Несколько лет назад, ещё при жизни графини Каролины, приехали сюда двое. Тот самый американец и ещё один с ним. С графиней разговаривал в основном тот, другой, он постарше был этого американца. Хотел купить замок вместе со всей меблировкой. А молодой американец, который к вам приезжал, тогда больше занимался тем, что вынюхивал. Старую прислугу разыскивал, в деревне расспрашивал, вино ставил кому ни попадя. Ну и раз обжёгся. Простите, уважаемые барышни, а не жалко вам такого вина для старика-камердинера?
— Никто больше вас не заслуживает такого вина, Гастон! — торжественно заверила старика Кристина, подливая ему в бокал.
— Продолжайте же, Гастон! — умильно попросила я. — В жизни не слышала ничего интереснее!
Привстав и отвесив нам элегантный полупоклон, камердинер вернулся к прерванному рассказу.
— Есть тут у нас в деревне один парень, некий Фавье, в трактире прислуживает, так он ни разу в жизни не напивался пьяным, зато умеет прекрасно пьяного изображать. Отец этого Фавье в давние времена у нас в замке служил. Золотые руки были у мужика, чинить умел все, деревянное ли, железное ли, и даже электрическое: замки, краны, аппараты разные. Работы у него было невпроворот, потому как после госпожи графини все у нас тут рушилось. Помер ещё до приезда американцев, ну так младший из них теперь к Фавье прицепился. Пьер Фавье — не такой мастер, как отец, куда ему, но вот пьяным никогда не напивался. А тот американец решил: раз отец в замке многие годы работал, сын наверняка от него мог слышать кое-что интересное. Ну и прицепился к сыну, а для начала решил его подпоить. А в результате сам упился вдрызг, а Пьер Фавье — ни в одном глазу, только притворялся пьяным. Вот и получилось, не американец от него, а он от американца кое-что услышал. Очень важные вещи услышал, сказал он мне, барышням тоже непременно следует о них знать. Мне этот Фавье ничего говорить не захотел, только и проронил одно словечко — о какой-то страшно драгоценной вещи речь идёт. И вообще неизвестно, скажет ли он кому или ещё подумает. Американец, очухавшись, денег ему дал, чтобы молчал.
Камердинер и сам вдруг замолчал, решил, видимо, что все сказал. Мы тоже долго молчали. Вспомнились мне прабабкины записи.
— Езус-Мария, почему же вы, Гастон, не рассказали обо всем графине Каролине? — упрекнула я камердинера.
Тот спокойно возразил:
— Так я же, уважаемая мадемуазель, лишь вчера сам все это узнал. Ну, о пьянстве. Пьер Фавье никогда мне не признавался. Только вот вчера ни с того ни с сего заявился в замок и сказал, что раз уж я получил по башке, то по крайней мере имею право знать почему. И рассказал, как американец пытался его подпоить, а вместо этого сам упился и все выболтал. А я позволил себе сразу проинформировать вас, уважаемые барышни. На всякий случай.
Первой нужные слова нашла Кристина.
— Гастон, — проникновенно сказала она, — вашей информации просто цены нет. Кое о чем мы уже слышали, но очень мало и очень непонятно. Просто не знаю, как мы сумеем вас отблагодарить.
Оказалось, на сей счёт у камердинера уже было мнение.
— Если бы и в самом деле оказалось, что речь идёт о каком-то необыкновенном сокровище, — деликатно промолвил он, — и если бы барышням при моем скромном участии удалось это сокровище разыскать, мне бы очень хотелось взглянуть на него перед смертью. Вот и все.
— Это мы вам твёрдо обещаем. Уж на нас можно положиться, как на швейцарский банк…
Перебив восторженные излияния сестры, я задала деловой вопрос:
— Минуточку, а при чем здесь тощий парень? Ведь это при виде его вы, Гастон, произнесли загадочную фразу: «Вот это самое».
