Стал руками махать – перестаньте! Стал винтовку брать и подзывать:
– На плечо-о!
Тут – и подготовительная высыпала!
И стал сбиваться строй небывалый – не по отделениям, не по взводам, даже не по ротам, только что в колонну по четыре, а где и по пять. Закричал Кирпичников:
– За свободу!! Шагом-арш!
И – колыхнула, и – пошла колонна, как дикая, как пьяная, не в ногу. Не считая, кто во дворе остался, кто назад по казармам пошмыгал.
И побежал Кирпичников, обгоняя, к голове. Ротные колонны вести – фельдфебелю не в новость, да только всегда тишина и послушание, всегда по тротуарчику офицер идёт, и маршрут фельдфебелю указан, а тут – распахнись! Или весь город твой, или на виселицу!
Скомандовал по Виленскому переулку к Фонтанной – снимать свои волынские 1-ю, 2-ю, 3-ю роты. Если эдакой колонной подойдём – неуж не дрогнут? С каждой сотней присоединённой нам легче и легче – а если весь батальон подымем?
Оглянулся – только взводные унтеры кой-где при колонне рядом. А – ни одного ж офицера нигде, как вымело! А-а-а, нас боятся! Боятся нашей солдатской рати! Им-то – ещё страшней!
А переулок – короткий, быстро шагом его берём, а до Фонтанной – ещё короче. Одна стена переулка – вся казарменная, по другой – домишков несколько, жителей мало, пуст переулок, не видят нашего шага волынского, сбитого, растрёпанного, и не до равненья.
Вдруг – бегут навстречу двое молодых, он и она, – и к передним, и к Кирпичникову, а руками позадь себя показывают:
– Там на вас пулемёты приготовлены!
Где именно, уже на Знаменской? сколько пулемётов? – и Кирпичников не спросил, и они не добавили, а с каждым шагом до пулемётов ближе, и думать некогда, да странно б, если б не приготовили, – и, ладонь приложивши сбоку ко рту, закричал Тимофей:
– Пра-а-авое плечо – вперёд!
Передние – услышали. Послушались. Затоптались левые, доходили правые, смотрят-дивятся: куда ж поворачивать?
– Па переулку – наза-ад!
Диковатая команда, кажись не время строй разминать. Но подчинились, пошли и так. Впрочем, на много команд их послушанья не хватит. (Пожалел: есть же свои пулемёты где-то, отчего не выдвинул? И отчего вперёд по переулку не послал разведку, проверить? Не сообразил, сразу «правое плечо!». Да переулок узкий, деться некуда, два офицера с двумя пулемётами всех бы нас перещёлкали).
И куда ж идти? Опять мимо своего двора, и тут вполне могли бы пулемёты выставить. Нет, не бьют.
– Дальше! – рукой махнул передним, – дальше!
А соображать быстро надо, вот и перекресток. Правильно идём! – к преображенцам, к литовцам, а там дальше сапёры. Вся наша надежда – или подымем их, или погибнем.
– Пра-авое плечо вперё-од!
Налево, по Парадной.
А пока вот что, поздним умом, отрядил: запречь патронную повозку, гнать на Госпитальную, нельзя ли захватить наш волынский цейхауз – и везти нам патроны!
Сам – выбежал, и перед передними, задом пятясь:
– Братцы! Если преображенцев сейчас не подымем – это нам конец!! Преображенцев – любой ценой поднять!!
И – заворачивать к ним во двор. Идёт колонна ощетиненная, винтовки на руку, штыки в небо – в воротах не остановишь!
И не останавливают, не заперты.
А во дворе – горнисты заиграли тревогу. И рожки.
И ударили в полковой колокол литовцы.
В атаку на нас? Нет, это себя подбодряют: попрятались. От нас – попрятались соседи. Позагоняли их с ученья по казармам.
Обширный двор Преображенский – пуст.
И – растеклись волынцы внутрь, уже толпой.
А все двери – позаперты. А окна – насторожены, кто-то там выглядывает.
Стоят волынцы в чужом дворе – и перебить их сверху не трудно.
