— Встретил я девицу, добрую и разумную, — Невский говорил, не поднимая глаз. — И будто обожгла она меня, будто… — Александр помолчал. — Но я — князь, я Руси принадлежу, а не воле собственной. Скажи, сестра, имею я право на любовь, как человек, или должен, как князь русский, просить Батыя отдать мне в жены дочь?
— Бог душу дарит, а Матерь Божья — сердце любящее, — тише, чем обычно, сказала монахиня. — Когда посещает человека истинная любовь, сама Пресвятая Матерь Божия в сердце его заглядывает. Покорись её выбору, Александр, и благодать Небесная сойдёт на тебя.
— Значит…
— Покорись любви, и обретёшь покой.
— Благодарю, благодарю тебя, Мар… сестра, — горячо сказал Невский, впервые улыбнувшись. — Камень ты сняла с души моей.
С грустной, еле обозначенной, но очень взрослой улыбкой смотрела на него Марфуша. Князь смутился, полез за пазуху, достал крестик.
— Прими на память о грешном Александре.
Монашенка отрицательно покачала головой:
— Золота без греха не бывает. А моя опора — смирение гордыни моей. Как же наречена дева, избранная тобою?
— Васса.
— Васса, — со странным, гулким выдохом повторила инокиня, согнулась в поясном поклоне и, не разгибаясь, добавила торжественно, будто клятву произнесла: — Ежедень повторять буду имя сие в своих молитвах. Бога и Матерь Его Пресвятую буду молить, чтобы родила тебе жена, наречённая Вассой, сильных сынов и здоровых дочерей, дабы никогда не пресёкся высокий род твой на Святой Руси…
Крупные слезы одна за другой гулко капали на каменные плиты пола…
2
На обратном пути из монастыря Невский был грустен, молчалив и задумчив. А едва войдя в палаты, сказал:
— Собирайся.
— Куда? — несколько оторопел Гаврила.
— Сватать меня. Кого ещё возьмёшь?
— Андрея. Тесть будущий кто, князь или боярин?
— Друг отцов. До боярина не дослужился. Не все ли равно?
— Это я насчёт подарков. Каждой рыбке — свой червячок, Ярославич.
— Золотая рыбка! — вдруг рявкнул Александр. — Полюбил я её, ясно это тебе?..
После столь громогласного рыка Олексич больше с расспросами к Невскому не приставал. Но подарки подобрал, рыку этому соответствующие, да и в состав посольства, сопровождающего уполномоченных князем сватов, включил людей знаменитых и известных. А когда все было готово, лично приехал за князем Андреем.
— Сватать люблю! — живо откликнулся Андрей. — Но не за так, Гаврила Олексич. Слово дай, что за меня к князю Даниилу Галицкому старшим сватом пойдёшь, тогда хоть сейчас с тобой выеду.
— Считай, что уже дал, — улыбнулся Гаврила. — А где же невеста твоя, князь?
— К отцу отпустил. Сватов ждать да наряды шить.
Андрей собрался быстро, и через неделю сваты с весьма крупным обозом (Гаврила Олексич не забыл слов о «золотой рыбке»!) выехали в неблизкую усадьбу. Ехали не торопясь, подлаживаясь под медленный обоз, часто останавливаясь, чтобы не заморить лошадей. Князь Андрей и, как правило, Олексич часто обгоняли караван, чтобы поохотиться и тем скрасить унылые общие обеды. Иногда к ним присоединялся и Яков Полочанин, которого Гаврила с трудом выпросил у Невского для большего представительства, поскольку остальные бояре были в возрасте, предназначаясь в основном для совместных воспоминаний с хозяином и — почёта. Но Яков добровольно взял на себя обязанность приглядывать за обозом, а потому часто задерживался где-то в хвосте.
— Европу хочу поглядеть, — болтал неугомонный Андрей. — Моя Настасья Даниловна много чудесного рассказывала о ней.
— Что же чудесного-то?
