Таким образом, выходили не совсем те речи, какие приписывал этому ксендзу Кочубей в своем донесении. 24 апреля допрашивали Кованька вторично с пристрастием. Он объявил, что о неверности гетмана ничего не знает и ни от кого не слыхал, кроме Кочубея.
Перекрест Петро Яценко объявил, что он был только передатчик, с Кочубеем прежде не был знаком, был у него один только раз при посредстве священника Святайла и получил от него изветс поручением передать его протопопу, духовнику государеву в Москве.
Писцы, бывшие с Кочубеем, сказали, что они не более как только переписывали то, что им давал Кочубей.
По поводу разноречия в показаниях первого привели к пытке Искру. «Никакой измены за гетманом не знаю, — показал он, — слышал о том только от Кочубея».
Его все-таки подвергли пытке и дали 10 ударов кнутом. Под пыткою Искра объявил: «Слышал я от Кочубея, что у него был совет с миргородским полковником Апостолом и с генеральным судьею Чуйкевичем против гетмана; думали они миргородского полковника избрать в гетманы. Чуйкевич к Кочубею присылал записку, где писал: „За Днепром огонь загорается, сохрани Бог, как бы и у нас не загорелся“.
Тогда приведен был к пытке Кочубей. Не допуская себя до мучений, он объявил, что никакой измены за гетманом не знает, что все это выдумал он по домашней к гетману злобе, а Чуйкевич такой записки, как говорит Искра, ему не писывал.
Искру вторично подвергли пытке на том основании, что Кочубей отрицал то, что показывал Искра. Дали Искре еще восемь ударов. Искра подтвердил, что за гетманом ничего не знает, кроме верности его государю. Весь донос выдумал Кочубей по злобе на гетмана, а его. Искру, убедил пристать по свойству и по дружбе.
Привели к пытке Кочубея. Еще раз, желая избегнуть мучений, он твердо уверял, что затеял на гетмана ложный донос по злобе, а от миргородского полковника ничего не слыхал, кроме того только, что тот запискою предостерег его в то время, когда гетман посылал взять его в Диканьке. Но Кочубея все-таки подвергли пытке и дали ему пять ударов. Допытывались от него: «Не было ли ему подсылки от неприятелей, не затеял ли он доноса по неприятельским фракциям, чтобы низвергнуть гетмана и выбрать иного к тому их злому начинанию склонного и кто были еще его единомышленники?» Кочубей повторял все то же, что и прежде: не знает он никакой неверности за гетманом, не было никаких от неприятелей подсылок, не было у него единомышленников, кроме Искры, и весь донос затеял он на гетмана ложно.
Головкин писал к гетману, что следует, заковавши в железах, прислать миргородского полковника к следствию о деле Кочубея и Искры. Несколько раз повторялось это требование. Мазепа всеми способами старался выгородить Апостола и отписывался тем, что посылать его скованным опасно, чтобы не произошло волнение между козаками.
27 апреля взяты в бумагах Кочубея челобитная на имя государя, где изложена настоящая причина злобы к гетману, письма гетмана к Кочубеевой Мотре и письмо самого гетмана по этому поводу. Поп Иван Святайло сознался, что челобитную составлял он, со слов Кочубея, который просил его, как духовную особу, сочинить, «вынимая тексты из Священного Писания».
30 апреля Кочубей, Искра и все прикосновенные к делу, исключая ахтырского полковника, отправлены в оковах в Смоленск. Их везли под караулом до Поречья на судне, а потом на повозках в Смоленск. Там порассаживали их порознь, запретивши им видеться и сноситься между собою. При Кочубее и Искре постоянно находились два офицера, переменяясь так, чтобы преступники не могли быть ни минуты без надзора. Хотя поп Святайло,сотник Кованько, перекрест Яценко и писцы не обвинялись прямо в доносе на гетмана, но министры нашли, что их нельзя отпускать в Украину, потому что тогда гетману будет это «не без сумнения». Министры предоставляли окончательную судьбу всех преступников царской воле, но представляли на утверждение царю приговор: Кочубея и Искру казнить смертью, попа Святайла сослать в Соловки, а сотника Кованька в Архангельск для поверстания в службу; Яценка и чернеца Никанора, которые, собственно, были только передатчиками доноса, за то, что впутались в чужие дела, сочли неприличным оставлять в Украине и приговорили их сослать на жительство в какие-нибудь великороссийские городы. Федора Осипова отпустили с похвалою, нашедши его «человеком добрым, умным и на нынешнее время потребным». О нем написана была похвальная грамота к киевскому губернатору, которому указывалось распространить ее по всей Малороссии.
