И стало в Галактике одним миссионерским кораблем меньше, а одним торговым – больше. Аминь!
– И ты знаешь, что с ним случилось потом?
– Разумеется. Он назвал свой корабль “Космической гончей” и трудился как проклятый еще сотню лет, чтобы “Гончая” не выглядела дворнягой. Ведь слуги Божьи двинулись в путь налегке: ни приличного компьютера, ни оранжерей, ни роботов, ни запасов. Пришлось Кордею попотеть! Денег у него не было, товаров и ценностей – тоже, за исключением вонючего горшка, зато он снова владел кораблем. Совершив тур среди Старых Миров, он набрал пассажирок – из тех, что платят в банке, а не в спальне, – и повез их на Окраину. Он сделал три-четыре таких рейса, а потом переоборудовал корабль на камелотских верфях. Говорят, вооружился до зубов… На тот случай, если найдет похитителя “Чиквериты”.
– Ты его не знаешь?
– Нет, милая. Он не появлялся в соседних с Дальним системах, и о его судьбе ничего не известно. Первый же переход мог окончиться для него трагически, в точке дестабилизации, но я думаю, что он выжил – ведь “Чикверита” имела хороший компьютер, ничем не хуже того, что стоит на “Цирцее”. Он, вероятно, сменил имя и название корабля и до сих пор болтается в космосе… Ничего незаконного он не совершил, но и гордиться ему нечем.
– Нечем, – согласилась Шандра. – Кордей, быть может, и пират, но пираты мне нравятся больше воров. Гораздо больше!.
Тут она нежно взглянула на меня, так что пришлось отплатить ей поцелуем. Некоторое время мы были очень заняты, и я уж подумывал о том, не перебраться ли в спальню. Я чувствовал, что способен на многое, даже без всяких химических средств; утром я хорошо потрудился, а есть ли лучший стимул к любви, чем гениальная идея? Особенно в части одежд для тантрических игрищ…
Но Шандре, вдохновленной пиратской историей, хотелось узнать все подробности. Например, такую: как поживают на Дальнем ограбленные миссионеры.
– Разве правительство не обязано возместить им ущерб? Ведь Кордей был государственным служащим…
– И весьма высокого ранга, – согласился я. – Он обладал большими полномочиями: мог разрешить или не разрешить посадку и, уж во всяком случае, отвечал за все, что происходит на территории порта. Так что власти, безусловно, несли ответственность за его авантюру. Однако… – Я смолк и сделал мысленный подсчет. – Однако припомни, что Кордей провел на Дальнем больше трех веков, и ко времени грабежа двадцатая часть аборигенов являлась его прямыми потомками. Дочерьми и сыновьями, внуками, правнуками и так далее… Многие из них занимали важные посты, и никто из них не любил миссионеров. Выходит, ограбленным ничего не светило. Им предоставили гражданские права и земельный участок, чтобы они могли основать свою общину, вот и все. Не знаю, что случилось с ними потом. Когда я услышал эту историю, она была уже древней легендой и никаких следов от общины не оставалось.
– Что ж, – заметила Шандра, будто подводя итог, – так им и надо. Я считаю, они и этого не заслужили.
– Calamitas virtutis occasio , – процитировал я и добавил:
– Никто из нас, принцесса, не получает больше того, что заслужил.
Временами я задумывался над тем, не поощряю ли ее ненависть к Богу. Вера в Бога, в сущности, неплохая вещь; она возвышает душу, она дает утешение слабым и поддерживает сильных, она научает добру и справедливости, она взывает к нашему милосердию. Все это так, пока вера – личное дело каждого, пока она не связана с властью, с церковным аппаратом, с пышными обрядами и сложной иерархией, определяющей, кто ближе к Богу, а кто дальше. Вера – индивидуальное чувство; я бы сказал, столь же интимное, как любовь, и третий тут всегда будет лишним. Но третьи, тем не менее, появляются – попы и монахи, муллы и имамы, миссионеры и епископы, аббаты и арконы. Словом, все те, которые знают, как надо верить в Бога и как положено его чтить. В результате вера становится религией, заботой профессионалов, а это уже совсем иной вопрос.
