Ворча, женщина сделала неприличный жест, а потом ушла к себе в хижину.
– Этева, – закричала она из своего гамака, – я видела тебя лежащим между ногами у старых ведьм похлеще меня.
Когда смех утих, Милагрос указал на четыре мачете, лежащих перед ним на земле.
– Твои друзья оставили это в миссии, прежде чем от правиться в город, – сказал он. – Они для тебя. Раздай их.
Я беспомощно посмотрела на него.
– Почему так мало? – Потому что я не мог больше нести, – весело проговорил Милагрос. – Не давай мачете женщинам.
– Я отдам их вождю, – сказала я, посмотрев на лица, в ожидании обращенные ко мне.
Улыбаясь, я протянула мачете Арасуве.
– Мои друзья прислали это для тебя.
– Как ты умна. Белая Девушка, – сказал он, проверяя, остры ли мачете. – Это я оставлю себе. Одно будет моему брату Ирамамове, который защитил тебя от Мокототери.
Одно для сына Хайямы, который кормит тебя.
Арасуве посмотрел на Этеву: – Одно должно быть для тебя, в один из праздников я дам мачете твоим женам, Ритими и Тутеми. Они ухаживают за Белой Девушкой как за родной сестрой.
На мгновение наступила полная тишина. Потом один из мужчин встал и обратился к Ритими: – Отдай мне твое мачете, я смогу рубить деревья. Ты ведь не делаешь мужскую роботу.
– Не давай ему, – запротестовала Тутеми. – В садах удобнее работать с мачете, чем с палкой-копалкой.
Ритими посмотрела на мачете, подняла его, а потом протянула мужчине.
– Я отдам его тебе. Наихудший грех – не отдать того, что просят другие. Я не хочу закончить в шопаривабе.
– Где это? – прошептала я Милагросу.
– Шопаривабе – это как ад у миссионеров.
Я открыла одну банку сардин. Сунув одну из серебристых жирных рыбешек в рот, я предложила банку Ритими: – Попробуй одну.
Она неуверенно посмотрела на меня. Большим и указательным пальцами она подняла кусок сардины и положила в рот.
– Ух, как противно! – закричала она, выплевывая сардину на землю.
Милагрос взял банку из моей руки.
– Сохрани их. Это пригодится на обратном пути в миссию.
– Но я еще не собираюсь возвращаться, – возразила я. – Они испортятся, если я долго буду их хранить.
– Тебе хорошо было бы возвратиться до начала дождей, – в замешательстве проговорил Милагрос. – Потом невозможно будет идти по лесу и переправляться через реки.
Я самодовольно улыбнулась: – Мне нужно остаться хотя бы до того момента, когда родится ребенок Тутеми, – я была уверена, что ребенок появится во время дождей.
– Что же я скажу отцу Кориолано? – То же, что и раньше, – насмешливо проговорила я. – Я занимаюсь выдающейся работой.
– Но он ожидает, что ты вернешься до начала дождей, – сказал Милагрос. – Дожди будут продолжаться не один месяц.
Улыбаясь, я взяла коробки с крекерами: – Лучше мы съедим их. Они могут испортиться от сырости.
– Не открывай остальные банки с сардинами, – сказал Милагрос по-испански. – Они не нравятся Итикотери.
Лучше я сам съем их.
– А ты не боишься попасть в шопаривабе? Не ответив, Милагрос пустил открытую банку по кругу. Большинство мужчин только понюхали содержимое и сразу же протягивали банку дальше. Те же, кто отважился попробовать рыбу, сразу же выплевывали. Женщины отказались даже понюхать. Милагрос улыбнулся мне, когда банка возвратилась к нему.
– Им не нравятся сардины. А я не отправлюсь в ад, если съем все сам.
Крекеры также не имели успеха ни у кого, кроме нескольких детей, которые любили соль. Но сладкие бисквиты, даже несмотря на то что они слегка прогоркли, были съедены с довольным чавканьем.