Но молчат этажи.
И эти преображенцы нам сейчас – или братья родные или хуже немцев, и чтоб себя спасти – придётся по ним бить.
А тут – Литовского цейхауз рядом, надо брать.
А пока, у кого глотка здорова, упражняйся:
– Э-э-эй, преображенцы!
Марков:
– Айда-те с нами!
– С нами – за свободу!
– С нами – а то стрелять будем!
Молчат. Двери позаперты. Биться? врываться?
Всё дело зависло на Преображенских карнизах.
Заорал Орлов:
– Что ж вы, лети-перелети, своих товарищей павловцев арестовали? Где же ваша гвардейская совесть?
– С нами – за слободу!
– Ура-а-а?
Молчат.
Команды не ждя, кто как сообразит – саданули им в воздух и под крышу выстрелов несколько.
– Эй! стой! по окнам не бей! – оттуда окликнули.
И из одного верхнего окна Преображенский унтер – мордатый, русобородый, показал: погоди, мол, не бей, сейчас двери откроем!
75
Ваня Редченков был нраву совсем тихого, а росту дюже удалого: три аршина без вершка. И когда в феврале стали их, 98-го года рождения, брать в армию, то у спас-клепиковского воинского начальника зачислили Ваню в гвардию, и не отправили сразу, как армейских, а отпустили побыть ещё дома две недели.
Иван обрадовался отсрочке – две недели меж родных стен никак не лишние, ещё и на девичьи посиделки два раза сбродить. Но отец Ивана, бывший взводный унтер гвардии Конного полка, осадил: «Ох, сынок, не радуйся, эти две недели ещё из тебя вымотают. В гвардии дисциплина железная, ещё не раз ты по уху получишь от унтера».
В Рязань привезли их, отобранных, в собор, и принимали они присягу. Иван со своего ростища да ещё всю руку поднял и два пальца из неё выставил, всей душой обещая и клянясь, а Митька Пятилазов из их же волости возьми и подруби Ивану руку ребром ладони: – «Ты чаво?» – «Ничаво. Не слишком вылянывайся. Половину – себе побереги, на всяк случай».
Везли их через Москву, стоял их эшелон в Замоскворечьи на запасном пути, и оттуда они видели Кремль. А за Тверью опять стояли – и минули их два быстрых одинаких поезда с красивыми синими вагонами. И смикитили все до последней тетери: «Царь поехал! Войска водить!»
И тут же вскоре привезли их в самый Петроград. И от вокзала повели их, полторы тысячи молодцов-богатырей, по главной людной улице. Они пораззявили рты на такое чудное построище, а люди с боков – на них, и не мене дивились: «Боже, да где ж такие росли? Да сколько ж у нас ещё народу!»
И сразу повели их в огромадный каменный сарай – «манеж», где манежат. И стали по полкам разбивать – какой-то чин сиятельный, мало что генерал, говорили: великий князь. Построили их вразрядку, а он ходил вдоль, и по каждого лицу определял полк. Да быстро намётанный, только глянет – и уже на груди мелом пишет номер. А позади генерала-князя идёт ещё офицер, из гвардейцев гвардеец, долже трёх аршин гораздо, через генералово плечико номер видит и сразу орёт: «Семёновский!» Иль: «Волынский!»
Потом растолковали Ивану, тут свой разбор, в одном полку все должны быть обликом схожи: в егеря идут – чёрные, в Петербургский полк – рыжие, в Павловский полк берут курносых, а в Преображенский – прямоносых. Так и Иван Редченков попал в Преображенский.
На второй день их повели в баню и обмундировали. После домашней тёплой шапки и тёплой шубёнки было несносно на морозном ветерку плаца в шинелишке и фуражке. Потёр в строю коченеющее ухо – унтер смазал по уху, и вспомнил Ваня отца насчёт железной гвардейской дисциплины. А ещё замешкивался он на команды или в строю по четыре попадал пятым.
Однако уже на третий день – железной дисциплины вдруг как не стало. Сидели на словесном занятии, а взводные и отделённые были угрюмы и всё перешёптывались. И донеслось до новобранцев, что на Невском – кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299
– На плечо-о!