Еще я думал о странных аналогиях в судьбе моей принцессы. Много лет она провела за монастырскими стенами, где мужчины – верней, голографичес-кие проекции стариков – проповедовали ей терпение и смирение, терзали ее дух, подвергали нравственным мукам, пытаясь сломить ее и растоптать. Конечно, они считали, что творят добро; они всего лишь стремились, чтоб Шандра была похожа на них самих.
А что теперь? Она в другом монастыре, в стенах “Цирцеи”, и другой старик преподносит ей свою мораль, обернутую в кристаллошелк забавных историй… Многое ли изменилось? Условия жизни получше, любви побольше, но все-таки Шандра несвободна и не может делать то, к чему стремится ее сердце. Например, стать матерью.
Эти мысли меня не радовали, но я утешался тем, что проповедую не смирение и терпение, а нечто совсем иное. К тому же со мной не возбранялось спорить, а при случае можно было и укусить. Огромное преимущество по сравнению с монастырем! Ведь голограмму аркона не укусишь!
Я закончил свои дела на Солярисе. Последней из торговых операций была продажа пресловутого ком-бинезончика, отредактированного по местной моде:
Рукава убраны, штанины обрезаны до колен, а на груди – петельки, чтобы удобней было цепляться. Тантристы пришли в восторг от этого нововведения, и я тоже, поскольку удалось сорвать изрядный куш. Выбрав три изделия в оранжево-красных тонах, я переслал их в Маув, на имя доктора Ниссан Виритрильбии, с краткой запиской и флакончиком афродиака. В записке говорилось, что я считаю необходимым возместить почтенному доктору ущерб, причиненный моей сигарой.
Разумеется, продав лицензий на комбинезон, я не забыл о Шандре. Треть прибыли была перечислена на ее счет, но десять процентов от этой суммы она возвратила – за услуги агента, как меня проинформировали. Об этом было сказано с милой улыбкой и насмешливым блеском в глазах, который я счел нашим главным приобретением. Похоже, чувство юмора стало возвращаться к ней, а этот дар я полагаю едва ли не важнейшим в жизни.
Что касается прочих сувениров, то Шандра потратила на них немного. Серьги с маувским жемчугом, перламутровый ларец с Танграта, поясок, отделанный кораллами, какими славилась Фаджейра, изящные бокальчики из раковин… Вот, пожалуй, все. Сережки и поясок она надевала в тот день, когда мы покидали Солярис; ларец был подарен мне – чтобы хранить в нем диплом и орден с серебряным осьминогом; ну а бокальчики мы обновили перед стартом, прикончив бутылку игристого.
Мы сидели на мостике, любуясь блекло-голубоватой сферой, сиявшей среди звезд, как опал в россыпи крохотных самоцветов. Шандра находилась в игривом настроении; то ли вино было тому причиной, то ли знакомая мне эйфория, которую чувствует каждый странник, отправляясь в далекий путь.
– Грэм, помнишь, ты рассказывал мне о Кордее?
– Да, дорогая?
Ее глаза шаловливо блеснули.
– Похоже, ты многое знаешь о нем. Его побуждения и мысли, и всякие личные обстоятельства…
– Думаешь, что Кордей – это я? А истинный Грэм Френч давно рассыпался прахом у какой-нибудь безымянной звезды? На губах Шандры промелькнула улыбка.
– Вообще-то такое приходило мне в голову… Двадцать тысячелетий – огромный срок, и ты сам говорил, что в космосе бывают разные чудеса. Но вы с Кордеем не похожи ни темпераментом, ни характером. Ты скорее однолюб, вроде Филипа Рего-са… Да и “Цирцея” не подходит под описание “Чик-вериты” и “Космической гончей”… И файлы ее – те, которые нельзя уничтожить, – ведутся с давних времен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– И ты знаешь, что с ним случилось потом?
