость (Ливия, Афганистан) либо в любом случае высокомерно довольные собой и своей преданностью все тому же исламу.
Вторая модель в некотором смысле уникальна. Во многом сила ее – от нефтедолларов, придающих соответствующим странам прочность и уверенность, горделивое довольство собой. Но не только от этого. Второй исток силы – сам ислам, особенно в его наиболее простой и «чистой» модификации, хорошо усваиваемой отсталыми социумами и приобретающей поэтому огромную силу.
Блок четвертый
Дальний Восток
Глава 13
Китай в середине XIX – середине XX в.
Первая опиумная война и открытие Китая для европейской колониальной экспансии означали вступление огромной многотысячелетней империи в новый этап ее существования, в период колониализма. К этому времени маньчжурская династия Цин уже пережила период своего расцвета и явно клонилась к упадку. Собственно, поражение цинского Китая в опиумной войне и было наглядным проявлением этого упадка, а навязанная стране система неравноправных договоров, предоставлявшая иностранному капиталу торговые, таможенные и иные экономические, политические и правовые льготы и привилегии, стала неким символом нового этапа в ее истории. Многое теперь зависело от того, как традиционная структура столь мощной и обширной империи с ее тысячелетними исключительными по силе и значимости традициями будет реагировать на перемены в жизни страны. Реакция эта не могла быть слабой – слишком большие силы пришли в движение. Вопрос был лишь в том, какую форму примет ответ древней империи на вызов эпохи и символизировавшей ее чужеземной системы колониального капитала.
Крестьянская война тайпинов
Эта форма вначале оказалась традиционной для Китая, т. е. такой, в которой почти не была заметной антииностранная, антизападная линия недовольства. Даже напротив, чуждые традиционной структуре западные христианские идеи сыграли чуть ли не решающую роль в формировании той идейной доктрины, под знаменем которой многомиллионные массы китайского крестьянства выступили против царствующей династии и даже были близки к тому, чтобы одержать над ней верх. Как это могло случиться и как это понимать?
Кризис империи начался, как упоминалось, с увеличения ввоза в Китай опиума, результатом чего было как массовое отравление населения южных провинций страны, так и выкачка из нее серебра и связанный с этим резкий финансово-экономический дисбаланс (лян, т. е. унция серебра, в 1830 г. соответствовал примерно 1000 медяковвэней, в начале 40-х годов – полутора тысячам, в 1848 г. – двум тысячам, а в начале 50-х годов – почти пяти тысячам). Обесценение медяков, в которых вели свои расчеты миллионы крестьянских семей, вело к росту налогов (ставки налога традиционно исчислялись в лянах) и массовому разорению земледельцев, что, в свою очередь, послужило причиной восстаний, вспыхивавших в Китае одно за другим, особенно на юге, в конце 40-х годов. Восстаниями руководили различные тайные общества, идейно-доктринальная основа которых при всем разнообразии восходила примерно к одинаковому набору лозунгов и требований, окрашенных чаще всего в религиозные, преимущественно даосско-буддийские цвета: восстановить социальную справедливость, покарать нерадивых чиновников, отнять излишки у богатых. На этом общем фоне в начале 50-х годов выделилось движение тайпинов.
Идея тайпин (великое равенство) восходит к рубежу нашей эры и в свое время вдохновила участников восстания «Желтых повязок» в Хань. Однако теперь она стала интерпретироваться несколько иначе. Идеолог движения тайпинов Хун Сю-цюань (1814–1864), неудавшийся претендент в конфуцианские сюцаи (он трижды терпел поражение на экзаменах на первую степень), в начале 40-х годов в Гуанчжоу (Кантоне), куда он ездил сдавать экзамены, сблизился с христианскими миссионерами и проникся их идеями. Из христианства Хун взял, во-первых, идею о высшем едином Боге, чьим пророком он вскоре стал себя воспринимать, а во-вторых, столь близкую китайской традиции идею о социальном равенстве и справедливости, которую он идентифицировал с принципом тайпин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180
Модель вторая – иная. К ней следует отнести те страны, где сила традиции и в период колониализма продолжала быть безусловно ведущим и определяющим фактором существования и развития соответствующих обществ. Суть ее в том, что традиционная исламская структура, как правило в ее наиболее примитивной форме, легко преодолевая все импульсы извне и как бы вообще не замечая, игнорируя их (бедуинам Аравии это было, например, очень несложно), воспроизводится в почти неизменном виде, независимо не только от силы того или иного государства, но даже и от уровня жизни. К этой модели, тоже представленной рядом неодинаковых модификаций, следует отнести страны, развивавшиеся весьма различно, но в чем-то весьма сходные (Иран, Афганистан, богатые нефтью арабские страны). Сходство в том, что, независимо от богатства и связанного с ним уровня жизни, ультрасовременной инфраструктуры, эти страны целеустремленно продолжают культивировать свой образ жизни и все привычные нормы ислама, а иногда, как это имело место в шиитском Иране, не останавливаются и перед тем, чтобы осознанно вернуться к фундаментальным нормам и древним порядкам времен раннего, «чистого» ислама. Конечно, многое в странах, развивающихся по этой модели, неодинаково. Но для всех них, будь то Ливия или Ирак, Аравия или Иран, Кувейт или Афганистан, характерно именно однозначное стремление жить по традиционным нормам ислама, что, впрочем, не мешает тем из них, кто для этого достаточно богат, пользоваться услугами и вещами, предоставляемыми модернизацией, купленными – но не самими созданными! – за счет этого богатства.
