- Непонятно, непонятно, - удивился Авросимов.
- Чего же непонятного? - рассердился вдруг поручик. - Ничего вы, любезный, не можете знать да и не должны... Кто вы такой?
- Я российский дворянин, - сказал Авросимов с вызовом неожиданным. - У меня двести душ... Я государю служу... А вы кто такой?..
- Да пейте, пейте, - пробормотал поручик, погаснув. - Пейте...
Они снова выпили, затем - еще... И наш герой вдруг почувствовал себя легко и уверенно и как бы сквозь туман различал теперь лица, которые все были милы и доброжелательны и словно повернуты в его сторону, делясь с ним какими-то таинственными приятными сигналами.
Дышалось легко, вольно. Руки эдак плавно вздымались наподобие крыл и, задевая плотный густой воздух, повисали в нем, медленно колыхаясь.
Это наступал знакомый покой деревенского утра, лета; речной запах поднимался с поля, освежая мысли; тревоги как не было; золотистая соломинка плавала в бокале с вином, изображая юную купальщицу.
Вдруг в залу вползла, медленно перебирая руками по полу, плачущая Милодора. Из-под измятого ее платья проглядывали белые чулки. Туфелек на ногах не было. Она тоненько подвывала, отчего можно было и напугаться, да еще видя ее белое лицо с остановившимся взором. И тотчас в прихожей послышался крик, глухой, странный, а чей - было не понять.
Авросимов поглядел на играющих, но за столом никого не было, а все устремились прочь из залы, и даже Бутурлина не было на диване, и гренадерский поручик исчез странным образом, только он, Авросимов, да Милодора, все еще стоящая на четвереньках с диким выражением на лице, не поддались общему стремлению.
- Что же это, Милодорочка? - спросил Авросимов, но она не слышала его вопроса, ибо он уже бежал на непослушных ногах по прихожей в комнату, куда устремились гости.
Когда он, распихивая всех, пробился наконец в эту комнату, в которой еще не бывал, перед ним возникла в неясном озарении свечи спина молодого человека с красными ушами, стоящего нелепо на четвереньках перед лоханью, полною вина.
Все молчали. И Авросимов вгляделся попристальнее в распахнувшуюся перед его взором картину и увидел: молодой человек стоял на карачках, неподвижно, уткнув лицо в лохань. Лоб, рот, нос, подбородок - все было скрыто. Только красные уши, как осенние листья, лежали на поверхности винного пруда.
Стояла тишина. И в этой тишине покачивались на стенах кособокие силуэты застывших молодых людей.
Черноволосая Дельфиния склонялась откуда-то с потолка, опираясь каким-то образом на плечи Бутурлина; Мерсинда голубым пятном тонула в углу во мраке; Сереженька, отставив ножку, тянул лицо, шевелил губами, словно разговаривал с Богом; гренадерский поручик сжимал собственное горло, стараясь не дать вырваться страшному крику, который распирал его грудь; остальные напоминали изваяния, разбросанные там и сям вдоль стен.
А время шло. Молодой человек над лоханью не менял позы.
- Ах, - выговорил вдруг Сереженька шепотом, - все пьет, пьет, никак не напьется...
- Господа, - сказал Бутурлин тоненьким, срывающимся голоском, - может, помочь ему? Может, он дышит еще?
"Дышит, как же", - подумал Авросимов с содроганием.
Но тут Милодора, откуда-то появившаяся, притиснулась к нашему герою, обхватила его за шею и повисла на нем, тяжело дыша ему в ухо.
- Господа, - сказал Бутурлин, - я предупреждаю, что промедление смерти подобно.
Но никто не пошевелился.
- Да ну его, - сказал наконец Сереженька бледными губами и тихонько на носках пошел прочь из комнаты.
Все потянулись за ним.