– Разумеется. Он назвал свой корабль “Космической гончей” и трудился как проклятый еще сотню лет, чтобы “Гончая” не выглядела дворнягой. Ведь слуги Божьи двинулись в путь налегке: ни приличного компьютера, ни оранжерей, ни роботов, ни запасов. Пришлось Кордею попотеть! Денег у него не было, товаров и ценностей – тоже, за исключением вонючего горшка, зато он снова владел кораблем. Совершив тур среди Старых Миров, он набрал пассажирок – из тех, что платят в банке, а не в спальне, – и повез их на Окраину. Он сделал три-четыре таких рейса, а потом переоборудовал корабль на камелотских верфях. Говорят, вооружился до зубов… На тот случай, если найдет похитителя “Чиквериты”.
– Ты его не знаешь?
– Нет, милая. Он не появлялся в соседних с Дальним системах, и о его судьбе ничего не известно. Первый же переход мог окончиться для него трагически, в точке дестабилизации, но я думаю, что он выжил – ведь “Чикверита” имела хороший компьютер, ничем не хуже того, что стоит на “Цирцее”. Он, вероятно, сменил имя и название корабля и до сих пор болтается в космосе… Ничего незаконного он не совершил, но и гордиться ему нечем.
– Нечем, – согласилась Шандра. – Кордей, быть может, и пират, но пираты мне нравятся больше воров. Гораздо больше!.
Тут она нежно взглянула на меня, так что пришлось отплатить ей поцелуем. Некоторое время мы были очень заняты, и я уж подумывал о том, не перебраться ли в спальню. Я чувствовал, что способен на многое, даже без всяких химических средств; утром я хорошо потрудился, а есть ли лучший стимул к любви, чем гениальная идея? Особенно в части одежд для тантрических игрищ…
Но Шандре, вдохновленной пиратской историей, хотелось узнать все подробности. Например, такую: как поживают на Дальнем ограбленные миссионеры.
– Разве правительство не обязано возместить им ущерб? Ведь Кордей был государственным служащим…
– И весьма высокого ранга, – согласился я. – Он обладал большими полномочиями: мог разрешить или не разрешить посадку и, уж во всяком случае, отвечал за все, что происходит на территории порта. Так что власти, безусловно, несли ответственность за его авантюру. Однако… – Я смолк и сделал мысленный подсчет. – Однако припомни, что Кордей провел на Дальнем больше трех веков, и ко времени грабежа двадцатая часть аборигенов являлась его прямыми потомками. Дочерьми и сыновьями, внуками, правнуками и так далее… Многие из них занимали важные посты, и никто из них не любил миссионеров. Выходит, ограбленным ничего не светило. Им предоставили гражданские права и земельный участок, чтобы они могли основать свою общину, вот и все. Не знаю, что случилось с ними потом. Когда я услышал эту историю, она была уже древней легендой и никаких следов от общины не оставалось.
– Что ж, – заметила Шандра, будто подводя итог, – так им и надо. Я считаю, они и этого не заслужили.
– Calamitas virtutis occasio , – процитировал я и добавил:
– Никто из нас, принцесса, не получает больше того, что заслужил.
Временами я задумывался над тем, не поощряю ли ее ненависть к Богу. Вера в Бога, в сущности, неплохая вещь; она возвышает душу, она дает утешение слабым и поддерживает сильных, она научает добру и справедливости, она взывает к нашему милосердию. Все это так, пока вера – личное дело каждого, пока она не связана с властью, с церковным аппаратом, с пышными обрядами и сложной иерархией, определяющей, кто ближе к Богу, а кто дальше. Вера – индивидуальное чувство; я бы сказал, столь же интимное, как любовь, и третий тут всегда будет лишним. Но третьи, тем не менее, появляются – попы и монахи, муллы и имамы, миссионеры и епископы, аббаты и арконы. Словом, все те, которые знают, как надо верить в Бога и как положено его чтить. В результате вера становится религией, заботой профессионалов, а это уже совсем иной вопрос.