Тут – и подготовительная высыпала!
И стал сбиваться строй небывалый – не по отделениям, не по взводам, даже не по ротам, только что в колонну по четыре, а где и по пять. Закричал Кирпичников:
– За свободу!! Шагом-арш!
И – колыхнула, и – пошла колонна, как дикая, как пьяная, не в ногу. Не считая, кто во дворе остался, кто назад по казармам пошмыгал.
И побежал Кирпичников, обгоняя, к голове. Ротные колонны вести – фельдфебелю не в новость, да только всегда тишина и послушание, всегда по тротуарчику офицер идёт, и маршрут фельдфебелю указан, а тут – распахнись! Или весь город твой, или на виселицу!
Скомандовал по Виленскому переулку к Фонтанной – снимать свои волынские 1-ю, 2-ю, 3-ю роты. Если эдакой колонной подойдём – неуж не дрогнут? С каждой сотней присоединённой нам легче и легче – а если весь батальон подымем?
Оглянулся – только взводные унтеры кой-где при колонне рядом. А – ни одного ж офицера нигде, как вымело! А-а-а, нас боятся! Боятся нашей солдатской рати! Им-то – ещё страшней!
А переулок – короткий, быстро шагом его берём, а до Фонтанной – ещё короче. Одна стена переулка – вся казарменная, по другой – домишков несколько, жителей мало, пуст переулок, не видят нашего шага волынского, сбитого, растрёпанного, и не до равненья.
Вдруг – бегут навстречу двое молодых, он и она, – и к передним, и к Кирпичникову, а руками позадь себя показывают:
– Там на вас пулемёты приготовлены!
Где именно, уже на Знаменской? сколько пулемётов? – и Кирпичников не спросил, и они не добавили, а с каждым шагом до пулемётов ближе, и думать некогда, да странно б, если б не приготовили, – и, ладонь приложивши сбоку ко рту, закричал Тимофей:
– Пра-а-авое плечо – вперёд!
Передние – услышали. Послушались. Затоптались левые, доходили правые, смотрят-дивятся: куда ж поворачивать?
– Па переулку – наза-ад!
Диковатая команда, кажись не время строй разминать. Но подчинились, пошли и так. Впрочем, на много команд их послушанья не хватит. (Пожалел: есть же свои пулемёты где-то, отчего не выдвинул? И отчего вперёд по переулку не послал разведку, проверить? Не сообразил, сразу «правое плечо!». Да переулок узкий, деться некуда, два офицера с двумя пулемётами всех бы нас перещёлкали).
И куда ж идти? Опять мимо своего двора, и тут вполне могли бы пулемёты выставить. Нет, не бьют.
– Дальше! – рукой махнул передним, – дальше!
А соображать быстро надо, вот и перекресток. Правильно идём! – к преображенцам, к литовцам, а там дальше сапёры. Вся наша надежда – или подымем их, или погибнем.
– Пра-авое плечо вперё-од!
Налево, по Парадной.
А пока вот что, поздним умом, отрядил: запречь патронную повозку, гнать на Госпитальную, нельзя ли захватить наш волынский цейхауз – и везти нам патроны!
Сам – выбежал, и перед передними, задом пятясь:
– Братцы! Если преображенцев сейчас не подымем – это нам конец!! Преображенцев – любой ценой поднять!!
И – заворачивать к ним во двор. Идёт колонна ощетиненная, винтовки на руку, штыки в небо – в воротах не остановишь!
И не останавливают, не заперты.
А во дворе – горнисты заиграли тревогу. И рожки.
И ударили в полковой колокол литовцы.
В атаку на нас? Нет, это себя подбодряют: попрятались. От нас – попрятались соседи. Позагоняли их с ученья по казармам.
Обширный двор Преображенский – пуст.
И – растеклись волынцы внутрь, уже толпой.
А все двери – позаперты. А окна – насторожены, кто-то там выглядывает.
Стоят волынцы в чужом дворе – и перебить их сверху не трудно.
Но молчат этажи.