Гаврила Олексич настолько утомился от болтовни князя, что частенько подумывал, не напрасно ли он его пригласил сватом: дёрнул же черт за язык… Однако лукавить и подлаживаться он не умел, а потому быстро усвоил тон плохо скрытого раздражения и всегда — супротив. Что бы при этом ни говорил Андрей. Но князь был на редкость легкомысленным, чужого настроения не замечал, а своё скрывать не считал нужным.
— А то хотя бы, что города у них — сплошь из камня. А у нас только церкви, монастыри да хорошо, если крепости. Даже терема княжеские из дерева строим.
— Жить в каменных палатах не пробовал? Сыро в них. И душно.
— Зато снаружи — вид. Сразу видно: дворец. А у нас — просто большая изба.
— Зато коли сгорели при набеге, то отстроить заново да получше прежнего — неделя топорного стука.
— Зато у них неверующих нет. Чуть что — сразу еретиками объявляют, и — к палачу.
— Вот палачей у них хватает. Это ты точно сказал.
— Их вера народ вокруг государя сплачивает! — горячился Андрей. — А наша Церковь? Татарские руки лижет!
— Зато людей живьём не жжёт. И к крестам не приколачивает.
Гаврила Олексич старался — по возможности, конечно — говорить спокойно и вразумительно, но Андрей разгорячился не на шутку:
— Её отец князь Даниил Галицкий единения добивается. Единения всех славян для борьбы с проклятыми татарами!
— Чтоб католиков сюда запустить? Они живо Русь в свою поганую веру перекрестят.
— По доброй воле! По доброй воле только!..
Олексич не придал значения этому разговору: болтает влюблённый юнец, ну и пусть себе болтает. А потому и не пересказал его князю Александру, не желая огорчать его. А напрасно. Это были первые ростки того бурьяна, который с трудом, болью и кровью пришлось выкорчёвывать Невскому с помощью острых сабель тёмника Неврюя.
Но то случилось не скоро: бурьяну суждено было ещё прорасти. А дела текущие складывались пока вполне благополучно. Сватовство удалось на славу: и старый хозяин был счастлив, и супруга его в чувственный обморок упала от такого известия, и, главное, сама Васса разрыдалась восторженными слезами.
Да, все пока было хорошо. Яростная ссора братьев, после которой Невский, исчерпав все возможности вразумить Андрея, помчался в Орду, чтобы предупредить о готовящемся антитатарском восстании и попросить помощи против младшего брата, была ещё впереди…
3
— В Каракорум поедешь ты, Орду. Так мы решили с советником, — Бату кивнул на скромно помалкивающего Чогдара. — Отдашь Гуюку самый низкий поклон, подтвердишь нижайшую покорность и скажешь, что я не смог приехать только потому, что заболел.
— Ты заболел, мой брат? — с беспокойством спросил Орду.
— Нет, — с неудовольствием отмахнулся Бату. — Я заболею, когда ты будешь поздравлять нового великого хана Гуюка после курултая.
— Хан Бату почувствует это, — счёл нужным пояснить Чогдар.
— Ага! — согласился ничего не понявший Орду. — У меня хорошая память, и я все запомнил.
— Ты всегда был для меня примером, старший брат, — проворчал Бату. — Потом ты лично передашь Гуюку мой подарок. Хорошо бы сначала завернуть его в кошму, а потом развернуть перед великим ханом, чтобы она выкатилась к его ногам.
— Кто должен выкатиться?
— Гражина.
— Но я подарил её тебе от любящего сердца, мой брат.
— Знаю, Орду, но я слишком стар для таких роскошных подарков. Береги её пуще глаза в пути.
— Я возьму сотню отборной стражи под начальством есаула Кирдяша. Он подарил Гражину мне, я — тебе, а ты — Гуюку. Я все запомнил, великий брат мой.
— Это хорошо, — утомлённо вздохнул Бату. — И ты запомнишь все, что скажет тебе мой советник Чогдар перед самой поездкой. Каждое слово запомнишь, Орду, это очень и очень важно. И сделаешь так, как он скажет.
— Да, мой великий брат.
— Это очень важное задание, и поэтому я доверяю его только тебе, старший брат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94