Милодора продолжала висеть на нашем герое, отрезвляя его своей тяжестью, и он с трудом волочился по прихожей в залу, когда мимо них, по направлению к зловещей комнате, пронесся словно тень, старик в бакенбардах, в ливрее и в шлепанцах на босу ногу, а за ним - вереница заспанной челяди, все серые, как мыши.
В камине снова трещали поленья, распространяя благотворное тепло. За карточным столом шла игра, как ни в чем не бывало. Прекрасная Дельфиния, раскинувшись на диване, шалила с Бутурлиным, подставляя ему губки, да не давая их поцеловать. Прекрасная Мерсинда восседала на ковре между Сереженькой и гренадерским поручиком...
И Авросимов медленно опустил на ковер Милодору и сам уселся рядом.
- Непонятно, непонятно, - засмеялся он, как бы играя со своим страхом, как бы дразня его. - Вот он выберется из лохани да поглядит на себя самого позор. А выберется ли?.. Он уж с час как покойник!.. - и он потускнел и почти крикнул в отчаянии: - Зачем же так-то помирать, господи! Уж лучше бы от злодейской пули... И то лучше...
И он погладил притихшую Милодору по волосам, словно надеясь услышать от нее ответ на свое восклицание, и она, всхлипывая, сказала:
- Я им сказывала: не пейте с лохани-то, вы же не волк какой-нибудь... А они мне: нет, волк... И так-то на карачках, на карачках... Меня с собой звали: идите, говорят, волчица... Да нешто можно с лохани? В нее ж Мерсинду
- Как же это, Милодорочка, - спросил наш герой, - так он и пил по-волчьи-то?
- Так и пил, - сказала молодая дама. - Я заснула на кушетке, а он пил да пил...
- И сейчас пьет? - растравляя рану, полюбопытствовал Авросимов.
- Сейчас его тело небось уж домой отвезли..
- А у него нешто есть дом, прекрасная Милодорочка?
- Да ну вас, - отмахнулась она.
И они снова стали пить бокал за бокалом, все больше чувствуя тепло друг от друга.
И вот, когда уже в который раз погасли поленья в камине и последние свечи оплыли окончательно, распространяя душный, хорошо вам знакомый аромат, а в озарении одного или двух догорающих, почти тлеющих огарков игра не вязалась, а желания заново освещать залу уже не было, тогда молодые люди, вполне пришедшие в себя, встали один за другим и молча направились в прихожую, оставив в зале все как было: бутыли, куски недоеденных яств, кучки пепла от трубок по углам и нашего героя с его дамой.
Пока они одевались в прихожей, молчаливые и строгие, как судьи, по залу засновали безликие и нагловатые тени, набежавшие из пробудившейся людской. Их было много, и они были бесшумны и деловиты, приводя в порядок помещение, придавая ему жилой и благополучный вид после долгого и отчаянного сумасбродства.
Никто и не заметил, как они, почти с такой же легкостью и фацией, как бутылки и пепел, подхватили нашего героя и, одев его в шубу, посадили в кресло в прихожей, пока один из них побежал крикнуть ваньку.
Наш герой спал, блаженно причмокивая губами, не видя и не слыша ничего, а привычная челядь тем временем с тихим смехом, подмаргиваниями и ужимками готовила ему сюрприз.
Вы бы ахнули, милостивый государь мой, когда бы смогли представить на минуту, до чего додумались эти бездельники: они вынесли из залы спящую Милодору и, вместо того чтобы отправить ее в девичью вслед за ее подружками, накинули на нее овчинный тулуп, выволокли осторожненько из дома вместе с нашим молодым героем и, погрузив обоих в сани, шепнули кучеру, чтобы возил их по городу, покуда не прошибет морозцем, чтобы кавалер смог наконец сообщить, куда его везти.
Ванька тронулся. Дворня исчезла. Утренний снежок занес следы. Авросимов сладко спал, прижимая к себе спящую Милодору.
Должно было минуть около часа, чтобы разыгравшийся морозец дал себя наконец почувствовать. Щеки у Авросимова запунцовели, дыхание выровнялось, и он открыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69