Мазепе было не по вкусу, что дело о доносе на него разбиралось не в Украине, и он несколько раз письмами домогался от Головкина и Шафирова, чтобы враги его были присланы к нему на расправу. Узнавши, что после первых допросов обвиненных отправили в Смоленск до дальнейшего указа, Мазепа встревожился, так как это показывало, что дело еще не кончилось и может повернуться иначе. Тогда Мазепа еще сильнее домогался присылки Кочубея и Искры к нему на казнь и пугал царских министров, что в Малороссии происходят толки и расходятся слухи, будто Кочубей придет снова в царскую милость и станет гетманом.
Но царя Петра беспокоила в то время мысль: не совершен ли был этот донос по неприятельскому подущению. Время было военное, и мысль эта, естественно, приходила царю в голову. Ему казалось, что Кочубея и Искру допрашивали недостаточно строго. По отправлении их в Смоленск, когда министры прислали к царю проект решения дела, Петр приостановил утверждение и написал Головкину, чтобы преступников еще раз допросили с пыткою. Напрасно Головкин представлял государю письменно, что Кочубея по старости и дряхлости пытать невозможно, — Петр дал указ привезти их снова и сделать им последний допрос под пыткою.
По такому царскому указу 28 мая всех их привезли из Смоленска в Витебск и подвергли допросу под пыткою. Кочубею дали три удара. Искре — шесть, попу Святайлу — двадцать, сотнику Кованьке — четырнадцать. Все стояли на прежнем. Кочубей уверял, что он, не советуясь ни с кем, кроме Искры, затеял ложный донос на гетмана по злобе; прочие — что не знали ни о каких посторонних подущениях, и повторяли только то, что слыхали от Кочубея. Министры добивались от Кочубея, не сказывал ли ему чего-нибудь миргородский полковник, не подавал ли ему по свойству какого-нибудь совета; Кочубей твердил, что ничего подобного не было, все он сам затеял на гетмана, единственно по старой к нему злобе, на том твердо стоит и с тем готов на смерть идти.
Во время производившихся пыток над доносчиками, по преданию, занесенному в печатный мир историком Малороссии Бантыш-Каменским, поп Святайло и сотник Кованько после пытки лежали на полу, прикрытые окровавленными рогожами. Кованько заметил, что московский кнут так приятен, что его годилось бы купить женам на гостинец. Он, как кажется, разумел жену Кочубея, которая настроила своего мужа, а через него и прочих завлекла в донос. «А чтоб тебя! — отвечал Кованьке Святайло. — Мало разве тебе спину исписали?»
В заключение допросили Кочубея о его сокровищах. Он показал, что у него в доме осталось 4000 червонцев в одной «скрыньке» да в другой 500 червонцев и 2000 талеров, затем по долгам до 18000 золотых. Страдалец счел долгом присовокупить, что многие думают, будто у него великие богатства, но это несправедливо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Перекрест Петро Яценко объявил, что он был только передатчик, с Кочубеем прежде не был знаком, был у него один только раз при посредстве священника Святайла и получил от него изветс поручением передать его протопопу, духовнику государеву в Москве.
Писцы, бывшие с Кочубеем, сказали, что они не более как только переписывали то, что им давал Кочубей.
По поводу разноречия в показаниях первого привели к пытке Искру. «Никакой измены за гетманом не знаю, — показал он, — слышал о том только от Кочубея».
Его все-таки подвергли пытке и дали 10 ударов кнутом. Под пыткою Искра объявил: «Слышал я от Кочубея, что у него был совет с миргородским полковником Апостолом и с генеральным судьею Чуйкевичем против гетмана; думали они миргородского полковника избрать в гетманы. Чуйкевич к Кочубею присылал записку, где писал: „За Днепром огонь загорается, сохрани Бог, как бы и у нас не загорелся“.
Тогда приведен был к пытке Кочубей. Не допуская себя до мучений, он объявил, что никакой измены за гетманом не знает, что все это выдумал он по домашней к гетману злобе, а Чуйкевич такой записки, как говорит Искра, ему не писывал.
Искру вторично подвергли пытке на том основании, что Кочубей отрицал то, что показывал Искра. Дали Искре еще восемь ударов. Искра подтвердил, что за гетманом ничего не знает, кроме верности его государю. Весь донос выдумал Кочубей по злобе на гетмана, а его. Искру, убедил пристать по свойству и по дружбе.
Привели к пытке Кочубея. Еще раз, желая избегнуть мучений, он твердо уверял, что затеял на гетмана ложный донос по злобе, а от миргородского полковника ничего не слыхал, кроме того только, что тот запискою предостерег его в то время, когда гетман посылал взять его в Диканьке. Но Кочубея все-таки подвергли пытке и дали ему пять ударов. Допытывались от него: «Не было ли ему подсылки от неприятелей, не затеял ли он доноса по неприятельским фракциям, чтобы низвергнуть гетмана и выбрать иного к тому их злому начинанию склонного и кто были еще его единомышленники?» Кочубей повторял все то же, что и прежде: не знает он никакой неверности за гетманом, не было никаких от неприятелей подсылок, не было у него единомышленников, кроме Искры, и весь донос затеял он на гетмана ложно.
