Но по крайней мере полгода я ни разу не зайду к Терстеху, ни разу не заговорю с ним, не покажу ему ни одной работы».
Он пошел прямиком к Де Боку, чтобы взглянуть на его полотна, которые пользовались таким успехом у публики и в которых было изящество — то, чего не хватало Винсенту. Де Бок сидел, положив ноги на стул, и читал английский роман.
— Доброе утро! — сказал он. — У меня сплин. Не могу взять карандаша в руки. Берите стул и попробуйте развлечь меня. Сейчас не слишком рано, чтобы закурить сигару? Расскажите что-нибудь интересное.
— Позвольте мне посмотреть еще раз ваши полотна, Де Бок. Мне надо разобраться, почему ваши работы покупают, а мои нет.
— Талант, старина, талант! — усмехнулся Де Бон, лениво вставая с места. — Талант — это божий дар. Либо он у вас есть, либо его нет. Мне трудно сказать, что я за человек, но пишу я чертовски здорово!
Он вытащил дюжину картин, еще на подрамниках, и беспечно Шутил и острил, а Винсент горящими глазами чуть ли не насквозь пронзал эти холсты с их худосочной живописью.
«Мои работы лучше, — говорил он себе. — Мои правдивее, глубже. Плотничьим карандашом я выражаю больше, чем он целой палитрой красок. Он изображает лишь очевидное. И по существу не говорит ничего. Почему же его осыпают похвалами и деньгами, а мне отказывают в черном хлебе и кофе?»
Когда Винсент уходил от Де Бока, он бормотал себе под нос:
— Что-то гнетет меня у Де Бока. Есть в нем какая-то пресыщенность, что-то мертвящее и неискреннее. Милле был прав: «J'aimerais mieux ne rien dire que m'exprimer faiblement». Пусть Де Бок кичится своим изяществом и своими деньгами. Я рисую реальную жизнь, нужду и лишения. Идя по этой дороге, не пропадешь.
Христина встретила его с мокрой тряпкой в руках — она мыла в мастерской пол. Волосы у нее были повязаны черным платком, а в оспинах на лице поблескивали капельки пота.
— Достал денег? — спросила она, поднимая голову.
— Достал. Десять гульденов.
— Хорошо иметь богатых друзей!
— Ну, еще бы. Вот шесть франков, которые я тебе должен.
Син выпрямилась и вытерла лицо черным фартуком.
— Можешь не давать мне ничего, — сказала она. — Пока не получишь денег от брата. Ведь на четыре франка долго не протянешь.
— Я обойдусь, Син. А тебе эти деньги необходимы.
— Тебе тоже. Мы вот как сделаем. Я останусь здесь, пока не придет письмо от твоего брата. Мы будем жить на эти десять франков, как будто они наши общие. Я их растяну дольше, чем ты.
— А позировать как же? Ведь я не смогу тебе платить ни сантима.
— Ты даешь мне ночлег и еду. Разве этого мало? Я вполне довольна, мне хорошо тут, в тепле, не надо идти работать и надрываться.
Винсент обнял Син и ласково откинул с ее лба жидкие жесткие волосы.
— Син, иногда ты делаешь настоящие чудеса! Я даже готов поверить, что на небе действительно есть бог!
7
Неделю спустя он решил навестить Мауве. Кузен впустил его в мастерскую, но торопливо набросил покрывало на свою схевенингенскую картину, прежде чем Винсент успел на нее взглянуть.
— Что тебе нужно? — спросил он, как будто не догадываясь, зачем пришел Винсент.
— Хочу показать вам несколько акварелей. Я думал, вы выкроите для меня минутку времени.
Мауве промывал кисти, движения у него были нервные, лихорадочные. Он не ложился в кровать уже трое суток. Урывками он спал тут же, в мастерской, на кушетке, но этот сон не освежал его.
— Я далеко не всегда в состоянии учить тебя, Винсент. Порой я слишком устаю, и тогда, бога ради, выбирай другое время.
— Извините меня, кузен Мауве, — сказал Винсент, отступая к двери. — Я не хотел вам мешать. Я лучше зайду завтра вечером.
