— Помнишь?
— Ну, как не помнить, мама!
Он неуклюже обнял ее за шею. Мать задумчиво улыбалась. Винсент был ее старшим сыном, ее любимцем; единственное, что омрачало ей жизнь, — это его неудачи.
— Хорошо жить дома, у матери? — спросила она.
— Замечательно, моя дорогая, — ответил Винсент, шутливо ущипнув ее свежую, хоть и морщинистую щеку.
Анна-Корнелия взяла в руки боринажские рисунки и стала внимательно рассматривать их.
— Винсент, что же получилось с лицами?
— Ничего. А в чем дело?
— Ведь у этих людей нет лиц!
— Ну да. Меня интересовали лишь фигуры.
— Но ты, конечно, можешь нарисовать лица? Я уверена, что здесь, в Эттене, найдется много женщин, которые захотят иметь свой портрет. И на это можно жить.
— Да, пожалуй. Но надо дождаться, пока я научусь как следует рисовать.
Мать разбила яйца на сковородку с творогом, который она вчера сама приготовила. Она замерла на мгновение, держа в каждой руке по половинке яичной скорлупы, потом повернулась к Винсенту.
— Ты хочешь сказать, что, когда начнешь рисовать как следует, твои портреты будут покупать?
— Не в этом дело, — отозвался Винсент, быстро водя карандашом по бумаге. — Я должен рисовать как следует, по-настоящему хорошо.
Анна-Корнелия некоторое время задумчиво обмазывала пудинг яичным желтком, затем сказала:
— Боюсь, что мне этого не понять, сынок.
— Да и мне тоже, но все-таки это так, — промолвил Винсент.
За завтраком, когда ели пышный золотистый пудинг, Анна-Корнелия передала этот разговор мужу. Она уже не раз тайком обсуждала с ним дела Винсента.
— Даст ли тебе это что-нибудь в будущем, Винсент? — спросил отец. — Сможешь ли ты заработать себе на хлеб?
— Не сразу, отец. Тео будет помогать мне, пока я не встану на ноги. Когда я научусь рисовать хорошо, я смогу этим прокормиться. Рисовальщики в Лондоне и Париже зарабатывают от десяти до пятнадцати франков в день, а те, которые делают иллюстрации для журналов, получают уйму денег.
Теодор испытывал чувство облегчения уже от одного того, что Винсент поставил перед собой хоть какую-то цель и не намерен праздно болтаться, как все эти годы.
— Надеюсь, Винсент, что если ты уж возьмешься за эту работу, то не бросишь ее и больше не будешь метаться от одного дела к другому.
— С этим покончено, отец. Теперь я не отступлюсь.
2
Дожди скоро прошли, и установилась ясная, теплая погода. Винсент брал свой мольберт и рисовальные принадлежности и бродил по округе. Больше всего ему нравилось работать на вересковой пустоши близ Сеппе, но нередко ходил он и к большому болоту у Пассьеварта рисовать водяные лилии. В Эттене, маленьком городке, где все хорошо знали друг друга, люди смотрела на него с подозрением. Здешние жители еще не видали, чтобы кто-нибудь носил черный вельветовый костюм, и приходили в недоумение, видя, как взрослый человек целыми днями бродит в поле с карандашом и бумагой в руках. При встречах с прихожанами отца Винсент, несмотря на свою угловатость и замкнутость, всегда был вежлив, но они упорно сторонились его. Здесь, в этом малолюдном и тихом городишке, его считали страшилищем и чудаком. Все в нем было странно, необычно: его платье, манеры, рыжая борода, слухи о его прошлом, его откровенное безделье и то, что он целыми днями сидит в поле и все время на что-то смотрит. Они не доверяли ему и боялись его уже потому, что он был не похож на них, хотя он не причинял им никакого вреда и желал лишь одного — чтобы они ему не мешали. Винсент и не подозревал, что жители Эттена так невзлюбили его.