Ритими присвоила себе все блокноты и карандаши. Она настояла, чтобы я научила ее рисовать узоры, которыми я украшала свой сгоревший блокнот. Она упорно практиковалась в написании испанских и английских слов. Она не понимала, что значит «писать», хотя выучилась рисовать все буквы алфавита, включая несколько китайских иероглифов, которым я узнала на уроках каллиграфии. Ритими они напоминали узоры, которыми она иногда украшала свое тело, предпочитая буквы S и W.
В шабоно Милагрос провел несколько недель. Он ходил на охоту с мужчинами и помогал в садах. Однако большую часть времени он проводил лежа в гамаке и бездельничая или играя с детьми. По шабоно постоянно разносился их радостный визг, когда Милагрос высоко подбрасывал младших на руках. По вечерам он развлекал нас рассказами о напе – белых людях, которых он встречал в разных местах и в разное время, о их странных традициях.
Термин напе относился ко всем иностранцам, – то есть ко всем, кто не был Яномама. Для Итикотери не существовало различий между национальностями. Для них венесуэльцы, бразильцы, шведы, немцы и американцы, независимо от цвета кожи, были напе.
Увиденные глазами Милагроса, эти люди даже мне казались странными. С необыкновенным чувством юмора и с незаурядным даром рассказчика он умел ничего не значащее событие превратить в чудесную сказку. Если кто-нибудь из слушателей сомневался в правдивости того, о чем он рассказывал, Милагрос обращался ко мне: – Белая Девушка, ведь я не лгу? Я всегда кивала головой и не возражала, как бы сильно он ни преувеличивал.
Глава 17
Во время работы в саду к нам с Ритими подошла Тутеми.
– Я думаю, мое время пришло, – сказала она, опуская свою наполненную дровами корзину на землю. – В моих руках нет силы. Я не могу глубоко дышать. И не могу больше легко согнуться.
– Тебе больно? – спросила я, видя появившуюся на лице Тутеми гримасу.
Она кивнула.
– Я боюсь.
Ритими нежно дотронулась до живота Тутеми, сначала по бокам, потом в центре.
– Ребенок очень сильно бьется. Ему пришло время появиться на свет. – Ритими повернулась ко мне. – Сходи за старой Хайямой. Скажи ей, что Тутеми больно. Она знает, что делать.
– Где я вас найду? Ритими указала прямо перед собой. Я побежала через лес, перепрыгивая упавшие стволы, натыкаясь на колючки, корни и камни.
– Пойдем скорее! – хватая воздух, закричала я перед хижиной Хайямы. – Тутеми рожает, и ей больно.
Захватив бамбуковый нож, бабушка Ритими сперва направилась к старику, живущему в хижине напротив.
– Ты ведь слышал, что сказала Белая Девушка, спросила Хайяма и, увидев что он кивнул, добавила: – Если ты понадобишься, я пошлю ее за тобой.
Я шла впереди Хайямы, нетерпеливо ожидая каждые пятьдесят шагов, когда она подойдет. Тяжело опираясь на кусок сломанного лука, она, казалось, двигалась даже медленнее чем обычно.
– А этот старик тоже шапори? –спросила я.
– Он знает все, что нужно, о детях, которые не хотят рождаться.
– Но Тутеми просто больно.
– Если есть боль, – уверенно проговорила Хайяма, – это значит, что ребенок не хочет видеть Солнца.
– Я так не думаю. – Мне не удалось скрыть поучительный тон. – Это нормально для первых родов, – утверждала я, как будто действительно знала. – Белые женщины чувствуют боль, сколько бы детей они ни рождали.
– Так не должно быть, – заявила Хайяма. – Может быть, белые дети не хотят видеть мир.
Приглушенные стоны Тутеми прервали наш спор. Она лежала на подстилке из листьев, разостланной прямо на земле. Вокруг лихорадочно блестящих глаз появились темные тени. На лбу и над верхней губой выступила испарина.
– Вода уже прорвалась, – спокойно сказала Ритими. – Но ребенок не хочет выходить.
– Давайте уйдем дальше в лес, – умоляла Тутеми. – Я не хочу, чтобы кто-нибудь из шабоно слышал мои стоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67