Камердинер, совсем раздувшийся от гордости, услышав торжественное обещание Крыськи и её похвалы, вроде бы немного опомнился и спустился на грешную землю.
— Ах да! Пьер Фавье и об этом мне сказал. Перед отъездом американец завербовал себе помощников. Леону Бертуалетту тоже заплатил. Тот должен был подслушивать и подглядывать за вами, мадемуазели, глаз с вас не спускать. Премию обещал, если что необычное увидит или услышит. А Леон паренёк шустрый, всюду пролезет. Я и то удивлялся, что это он мне на каждом шагу попадается, да не хотелось раньше времени милостивых барышень тревожить. Но со вчерашнего дня я понял — придётся поставить вас в известность.
Кристина тоже охолонула и снова могла рассуждать здраво.
— Скажите, Гастон, где мы могли бы найти молодого Фавье? Полагаю, нам следует с ним пообщаться.
— Да где же, как не в трактире? А там не застанете — тогда дома он. Вот сейчас, вечерком, пожалуй, уже дома. А живёт он сразу за крестом на большой дороге. Там у дома ещё огромный каштан растёт.
— Вы полагаете, Гастон, он захочет нам что-нибудь сообщить?
— Не уверен, но попробовать надо. Кто знает?
Не откладывая дела в долгий ящик, мы с сестрой сорвались с места и сбежали по ступенькам террасы в сад, оставив старого камердинера допивать чудесное винцо.
* * *
Работа в замке отнимала у нас все силы, так что мы перестали думать о своей внешности. Как-то позабыли многолетнее стремление непременно хоть чем-то отличаться друг от дружки. Издавна мы охотнее всего одевались в зеленое, ибо зелёный был нам больше всего к лицу. Вот и сейчас на нас оказались почти идентичные зеленые платья. Не совсем одинаковые: Крыськино было зелёным в белую полоску, а моё белое в зеленую полоску. Вместе они составляли на редкость элегантный ансамбль. На поиски молодого Фавье мы бросились, даже не подумав о том, чтобы переодеться и немного изменить внешность.
Крест у дороги мы давно приметили и теперь мчались прямиком к нему. И большой каштан уже издали бросался в глаза, так что на дом Пьера Фавье мы вышли, как по нитке. По соседству расположилась и старая корчма, трактир, который, ясное дело, теперь был превращён в аккуратную маленькую гостиницу.
Молодой Фавье, на вид мужчина лет сорока пяти, сидел в палисаднике своего домика за столиком и потягивал сидр из оплетённой бутыли. По всей видимости, содержимое бутыли доставляло ему величайшее удовольствие. От наслаждения он закрыл глаза, по лицу блуждала довольная улыбка, откровенно говоря, не очень умная. А может, он задремал и видел теперь приятные сны? Как бы там ни было, мы не намерены были ждать, когда он проснётся, и довольно бесцеремонно заорали над его головой:
— Добрый вечер, месье Фавье!
Молодой Фавье, а точнее Фавье не первой молодости, вздрогнул, широко раскрыл глаза, глянул на нас и тут же снова закрыл. Даже крепко зажмурился. Потом осторожненько приоткрыл один глаз, и на его лице отразился такой ужас, какого наверняка не испытывал ни один мужчина при виде молодых женщин, если они, конечно, не держали в руках какого-либо орудия убийства.
— О святой Пётр! — простонал Пьер Фавье. — Что же это такое? Да и выпил ведь всего ничего… Надо же, первый раз в жизни!
Он закрыл приоткрывшийся глаз и приоткрыл второй. Затем повторил операцию, поочерёдно открывая то правый, то левый глаз, но смотрел почему-то только одним. Слегка ошеломлённые, мы терпеливо стояли над ним, слишком занятые своими проблемами, чтобы пытаться понять причину столь странного подмигивания. И только после того как, собравшись с духом, месье Фавье открыл оба глаза, приподнялся со стула и ткнул пальцем Кристину в живот, до нас дошло.
— Вот эта настоящая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124