Однажды он на большом листе рисовал рубку сосняка: на переднем плане он изобразил одинокое дерево, стоявшее на отшибе у ручья. Один из лесорубов время от времени подходил к нему, глядел через плечо на рисунок, бессмысленно улыбался, а потом громко захохотал. Винсент работал над этим рисунком несколько дней, и крестьянин смеялся над ним все более открыто. Винсент решил выяснить, что же его так забавляет.
— Вам смешно, что я рисую дерево? — вежливо осведомился он.
Лесоруб в ответ опять разразился хохотом и сказал:
— Ясное дело, смешно. А ты, должно быть, дурак.
Винсент задумался на минуту и спросил:
— А был бы я дураком, если бы посадил дерево?
Лицо Крестьянина сразу стало серьезным.
— Нет, конечно, нет.
— А был бы я дураком, если бы стал ухаживать за этим деревом?
— Ясное дело, нет.
— А если бы я собрал с него плоды?
— Ты надо мной просто смеешься!
— Ну, а дурак я или нет, если я срублю дерево, как делают вот здесь?
— Почему же? Деревья надо рубить.
— Значат, сажать деревья можно, ухаживать за ними можно, снимать с них плоды можно, рубить можно, а если я их рисую, то я уже дурак. Правильно ли это?
Крестьянин снова ухмыльнулся.
— Конечно, ты дурак, коли тратишь время на такое дело. И все говорят, что ты дурак.
Вечером Винсент никуда не пошел, семья сидела в гостиной, вокруг большого деревянного стола. Один писал письмо, другой читал, женщины шили. Брат Кор был еще совсем ребенком и редко вмешивался в разговоры. Сестра Анна вышла замуж и жила у мужа. Елизавета относилась к Винсенту с таким пренебрежением, что делала вид, будто его совсем нет в доме. Только Виллемина сочувствовала брату, охотно позировала ему, не искала в нем никаких пороков. Но разделить его духовные интересы она не могла.
При ярком свете большой лампы с желтым абажуром, стоявшей посреди стола, Винсент перерисовывал свои наброски, которые сделал за день в поле. Теодор смотрел, как сын рисует одну и ту же фигуру десятки раз и с недовольным видом отбрасывает прочь рисунок за рисунком. Наконец пастор не вытерпел.
— Винсент, — сказал он сыну, наклоняясь к нему через стол, — а когда-нибудь у тебя получается как надо?
— Нет, — отозвался Винсент.
— Тогда боюсь, что ты делаешь большую ошибку.
— Я их делаю множество, отец. О какой именно ты говоришь?
— Мне кажется, что если бы у тебя был талант, если бы ты и впрямь родился художником, то все получалось бы как надо с первого раза.
Винсент взглянул на свой рисунок — крестьянина, который, стоя на коленях, собирал картофель в мешок. Линию руки крестьянина Винсент никак не мог найти, сколько ни бился.
— Да, отец, может быть, это и так.
— Вот я и говорю, что тебе нет смысла рисовать одно и то же по сто раз без всякого успеха. Если бы у тебя были природные способности, это удалось бы тебе сразу, без всякой мазни.
— На первых порах натура всегда оказывает художнику сопротивление, отец, — промолвил Винсент, не выпуская из рук карандаша. — Но если я взялся за это всерьез, то я должен одолеть сопротивление и не поддаваться натуре. Наоборот, надо еще упорнее биться и победить ее.
— Не думаю, — сказал Теодор. — Зло никогда не рождает добро, а плохая работа хорошую.
— В теологии это, может быть, в так. Но не в искусстве. У искусства свои законы.
— Сын мой, ты заблуждаешься. Работа художника может быть либо плохой, либо хорошей. И если она плоха — он не художник. Он должен понять это с самого начала и не тратить времени понапрасну.
— Ну, а если художник счастлив, пусть даже работа удается плохо? Что тогда?
Теодор старательно перебрал в уме все богословские доводы, но ответа на этот вопрос не нашел.
— Нет, — сказал Винсент и стер на рисунке мешок с картошкой, отчего левая рука крестьянина неуклюже повисла в воздухе. — В самой сути природа и истинный художник всегда в согласии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
— Ну, как не помнить, мама!