Мауве снял с полотна покрывало и даже не слушал Винсента.
На следующий вечер, придя к Мауве, Винсент застал там Вейсенбруха. Мауве был измотан до крайности, почти впал в истерику. Он накинулся на Винсента, выискивая повод, чтобы рассеяться и позабавить приятеля.
— Вейсенбрух! — воскликнул он. — Смотрите, какая у него рожа!
И он начал показывать свое искусство, — так скривил лицо, что оно покрылось глубокими морщинами, и выпятил подбородок — совсем как Винсент. Это была злая карикатура. Затем Мауве подошел к Вейсенбруху, поглядел на него прищуренными глазами и объявил: «А сейчас он будет говорить». И, брызгая слюной, разразился потоком хриплых бессвязных слов, как это нередко делал Винсент. Вейсенбрух покатывался со смеху.
— Ох, это изумительно! — кричал он. — Таким вас и видят люди, Ван Гог. Вам, наверно, и в голову не приходило, что вы такое удивительное чудовище? Мауве, выставьте-ка снова подбородок и поскребите пальцами бороду. Это убийственно!
Винсент был ошарашен. Он забился в угол. Когда он заговорил, собственный голос показался ему чужим:
— Если бы вам пришлось бродить до рассвета под дождем по лондонским улицам, дрожать в холодные ночи в Боринаже, без еды, без крова, в лихорадке — и у вас тоже появились бы безобразные морщины на лице и у вас тоже был бы хриплый голос.
Через несколько минут Вейсенбрух ушел. Как только за ним закрылась дверь, Мауве едва дыша упал в кресло. Бурная выходка истощила его силы. Винсент молча стоял в углу; наконец Мауве заметил его.
— А, ты еще здесь? — удивился он.
— Кузен Мауве, — с горячностью заговорил Винсент и сморщился точно так, как это только что изобразил Мауве. — Что между нами произошло? Скажите, что я вам сделал? Почему вы так обращаетесь со мной?
Мауве устало поднялся и откинул со лба непослушную прядь.
— Я недоволен тобой, Винсент. Ты должен сам зарабатывать себе на жизнь. Как можешь ты позорить фамилию Ван Гогов, выклянчивая деньги где попало?
Винсент на мгновение задумался.
— Вы виделись с Терстехом? — спросил он.
— Нет.
— Значит, вы не будете больше меня учить?
— Нет.
— Ну что ж, давайте пожмем друг другу руки и расстанемся без вражды и горечи. Ничто не может заглушить во мне чувство признательности к вам.
Мауве долго молчал, не говоря ни слова. Потом он сказал:
— Не принимай это близко к сердцу, Винсент. Я усталый и больной человек. Я помогу тебе чем только сумею. Ты захватил свои рисунки?
— Захватил. Но сейчас вам, кажется, не до этого…
— Покажи их мне.
Он посмотрел на этюды покрасневшими от усталости глазами и сурово заметил:
— Рисунок у тебя плох. Безнадежно плох. Удивляюсь, как я не видел этого раньше.
— Вы сказали мне однажды, что когда я рисую, я истинный живописец.
— Я ошибся, я принял грубость за силу. Если ты в самом деле хочешь учиться, надо начинать все сначала. Вон там, в углу, у ведра с углем, несколько гипсов. Можешь рисовать их хоть сейчас.
Удивленный Винсент поплелся в угол. Там он сел перед белой гипсовой ногой. Долгое время он не мог ни соображать, ни двигаться. Потом он вынул из кармана несколько листов рисовальной бумаги, но не в силах был провести ни одной линии. Он обернулся и посмотрел на Мауве — тот стоял у мольберта.
— Как продвигается ваша работа, кузен Мауве?
Мауве бросился на диван, его налитые кровью глаза сразу же закрылись.
— Терстех сказал сегодня, что это лучшая вещь из всех, какие я создал.
Спустя несколько секунд Винсент раздумчиво произнес:
— Так, значит, Терстех все-таки был здесь!
Мауве слегка похрапывал и уже ничего не слышал.