Еще я думал о странных аналогиях в судьбе моей принцессы. Много лет она провела за монастырскими стенами, где мужчины – верней, голографичес-кие проекции стариков – проповедовали ей терпение и смирение, терзали ее дух, подвергали нравственным мукам, пытаясь сломить ее и растоптать. Конечно, они считали, что творят добро; они всего лишь стремились, чтоб Шандра была похожа на них самих.
А что теперь? Она в другом монастыре, в стенах “Цирцеи”, и другой старик преподносит ей свою мораль, обернутую в кристаллошелк забавных историй… Многое ли изменилось? Условия жизни получше, любви побольше, но все-таки Шандра несвободна и не может делать то, к чему стремится ее сердце. Например, стать матерью.
Эти мысли меня не радовали, но я утешался тем, что проповедую не смирение и терпение, а нечто совсем иное. К тому же со мной не возбранялось спорить, а при случае можно было и укусить. Огромное преимущество по сравнению с монастырем! Ведь голограмму аркона не укусишь!
Я закончил свои дела на Солярисе. Последней из торговых операций была продажа пресловутого ком-бинезончика, отредактированного по местной моде:
Рукава убраны, штанины обрезаны до колен, а на груди – петельки, чтобы удобней было цепляться. Тантристы пришли в восторг от этого нововведения, и я тоже, поскольку удалось сорвать изрядный куш. Выбрав три изделия в оранжево-красных тонах, я переслал их в Маув, на имя доктора Ниссан Виритрильбии, с краткой запиской и флакончиком афродиака. В записке говорилось, что я считаю необходимым возместить почтенному доктору ущерб, причиненный моей сигарой.
Разумеется, продав лицензий на комбинезон, я не забыл о Шандре. Треть прибыли была перечислена на ее счет, но десять процентов от этой суммы она возвратила – за услуги агента, как меня проинформировали. Об этом было сказано с милой улыбкой и насмешливым блеском в глазах, который я счел нашим главным приобретением. Похоже, чувство юмора стало возвращаться к ней, а этот дар я полагаю едва ли не важнейшим в жизни.
Что касается прочих сувениров, то Шандра потратила на них немного. Серьги с маувским жемчугом, перламутровый ларец с Танграта, поясок, отделанный кораллами, какими славилась Фаджейра, изящные бокальчики из раковин… Вот, пожалуй, все. Сережки и поясок она надевала в тот день, когда мы покидали Солярис; ларец был подарен мне – чтобы хранить в нем диплом и орден с серебряным осьминогом; ну а бокальчики мы обновили перед стартом, прикончив бутылку игристого.
Мы сидели на мостике, любуясь блекло-голубоватой сферой, сиявшей среди звезд, как опал в россыпи крохотных самоцветов. Шандра находилась в игривом настроении; то ли вино было тому причиной, то ли знакомая мне эйфория, которую чувствует каждый странник, отправляясь в далекий путь.
– Грэм, помнишь, ты рассказывал мне о Кордее?
– Да, дорогая?
Ее глаза шаловливо блеснули.
– Похоже, ты многое знаешь о нем. Его побуждения и мысли, и всякие личные обстоятельства…
– Думаешь, что Кордей – это я? А истинный Грэм Френч давно рассыпался прахом у какой-нибудь безымянной звезды? На губах Шандры промелькнула улыбка.
– Вообще-то такое приходило мне в голову… Двадцать тысячелетий – огромный срок, и ты сам говорил, что в космосе бывают разные чудеса. Но вы с Кордеем не похожи ни темпераментом, ни характером. Ты скорее однолюб, вроде Филипа Рего-са… Да и “Цирцея” не подходит под описание “Чик-вериты” и “Космической гончей”… И файлы ее – те, которые нельзя уничтожить, – ведутся с давних времен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97