Итак, перед нами две разные модели, в чем-то заметно противостоящие друг другу. Именно этими различиями, очень важными для понимания процесса трансформации исламских обществ, и отличается ситуация в странах третьего (исламского) блока стран, к которому по религиозному и некоторым иным признакам следует прибавить исламские страны севера Африки и севера Британской (в прошлом) Индии. И хотя обе модели демонстрируют незаурядную силу и консерватизм, способности к возрождению исламской традиции, все-таки различие между обеими моделями очень существенно. Первая соответствует общей норме, характерной для трансформации колоний в Африке, Индии, Юго-Восточной Азии, и сама причастна к колониальным и зависимым (в той или иной, но заметной степени) странам. Вторая – выпадает из этой нормы, вне зависимости от того, насколько те или иные страны испытали на себе воздействие колониализма. Конечно, можно найти причины, объясняющие, почему, скажем, в Иране, где влияние колонизаторов было весьма сильным и долгим, развитие пошло не так, как в странах, относимых к первой модели (можно говорить о силе отторжения шиитского ислама, о древних доисламских традициях и т. п.). Но факт остается фактом: Иран оказался в рамках другой модели, типичными обществами которой следует считать отсталые страны, почти не затронутые воздействием колониального капитала и в силу этого весьма воинственные, причем с ориентацией на привычную для ислама нетерпимость (Ливия, Афганистан) либо в любом случае высокомерно довольные собой и своей преданностью все тому же исламу.
Вторая модель в некотором смысле уникальна. Во многом сила ее – от нефтедолларов, придающих соответствующим странам прочность и уверенность, горделивое довольство собой. Но не только от этого. Второй исток силы – сам ислам, особенно в его наиболее простой и «чистой» модификации, хорошо усваиваемой отсталыми социумами и приобретающей поэтому огромную силу.
Блок четвертый
Дальний Восток
Глава 13
Китай в середине XIX – середине XX в.
Первая опиумная война и открытие Китая для европейской колониальной экспансии означали вступление огромной многотысячелетней империи в новый этап ее существования, в период колониализма. К этому времени маньчжурская династия Цин уже пережила период своего расцвета и явно клонилась к упадку. Собственно, поражение цинского Китая в опиумной войне и было наглядным проявлением этого упадка, а навязанная стране система неравноправных договоров, предоставлявшая иностранному капиталу торговые, таможенные и иные экономические, политические и правовые льготы и привилегии, стала неким символом нового этапа в ее истории. Многое теперь зависело от того, как традиционная структура столь мощной и обширной империи с ее тысячелетними исключительными по силе и значимости традициями будет реагировать на перемены в жизни страны. Реакция эта не могла быть слабой – слишком большие силы пришли в движение. Вопрос был лишь в том, какую форму примет ответ древней империи на вызов эпохи и символизировавшей ее чужеземной системы колониального капитала.
Крестьянская война тайпинов
Эта форма вначале оказалась традиционной для Китая, т. е. такой, в которой почти не была заметной антииностранная, антизападная линия недовольства. Даже напротив, чуждые традиционной структуре западные христианские идеи сыграли чуть ли не решающую роль в формировании той идейной доктрины, под знаменем которой многомиллионные массы китайского крестьянства выступили против царствующей династии и даже были близки к тому, чтобы одержать над ней верх. Как это могло случиться и как это понимать?
Кризис империи начался, как упоминалось, с увеличения ввоза в Китай опиума, результатом чего было как массовое отравление населения южных провинций страны, так и выкачка из нее серебра и связанный с этим резкий финансово-экономический дисбаланс (лян, т. е. унция серебра, в 1830 г. соответствовал примерно 1000 медяковвэней, в начале 40-х годов – полутора тысячам, в 1848 г. – двум тысячам, а в начале 50-х годов – почти пяти тысячам). Обесценение медяков, в которых вели свои расчеты миллионы крестьянских семей, вело к росту налогов (ставки налога традиционно исчислялись в лянах) и массовому разорению земледельцев, что, в свою очередь, послужило причиной восстаний, вспыхивавших в Китае одно за другим, особенно на юге, в конце 40-х годов. Восстаниями руководили различные тайные общества, идейно-доктринальная основа которых при всем разнообразии восходила примерно к одинаковому набору лозунгов и требований, окрашенных чаще всего в религиозные, преимущественно даосско-буддийские цвета: восстановить социальную справедливость, покарать нерадивых чиновников, отнять излишки у богатых. На этом общем фоне в начале 50-х годов выделилось движение тайпинов.
Идея тайпин (великое равенство) восходит к рубежу нашей эры и в свое время вдохновила участников восстания «Желтых повязок» в Хань. Однако теперь она стала интерпретироваться несколько иначе. Идеолог движения тайпинов Хун Сю-цюань (1814–1864), неудавшийся претендент в конфуцианские сюцаи (он трижды терпел поражение на экзаменах на первую степень), в начале 40-х годов в Гуанчжоу (Кантоне), куда он ездил сдавать экзамены, сблизился с христианскими миссионерами и проникся их идеями. Из христианства Хун взял, во-первых, идею о высшем едином Боге, чьим пророком он вскоре стал себя воспринимать, а во-вторых, столь близкую китайской традиции идею о социальном равенстве и справедливости, которую он идентифицировал с принципом тайпин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180