И эти преображенцы нам сейчас – или братья родные или хуже немцев, и чтоб себя спасти – придётся по ним бить.
А тут – Литовского цейхауз рядом, надо брать.
А пока, у кого глотка здорова, упражняйся:
– Э-э-эй, преображенцы!
Марков:
– Айда-те с нами!
– С нами – за свободу!
– С нами – а то стрелять будем!
Молчат. Двери позаперты. Биться? врываться?
Всё дело зависло на Преображенских карнизах.
Заорал Орлов:
– Что ж вы, лети-перелети, своих товарищей павловцев арестовали? Где же ваша гвардейская совесть?
– С нами – за слободу!
– Ура-а-а?
Молчат.
Команды не ждя, кто как сообразит – саданули им в воздух и под крышу выстрелов несколько.
– Эй! стой! по окнам не бей! – оттуда окликнули.
И из одного верхнего окна Преображенский унтер – мордатый, русобородый, показал: погоди, мол, не бей, сейчас двери откроем!
75
Ваня Редченков был нраву совсем тихого, а росту дюже удалого: три аршина без вершка. И когда в феврале стали их, 98-го года рождения, брать в армию, то у спас-клепиковского воинского начальника зачислили Ваню в гвардию, и не отправили сразу, как армейских, а отпустили побыть ещё дома две недели.
Иван обрадовался отсрочке – две недели меж родных стен никак не лишние, ещё и на девичьи посиделки два раза сбродить. Но отец Ивана, бывший взводный унтер гвардии Конного полка, осадил: «Ох, сынок, не радуйся, эти две недели ещё из тебя вымотают. В гвардии дисциплина железная, ещё не раз ты по уху получишь от унтера».
В Рязань привезли их, отобранных, в собор, и принимали они присягу. Иван со своего ростища да ещё всю руку поднял и два пальца из неё выставил, всей душой обещая и клянясь, а Митька Пятилазов из их же волости возьми и подруби Ивану руку ребром ладони: – «Ты чаво?» – «Ничаво. Не слишком вылянывайся. Половину – себе побереги, на всяк случай».
Везли их через Москву, стоял их эшелон в Замоскворечьи на запасном пути, и оттуда они видели Кремль. А за Тверью опять стояли – и минули их два быстрых одинаких поезда с красивыми синими вагонами. И смикитили все до последней тетери: «Царь поехал! Войска водить!»
И тут же вскоре привезли их в самый Петроград. И от вокзала повели их, полторы тысячи молодцов-богатырей, по главной людной улице. Они пораззявили рты на такое чудное построище, а люди с боков – на них, и не мене дивились: «Боже, да где ж такие росли? Да сколько ж у нас ещё народу!»
И сразу повели их в огромадный каменный сарай – «манеж», где манежат. И стали по полкам разбивать – какой-то чин сиятельный, мало что генерал, говорили: великий князь. Построили их вразрядку, а он ходил вдоль, и по каждого лицу определял полк. Да быстро намётанный, только глянет – и уже на груди мелом пишет номер. А позади генерала-князя идёт ещё офицер, из гвардейцев гвардеец, долже трёх аршин гораздо, через генералово плечико номер видит и сразу орёт: «Семёновский!» Иль: «Волынский!»
Потом растолковали Ивану, тут свой разбор, в одном полку все должны быть обликом схожи: в егеря идут – чёрные, в Петербургский полк – рыжие, в Павловский полк берут курносых, а в Преображенский – прямоносых. Так и Иван Редченков попал в Преображенский.
На второй день их повели в баню и обмундировали. После домашней тёплой шапки и тёплой шубёнки было несносно на морозном ветерку плаца в шинелишке и фуражке. Потёр в строю коченеющее ухо – унтер смазал по уху, и вспомнил Ваня отца насчёт железной гвардейской дисциплины. А ещё замешкивался он на команды или в строю по четыре попадал пятым.
Однако уже на третий день – железной дисциплины вдруг как не стало. Сидели на словесном занятии, а взводные и отделённые были угрюмы и всё перешёптывались. И донеслось до новобранцев, что на Невском – кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299