Головкин писал к гетману, что следует, заковавши в железах, прислать миргородского полковника к следствию о деле Кочубея и Искры. Несколько раз повторялось это требование. Мазепа всеми способами старался выгородить Апостола и отписывался тем, что посылать его скованным опасно, чтобы не произошло волнение между козаками.
27 апреля взяты в бумагах Кочубея челобитная на имя государя, где изложена настоящая причина злобы к гетману, письма гетмана к Кочубеевой Мотре и письмо самого гетмана по этому поводу. Поп Иван Святайло сознался, что челобитную составлял он, со слов Кочубея, который просил его, как духовную особу, сочинить, «вынимая тексты из Священного Писания».
30 апреля Кочубей, Искра и все прикосновенные к делу, исключая ахтырского полковника, отправлены в оковах в Смоленск. Их везли под караулом до Поречья на судне, а потом на повозках в Смоленск. Там порассаживали их порознь, запретивши им видеться и сноситься между собою. При Кочубее и Искре постоянно находились два офицера, переменяясь так, чтобы преступники не могли быть ни минуты без надзора. Хотя поп Святайло,сотник Кованько, перекрест Яценко и писцы не обвинялись прямо в доносе на гетмана, но министры нашли, что их нельзя отпускать в Украину, потому что тогда гетману будет это «не без сумнения». Министры предоставляли окончательную судьбу всех преступников царской воле, но представляли на утверждение царю приговор: Кочубея и Искру казнить смертью, попа Святайла сослать в Соловки, а сотника Кованька в Архангельск для поверстания в службу; Яценка и чернеца Никанора, которые, собственно, были только передатчиками доноса, за то, что впутались в чужие дела, сочли неприличным оставлять в Украине и приговорили их сослать на жительство в какие-нибудь великороссийские городы. Федора Осипова отпустили с похвалою, нашедши его «человеком добрым, умным и на нынешнее время потребным». О нем написана была похвальная грамота к киевскому губернатору, которому указывалось распространить ее по всей Малороссии.
Мазепе было не по вкусу, что дело о доносе на него разбиралось не в Украине, и он несколько раз письмами домогался от Головкина и Шафирова, чтобы враги его были присланы к нему на расправу. Узнавши, что после первых допросов обвиненных отправили в Смоленск до дальнейшего указа, Мазепа встревожился, так как это показывало, что дело еще не кончилось и может повернуться иначе. Тогда Мазепа еще сильнее домогался присылки Кочубея и Искры к нему на казнь и пугал царских министров, что в Малороссии происходят толки и расходятся слухи, будто Кочубей придет снова в царскую милость и станет гетманом.
Но царя Петра беспокоила в то время мысль: не совершен ли был этот донос по неприятельскому подущению. Время было военное, и мысль эта, естественно, приходила царю в голову. Ему казалось, что Кочубея и Искру допрашивали недостаточно строго. По отправлении их в Смоленск, когда министры прислали к царю проект решения дела, Петр приостановил утверждение и написал Головкину, чтобы преступников еще раз допросили с пыткою. Напрасно Головкин представлял государю письменно, что Кочубея по старости и дряхлости пытать невозможно, — Петр дал указ привезти их снова и сделать им последний допрос под пыткою.
По такому царскому указу 28 мая всех их привезли из Смоленска в Витебск и подвергли допросу под пыткою. Кочубею дали три удара. Искре — шесть, попу Святайлу — двадцать, сотнику Кованьке — четырнадцать. Все стояли на прежнем. Кочубей уверял, что он, не советуясь ни с кем, кроме Искры, затеял ложный донос на гетмана по злобе; прочие — что не знали ни о каких посторонних подущениях, и повторяли только то, что слыхали от Кочубея. Министры добивались от Кочубея, не сказывал ли ему чего-нибудь миргородский полковник, не подавал ли ему по свойству какого-нибудь совета; Кочубей твердил, что ничего подобного не было, все он сам затеял на гетмана, единственно по старой к нему злобе, на том твердо стоит и с тем готов на смерть идти.
Во время производившихся пыток над доносчиками, по преданию, занесенному в печатный мир историком Малороссии Бантыш-Каменским, поп Святайло и сотник Кованько после пытки лежали на полу, прикрытые окровавленными рогожами. Кованько заметил, что московский кнут так приятен, что его годилось бы купить женам на гостинец. Он, как кажется, разумел жену Кочубея, которая настроила своего мужа, а через него и прочих завлекла в донос. «А чтоб тебя! — отвечал Кованьке Святайло. — Мало разве тебе спину исписали?»
В заключение допросили Кочубея о его сокровищах. Он показал, что у него в доме осталось 4000 червонцев в одной «скрыньке» да в другой 500 червонцев и 2000 талеров, затем по долгам до 18000 золотых. Страдалец счел долгом присовокупить, что многие думают, будто у него великие богатства, но это несправедливо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120