Он неуклюже обнял ее за шею. Мать задумчиво улыбалась. Винсент был ее старшим сыном, ее любимцем; единственное, что омрачало ей жизнь, — это его неудачи.
— Хорошо жить дома, у матери? — спросила она.
— Замечательно, моя дорогая, — ответил Винсент, шутливо ущипнув ее свежую, хоть и морщинистую щеку.
Анна-Корнелия взяла в руки боринажские рисунки и стала внимательно рассматривать их.
— Винсент, что же получилось с лицами?
— Ничего. А в чем дело?
— Ведь у этих людей нет лиц!
— Ну да. Меня интересовали лишь фигуры.
— Но ты, конечно, можешь нарисовать лица? Я уверена, что здесь, в Эттене, найдется много женщин, которые захотят иметь свой портрет. И на это можно жить.
— Да, пожалуй. Но надо дождаться, пока я научусь как следует рисовать.
Мать разбила яйца на сковородку с творогом, который она вчера сама приготовила. Она замерла на мгновение, держа в каждой руке по половинке яичной скорлупы, потом повернулась к Винсенту.
— Ты хочешь сказать, что, когда начнешь рисовать как следует, твои портреты будут покупать?
— Не в этом дело, — отозвался Винсент, быстро водя карандашом по бумаге. — Я должен рисовать как следует, по-настоящему хорошо.
Анна-Корнелия некоторое время задумчиво обмазывала пудинг яичным желтком, затем сказала:
— Боюсь, что мне этого не понять, сынок.
— Да и мне тоже, но все-таки это так, — промолвил Винсент.
За завтраком, когда ели пышный золотистый пудинг, Анна-Корнелия передала этот разговор мужу. Она уже не раз тайком обсуждала с ним дела Винсента.
— Даст ли тебе это что-нибудь в будущем, Винсент? — спросил отец. — Сможешь ли ты заработать себе на хлеб?
— Не сразу, отец. Тео будет помогать мне, пока я не встану на ноги. Когда я научусь рисовать хорошо, я смогу этим прокормиться. Рисовальщики в Лондоне и Париже зарабатывают от десяти до пятнадцати франков в день, а те, которые делают иллюстрации для журналов, получают уйму денег.
Теодор испытывал чувство облегчения уже от одного того, что Винсент поставил перед собой хоть какую-то цель и не намерен праздно болтаться, как все эти годы.
— Надеюсь, Винсент, что если ты уж возьмешься за эту работу, то не бросишь ее и больше не будешь метаться от одного дела к другому.
— С этим покончено, отец. Теперь я не отступлюсь.
2
Дожди скоро прошли, и установилась ясная, теплая погода. Винсент брал свой мольберт и рисовальные принадлежности и бродил по округе. Больше всего ему нравилось работать на вересковой пустоши близ Сеппе, но нередко ходил он и к большому болоту у Пассьеварта рисовать водяные лилии. В Эттене, маленьком городке, где все хорошо знали друг друга, люди смотрела на него с подозрением. Здешние жители еще не видали, чтобы кто-нибудь носил черный вельветовый костюм, и приходили в недоумение, видя, как взрослый человек целыми днями бродит в поле с карандашом и бумагой в руках. При встречах с прихожанами отца Винсент, несмотря на свою угловатость и замкнутость, всегда был вежлив, но они упорно сторонились его. Здесь, в этом малолюдном и тихом городишке, его считали страшилищем и чудаком. Все в нем было странно, необычно: его платье, манеры, рыжая борода, слухи о его прошлом, его откровенное безделье и то, что он целыми днями сидит в поле и все время на что-то смотрит. Они не доверяли ему и боялись его уже потому, что он был не похож на них, хотя он не причинял им никакого вреда и желал лишь одного — чтобы они ему не мешали. Винсент и не подозревал, что жители Эттена так невзлюбили его.
