Эти слова Хвостова подтверждал и полицейский генерал М. Комиссаров: «Я говорю: „Поедем в лавру, там ждут Хвостов и Питирим“. Когда мы приехали, я в лавре ходов не знал, первый раз в жизни там был. Распутин разделся и бежит. Я говорю: „Подожди“. Он свободно прошел, и мы вошли в какую-то комнату. Через некоторое время выходит Питирим. Тот с ним на „ты“. Расцеловались. Я поклонился, он меня благословил. Питирим вскинул глаза и спрашивает: „Кто такой?“ Я говорю: „Генерал для поручений Комиссаров“. Тут он от меня шага на два отскочил. Распутин орет благим матом и побежал туда, где Хвостов. Хвостов не предупредил Питирима, что я приеду с Григорием. Питирим все время уверял Хвостова, что он с Григорием не виделся, и Хвостов хотел уличить его в том, что он в хороших отношениях с Распутиным. Так как я привез Распутина, Питирим на меня как бешеный полез».
И Хвостов, и Комиссаров – свидетели не очень надежные, но очевидно в этой истории одно – ее провокационность, вполне укладывающаяся в дух времени: Гапон, Азеф, Малиновский, Богров, Распутин, и вообще все происходящее с уроженцем села Покровского и вокруг него все больше и больше походило на затянувшуюся грандиозную провокацию, в которой, как уже говорилось, люди могли реально играть совсем не те роли, как это им представлялось и какие часто приводили не к тем результатам, каковые изначально предполагались. Это касалось и чиновников, и церковных деятелей, и даже Государя. Тот же Жевахов, который так умиленно писал о Питириме, в другом месте своих воспоминаний привел достаточно точную и трезвую оценку фактической стороны смещения митрополита Владимира и назначения на его место Питирима:
«Государь Император проявил свою волю в перемещении первенствующего члена Св. Синода митрополита Владимира с Петербургской кафедры на Киевскую. Хотя такое перемещение вызывалось одновременно и необходимостью заместить пустующую, за смертью Киевского митрополита Флавиана, кафедру и желанием Государя приблизить к Себе экзарха Грузии, архиепископа Карталинского Питирима, назначенного митрополитом Петербургским, и архиепископа Макария Тобольского, назначенного митрополитом Московским, из коих первый был умным церковно-государственным деятелем, чрезвычайно любимым и ценимым Кавказом, а второй – великим подвижником и праведником; хотя, перемещая митрополита Владимира в Киев, Государь и сохранил за ним первенствующее место и руководящую роль в Синоде, однако этот акт Самодержавной Воли Помазанника Божия иерархи рассматривали и до сих пор рассматривают как незаконное вторжение Царя в „дела Церкви“. Митрополит, да еще первенствующий, являлся, по мнению Синода, неприкосновенным, и Царская Власть на него не распространялась…
Этим актом Монаршей Воли нарушался принцип неприкосновенности иерархов, и этого было достаточно для того, чтобы Синод очутился чуть ли не в авангарде той оппозиции к Престолу, какая использовала означенный акт для общих революционных целей, в результате чего оба иерарха, митрополиты Питирим и Макарий, были объявлены «распутницами»».
Жевахов, таким образом, однозначно возлагал вину за происходящее на Синод, а Царя оправдывал.
«Во всех описанных случаях сказалось не вмешательство Государя в „дела Церкви“, а та любовь Царя к русскому народу, то участие к религиозным нуждам последнего, та великая вера, словом, все то, что окружает имя Государя ореолом святости».
Речь в мемуарах Жевахова шла о трех случаях, когда Николай Второй оказывал влияние на дела Синода. Первый – дело о прославлении Иоасафа Белгородского, второй – канонизация Иоанна Тобольского и третий – смещение митрополита Владимира. Однако если отбирать факты менее тенденциозно, то к этим трем следовало бы добавить и прощение Илиодора весной 1911 года, и дело об имяславцах, и промедление с созывом Собора и избранием патриарха. И тогда картина «вмешательства Государя в дела Церкви» оказалась бы не такой однозначной…
А что касается Питирима, то с Распутиным он был действительно хорошо знаком.
Еще во время сентябрьского конфликта в Синоде, когда Самарин допрашивал епископа Варнаву, Императрица писала мужу: «Пусть Питирим займет там (в Синоде. – А. В.) место, так как наш Друг боится, что Н. будет его преследовать, если узнает, что П. почитает нашего Друга».
Так и произошло. «Аня была вечером у митрополита, наш Друг тоже. Они очень хорошо поговорили, затем он угостил их завтраком. Гр. на почетном месте. Он относится к Григорию с замечательным уважением и был под глубоким впечатлением от всех его слов».
И Вырубова, и Распутин с Питиримом встречались. А вот насколько часто бывали встречи Петроградского митрополита с Императорской Четой, не вполне ясно. Питирим уверял, что это бывало крайне редко, и в этом видел корень зла.
«Вот вы подчеркиваете свою близость к Государю, говорили, что бывали у Его Величества даже без вызова, почему же вы не раскрыли глаза Государя на Распутина… – говорил он, судя по мемуарам Жевахова, туркестанскому генерал-губернатору П. М. Кауфману. – Кроме вас были и другие близкие, был протопресвитер Шавельский, который по целым дням и каждый день находился в общении с Государем… Почему же он не сделал такой попытки, почему все сваливают ответственность только на одного митрополита Петербургского? Знаете ли вы, сколько раз видел митрополит Петербургский Государя за время своего пребывания на столичной кафедре?! Только четыре раза, и притом по десять минут каждый раз.
Когда же Императрица, ясно отдававшая себе отчет в этом явлении, приглашала меня для бесед на общие церковно-государственные темы, тогда общество стало обвинять меня во вмешательстве в политику и находить, что единственной дозволенной темой моего разговора с Царем и Царицей мог быть только Распутин».
Место это примечательно тем, что здесь князь Жевахов устами Питирима прямо обвинял в бездействии протопресвитера Шавельского, который в силу своего положения обязан был, с точки зрения Жевахова, открыть Императору глаза на Распутина. Шавельский этот вызов принял, и по сути дела между князем и протопресвитером, бывшими членами Синода, испытывавшими друг к другу сильную неприязнь, в эмиграции началась «война мемуаров». Опровергая Жевахова, Шавельский в воспоминаниях очень подробно и живо описывал собственную антираспутинскую деятельность и свои заслуги в деле нейтрализации «темных сил».
«В первых числах февраля 1916 г. как-то после высочайшего завтрака Пильц (могилевский губернатор до марта 1916 года. – А. В.) зашел ко мне.
– Нас никто не услышит? – обратился он ко мне, садясь на стул. Я плотно закрыл единственную дверь моей комнаты, ведшую в другую большую комнату – мою канцелярию, где теперь работали чиновники и писцы.
– Я пришел к вам по весьма важному делу, – начал Пильц. – Вы знаете Распутина. Знаете, что он значит теперь. Вы должны понимать, чем грозит распутинская история. Сейчас я был у ген. Алексеева. Я требовал от него, требовал, грозя общественным судом, чтобы он решительно переговорил с Государем о Распутине, чтобы он открыл Государю глаза на этого мерзавца. Теперь я пришел к вам. Вы тоже должны говорить с Государем. Если вы этого не сделаете, я потом публично заявлю, что я напоминал вам о вашем долге, что я требовал от вас исполнить его, а вы не пожелали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251