Время шло, и Винсент понемногу успокоился. Он начал рисовать гипсовую ногу. Когда часа через три Мауве проснулся, у Винсента было готово уже семь рисунков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Он пошел прямиком к Де Боку, чтобы взглянуть на его полотна, которые пользовались таким успехом у публики и в которых было изящество — то, чего не хватало Винсенту. Де Бок сидел, положив ноги на стул, и читал английский роман.
— Доброе утро! — сказал он. — У меня сплин. Не могу взять карандаша в руки. Берите стул и попробуйте развлечь меня. Сейчас не слишком рано, чтобы закурить сигару? Расскажите что-нибудь интересное.
— Позвольте мне посмотреть еще раз ваши полотна, Де Бок. Мне надо разобраться, почему ваши работы покупают, а мои нет.
— Талант, старина, талант! — усмехнулся Де Бон, лениво вставая с места. — Талант — это божий дар. Либо он у вас есть, либо его нет. Мне трудно сказать, что я за человек, но пишу я чертовски здорово!
Он вытащил дюжину картин, еще на подрамниках, и беспечно Шутил и острил, а Винсент горящими глазами чуть ли не насквозь пронзал эти холсты с их худосочной живописью.
«Мои работы лучше, — говорил он себе. — Мои правдивее, глубже. Плотничьим карандашом я выражаю больше, чем он целой палитрой красок. Он изображает лишь очевидное. И по существу не говорит ничего. Почему же его осыпают похвалами и деньгами, а мне отказывают в черном хлебе и кофе?»
Когда Винсент уходил от Де Бока, он бормотал себе под нос:
— Что-то гнетет меня у Де Бока. Есть в нем какая-то пресыщенность, что-то мертвящее и неискреннее. Милле был прав: «J'aimerais mieux ne rien dire que m'exprimer faiblement». Пусть Де Бок кичится своим изяществом и своими деньгами. Я рисую реальную жизнь, нужду и лишения. Идя по этой дороге, не пропадешь.
Христина встретила его с мокрой тряпкой в руках — она мыла в мастерской пол. Волосы у нее были повязаны черным платком, а в оспинах на лице поблескивали капельки пота.
— Достал денег? — спросила она, поднимая голову.
— Достал. Десять гульденов.
— Хорошо иметь богатых друзей!
— Ну, еще бы. Вот шесть франков, которые я тебе должен.
Син выпрямилась и вытерла лицо черным фартуком.
— Можешь не давать мне ничего, — сказала она. — Пока не получишь денег от брата. Ведь на четыре франка долго не протянешь.
— Я обойдусь, Син. А тебе эти деньги необходимы.
— Тебе тоже. Мы вот как сделаем. Я останусь здесь, пока не придет письмо от твоего брата. Мы будем жить на эти десять франков, как будто они наши общие. Я их растяну дольше, чем ты.
— А позировать как же? Ведь я не смогу тебе платить ни сантима.
— Ты даешь мне ночлег и еду. Разве этого мало? Я вполне довольна, мне хорошо тут, в тепле, не надо идти работать и надрываться.
Винсент обнял Син и ласково откинул с ее лба жидкие жесткие волосы.
— Син, иногда ты делаешь настоящие чудеса! Я даже готов поверить, что на небе действительно есть бог!
7
Неделю спустя он решил навестить Мауве. Кузен впустил его в мастерскую, но торопливо набросил покрывало на свою схевенингенскую картину, прежде чем Винсент успел на нее взглянуть.
— Что тебе нужно? — спросил он, как будто не догадываясь, зачем пришел Винсент.
— Хочу показать вам несколько акварелей. Я думал, вы выкроите для меня минутку времени.
Мауве промывал кисти, движения у него были нервные, лихорадочные. Он не ложился в кровать уже трое суток. Урывками он спал тут же, в мастерской, на кушетке, но этот сон не освежал его.
— Я далеко не всегда в состоянии учить тебя, Винсент. Порой я слишком устаю, и тогда, бога ради, выбирай другое время.
— Извините меня, кузен Мауве, — сказал Винсент, отступая к двери. — Я не хотел вам мешать. Я лучше зайду завтра вечером.
Мауве снял с полотна покрывало и даже не слушал Винсента.