Однажды он на большом листе рисовал рубку сосняка: на переднем плане он изобразил одинокое дерево, стоявшее на отшибе у ручья. Один из лесорубов время от времени подходил к нему, глядел через плечо на рисунок, бессмысленно улыбался, а потом громко захохотал. Винсент работал над этим рисунком несколько дней, и крестьянин смеялся над ним все более открыто. Винсент решил выяснить, что же его так забавляет.
— Вам смешно, что я рисую дерево? — вежливо осведомился он.
Лесоруб в ответ опять разразился хохотом и сказал:
— Ясное дело, смешно. А ты, должно быть, дурак.
Винсент задумался на минуту и спросил:
— А был бы я дураком, если бы посадил дерево?
Лицо Крестьянина сразу стало серьезным.
— Нет, конечно, нет.
— А был бы я дураком, если бы стал ухаживать за этим деревом?
— Ясное дело, нет.
— А если бы я собрал с него плоды?
— Ты надо мной просто смеешься!
— Ну, а дурак я или нет, если я срублю дерево, как делают вот здесь?
— Почему же? Деревья надо рубить.
— Значат, сажать деревья можно, ухаживать за ними можно, снимать с них плоды можно, рубить можно, а если я их рисую, то я уже дурак. Правильно ли это?
Крестьянин снова ухмыльнулся.
— Конечно, ты дурак, коли тратишь время на такое дело. И все говорят, что ты дурак.
Вечером Винсент никуда не пошел, семья сидела в гостиной, вокруг большого деревянного стола. Один писал письмо, другой читал, женщины шили. Брат Кор был еще совсем ребенком и редко вмешивался в разговоры. Сестра Анна вышла замуж и жила у мужа. Елизавета относилась к Винсенту с таким пренебрежением, что делала вид, будто его совсем нет в доме. Только Виллемина сочувствовала брату, охотно позировала ему, не искала в нем никаких пороков. Но разделить его духовные интересы она не могла.
При ярком свете большой лампы с желтым абажуром, стоявшей посреди стола, Винсент перерисовывал свои наброски, которые сделал за день в поле. Теодор смотрел, как сын рисует одну и ту же фигуру десятки раз и с недовольным видом отбрасывает прочь рисунок за рисунком. Наконец пастор не вытерпел.
— Винсент, — сказал он сыну, наклоняясь к нему через стол, — а когда-нибудь у тебя получается как надо?
— Нет, — отозвался Винсент.
— Тогда боюсь, что ты делаешь большую ошибку.
— Я их делаю множество, отец. О какой именно ты говоришь?
— Мне кажется, что если бы у тебя был талант, если бы ты и впрямь родился художником, то все получалось бы как надо с первого раза.
Винсент взглянул на свой рисунок — крестьянина, который, стоя на коленях, собирал картофель в мешок. Линию руки крестьянина Винсент никак не мог найти, сколько ни бился.
— Да, отец, может быть, это и так.
— Вот я и говорю, что тебе нет смысла рисовать одно и то же по сто раз без всякого успеха. Если бы у тебя были природные способности, это удалось бы тебе сразу, без всякой мазни.
— На первых порах натура всегда оказывает художнику сопротивление, отец, — промолвил Винсент, не выпуская из рук карандаша. — Но если я взялся за это всерьез, то я должен одолеть сопротивление и не поддаваться натуре. Наоборот, надо еще упорнее биться и победить ее.
— Не думаю, — сказал Теодор. — Зло никогда не рождает добро, а плохая работа хорошую.
— В теологии это, может быть, в так. Но не в искусстве. У искусства свои законы.
— Сын мой, ты заблуждаешься. Работа художника может быть либо плохой, либо хорошей. И если она плоха — он не художник. Он должен понять это с самого начала и не тратить времени понапрасну.
— Ну, а если художник счастлив, пусть даже работа удается плохо? Что тогда?
Теодор старательно перебрал в уме все богословские доводы, но ответа на этот вопрос не нашел.
— Нет, — сказал Винсент и стер на рисунке мешок с картошкой, отчего левая рука крестьянина неуклюже повисла в воздухе. — В самой сути природа и истинный художник всегда в согласии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126