Он поднял меня в седло, отпустил уздечку и спрыгнул на землю уже
более ловким движением.
И я вернулся в свое сладостное забытье.
Резкий толчок и шум, внезапно вернули меня к действительности.
- Что это? - встрепенулся я.
- Лошадь, - сказал Эли. - Она шла за нами некоторое время. И только
сейчас заржала. Думаю, что это моя.
- Но твоя несет одного из раненых, - возразил я, имея в виду ту
лошадь, на которой вчера ехал Эли и которая была выбрана для носилок как
одна из наиболее крепких.
- Да не та. Это Мэгги.
- Мэгги?
- Та, которую я привез из Плимута и потерял в прошлом году. Ну
помнишь, Кезия хотела забрать ее. Я вернусь посмотрю.
Мы снова вошли в небольшую рощу. Начал моросить легкий дождик.
Никаких животных поблизости не было видно. Но Эли побежал назад по тропе,
протягивая вперед руку и призывно выкрикивая: "Мэгги, хорошая моя, Мэгги!"
Он скрылся за стволами дальних деревьев. Минут через десять он вернулся с
выражением крайнего отчаяния на изможденном лице.
- Это она, - сказал он, взявшись за поводья Голубки. - Она, кажется,
узнала меня. Подпустила меня довольно близко к себе, но тут же в испуге
отскочила. И не удивительно: судя по ее виду, с ней не слишком хорошо
обращались.
Он теребил уздечку.
- Помоги мне сойти, - ответил я на его невысказанную мольбу. - Если
ты вернешься за ней верхом, она приблизится к другой лошади, и тогда ты
сможешь повести ее за собой.
Он приподнял меня, быстро и бережно, и передо мной мелькнуло его
просветлевшее от радости лицо.
- Я не пойду далеко, - пообещал он, садясь в седло и разворачивая
лошадь.
- Счастливой охоты, - крикнул я вслед, усевшись на траву и
облокотившись спиной на гладкий ствол дерева.
Я снова задремал и потерял счет времени. Меня разбудил внезапно
усилившийся дождь, колотивший по молодой листве, разбрызгивая вокруг сотни
крошечных фонтанчиков. Я поднял воротник и решил идти дальше, чтобы
немного согреться. Я уже прошел около пятидесяти ярдов по направлению к
Зиону, но вдруг подумал что, Эли может не найти меня, поэтому пришлось
вернуться назад.
Я дошел до самой рощи. На открытой местности вне призрачного навеса
из редких ветвей и молодой листвы, я попал под обстрел тонких струек
дождя, хлеставших меня по лицу. Я надеялся, что Эли удастся заманить
Мэгги, и мы оба сможем продолжить путь верхом и наверстать упущенное
время. Сквозь мелькавшую серую завесу дождя я наконец различил силуэт Эли,
мчавшегося верхом во весь опор по направлению к роще. Кобыла с
развевавшейся на ветру мокрой гривой неслась следом - но не одна. Прямо по
пятам за ним, как свора гончих псов за добычей, гнались с десяток
индейцев, волосы и оперенье которых мелькало в воздухе от ветра и бешеной
гонки. Один из них вырвался вперед и поравнявшись с Эли, схватил его за
ногу. Эли взмахнул топором, и нападавший разжал руку, покачнулся, но,
удержавшись на ногах, снова вцепился в жертву. Голубка, которая и так
бежала из последних сил, заметно сбавила ход. Я увидел, как Эли хлестал ее
сзади шляпой, которую сорвал с головы. Это только испугало лошадь, и она
сделала скачок влево, при этом преградив дорогу индейцам, что дало Эли
секундную передышку.
И тут он увидел меня, перебросил топор в другую руку, уронив шляпу
наземь, и крикнул: "Прыгай!" Он наклонился в седле и вытянул правую руку
мне навстречу. Я напряг все свое тело, собравшись в комок, готовый
вцепиться в Эли руками, ногами и даже зубами.
Но индеец, получивший жестокий удар в лицо, приостановился,
прицелившись, занес нож и вонзил его в бедро Голубки. Она попятилась,
взвившись на дыбы, молотя воздух передними ногами. Эли пытался схватить
меня, но не удержался в седле и упал, покатившись к моим ногам. Через
мгновение мы оказались в окружении. Дикари замкнули круг и восторженно
орали.
- Прости, парень, - сказал Эли. - Я погубил тебя.
Я попытался ответить, но слова не приходили мне на ум. После
радостных воплей индейцы подозрительно замолкли, лишь время от времени
перекидываясь непонятными словами. Потом они потащили нас куда-то. То, что
нас не убили сразу, уже само по себе было дурным предзнаменованием. Я не
мог избавиться от навязчивого воспоминания об изуродованном теле Хэрри.
Беспощадно хлестал дождь. Мы продирались сквозь ливневую завесу, пройдя
приблизительно милю по направлению к лагерю Беспокойной Луны, затем резко
повернули к югу и прошли еще милю по новой тропе. Меня тащили, как мешок,
два молчаливых, индейца, чьи цепкие руки могли сравниться только с
неумолимыми объятиями смерти. Темное от дождя вечернее небо начало
погружаться в темноту. Мы приблизились к деревьям, и без всякой видимой
команды, будто повинуясь какому-то приказу, шествие остановилось. Эли,
который всю дорогу шел, гордо выпрямив спину, набожно сложил руки, закрыл
глаза и начал молиться. Мне бы тоже следовало приготовиться к смерти, но
все мое тело сжалось в напряженном ожидании ужаса. В таком состоянии было
невозможно ни молиться, ни просто даже думать о чем-то. Какая смерть
уготована нам? Одними глазами, как затравленная крыса, я искал ключ к
ответу. Смогут ли они разжечь огонь в такой ливень? Еще несколько
отрывистых реплик, несколько гуканий, которые казались настолько не
связанными между собой, что их трудно было считать обсуждением, - и наша
судьба была решена. Они положили нас на спину и забрали ножи.
Всю свою жизнь я смертельно боялся физической боли и старался
избегать ее. Никогда не причинял я страданий ни одному живому существу.
Правда, прошлой ночью мне пришлось убивать, стрелять в людей, внезапно
выхваченных из пьяного забытья, - но это была война, причем война,
затеянная не мной. Всякие собачьи, петушиные бои и схватки с медведями,
популярность которых начала возрождаться в Англии в пору моей юности, были
чужды мне. Я не мог понять как человек, сам из плоти и крови, пронизанный
тонкой сеточкой уязвимых нервов, мог извлекать удовольствие, созерцая
адские мучения живых существ. Я не признавал существующий способ
закалывания ягнят, когда животное с проколотой шейной артерией оставалось
истекать кровью, чтобы мясо его стало белым. Ни разу я не прибегал к
такому методу.
И теперь я, для кого боль была самым страшным злом, ужасным и
необъяснимым противоречием милости Господней, должен стать жертвой
злодеев.
Они сорвали с нас сюртуки и рубашки. Затем острыми длинными ножами
сделали четыре надреза на груди каждого - две кровавые полосы слева и две
справа, так что полоски шириной в шесть-семь дюймов обвисли, будто
подтяжки из собственной кожи и мускулов. Они были мастерами своего дела.
При операции не был задет ни один жизненно важный орган, и крови пролилось
гораздо меньше, чем когда, например, Энди порезал руку в столярном дворе
Бидла. Затем они пригнули молоденькие деревца, очистив их от мелких веток
и пушистой листвы, и продели гибкие верхушки растений сквозь нашу
провисшую кожу, так что отпустив упругие стволы, подвесили нас двоих на
собственной груди между двумя деревьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76