На следующий вечер, придя к Мауве, Винсент застал там Вейсенбруха. Мауве был измотан до крайности, почти впал в истерику. Он накинулся на Винсента, выискивая повод, чтобы рассеяться и позабавить приятеля.
— Вейсенбрух! — воскликнул он. — Смотрите, какая у него рожа!
И он начал показывать свое искусство, — так скривил лицо, что оно покрылось глубокими морщинами, и выпятил подбородок — совсем как Винсент. Это была злая карикатура. Затем Мауве подошел к Вейсенбруху, поглядел на него прищуренными глазами и объявил: «А сейчас он будет говорить». И, брызгая слюной, разразился потоком хриплых бессвязных слов, как это нередко делал Винсент. Вейсенбрух покатывался со смеху.
— Ох, это изумительно! — кричал он. — Таким вас и видят люди, Ван Гог. Вам, наверно, и в голову не приходило, что вы такое удивительное чудовище? Мауве, выставьте-ка снова подбородок и поскребите пальцами бороду. Это убийственно!
Винсент был ошарашен. Он забился в угол. Когда он заговорил, собственный голос показался ему чужим:
— Если бы вам пришлось бродить до рассвета под дождем по лондонским улицам, дрожать в холодные ночи в Боринаже, без еды, без крова, в лихорадке — и у вас тоже появились бы безобразные морщины на лице и у вас тоже был бы хриплый голос.
Через несколько минут Вейсенбрух ушел. Как только за ним закрылась дверь, Мауве едва дыша упал в кресло. Бурная выходка истощила его силы. Винсент молча стоял в углу; наконец Мауве заметил его.
— А, ты еще здесь? — удивился он.
— Кузен Мауве, — с горячностью заговорил Винсент и сморщился точно так, как это только что изобразил Мауве. — Что между нами произошло? Скажите, что я вам сделал? Почему вы так обращаетесь со мной?
Мауве устало поднялся и откинул со лба непослушную прядь.
— Я недоволен тобой, Винсент. Ты должен сам зарабатывать себе на жизнь. Как можешь ты позорить фамилию Ван Гогов, выклянчивая деньги где попало?
Винсент на мгновение задумался.
— Вы виделись с Терстехом? — спросил он.
— Нет.
— Значит, вы не будете больше меня учить?
— Нет.
— Ну что ж, давайте пожмем друг другу руки и расстанемся без вражды и горечи. Ничто не может заглушить во мне чувство признательности к вам.
Мауве долго молчал, не говоря ни слова. Потом он сказал:
— Не принимай это близко к сердцу, Винсент. Я усталый и больной человек. Я помогу тебе чем только сумею. Ты захватил свои рисунки?
— Захватил. Но сейчас вам, кажется, не до этого…
— Покажи их мне.
Он посмотрел на этюды покрасневшими от усталости глазами и сурово заметил:
— Рисунок у тебя плох. Безнадежно плох. Удивляюсь, как я не видел этого раньше.
— Вы сказали мне однажды, что когда я рисую, я истинный живописец.
— Я ошибся, я принял грубость за силу. Если ты в самом деле хочешь учиться, надо начинать все сначала. Вон там, в углу, у ведра с углем, несколько гипсов. Можешь рисовать их хоть сейчас.
Удивленный Винсент поплелся в угол. Там он сел перед белой гипсовой ногой. Долгое время он не мог ни соображать, ни двигаться. Потом он вынул из кармана несколько листов рисовальной бумаги, но не в силах был провести ни одной линии. Он обернулся и посмотрел на Мауве — тот стоял у мольберта.
— Как продвигается ваша работа, кузен Мауве?
Мауве бросился на диван, его налитые кровью глаза сразу же закрылись.
— Терстех сказал сегодня, что это лучшая вещь из всех, какие я создал.
Спустя несколько секунд Винсент раздумчиво произнес:
— Так, значит, Терстех все-таки был здесь!
Мауве слегка похрапывал и уже ничего не слышал.
Время шло, и Винсент понемногу успокоился. Он начал рисовать гипсовую ногу. Когда часа через три Мауве проснулся, у Винсента было готово уже семь рисунков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126