Леночка плотнее прижалась к нему, чтобы зонт закрывал их обоих, но этого не получилось. Тогда Рубцов сдвинул звеневший под ливнем купол влево, прикрывая даму. Стекавшая с зонта вода попадала на плечо, но он не обращал внимания.
— Почему вы решили меня предупредить?
— Почему? — Леночка ответила не сразу. — Как в сказке: лев помог мышонку, мышонок спас в беде льва.
— Выходит, я лев? — Рубцов скептически хмыкнул. — Вот уж никогда не думал.
— Вы человек, который умеет заботиться о других. Не так? Есть люди, которые живут для других…
— Блаженные? Есть, согласен. Все они со сдвинутой крышей.
— Вы тоже?
— Почему вы решили, что я живу для других? Видеть явления ещё не значит понимать их суть. Я принимаю к сердцу чужие беды, насколько это диктуют понятия о чести военного, не больше.
— Но вы рисковали собой ради меня, незнакомой женщины.
— Считаете, это от высокой человечности? Просто служба развила во мне качества сторожевого пса. Барбоса, если угодно. За пятнадцать лет службы я понял — моя кормежка и место в теплой конуре зимой зависят от того, насколько правильно я буду выбирать время и объекты, на которые надо гавкать, а на кого нельзя просто оскалиться. Даже милиция не замечает того, что ей не положено замечать. Я барбос понятливый и потому стараюсь.
Леночка засмеялась.
— Вы циник или комик?
— Просто человек, который видит и говорит правду.
— Хорошо. Тогда получается, что барбоса можно заставить не гавкать, подкинув сосисочку…
— Не суживайте диапазон возможностей. Наши барбосы перестают гавкать не только при виде сосиски, но и после бутылки водки. Или когда к ним подпускают сучку…
— Фу!
— Вы меня удивляете: видите, что мы в куче дерьма, и пугаетесь слов, которые это дерьмо характеризуют.
— Хорошо, я не буду. А почему вы не перестаете… — Леночка подыскивала слово.
— Не перестаю гавкать? — Рубцов без жалости к себе подсказал ей. И тут же ответил: — Не привык брать пищу из чужих рук. Устойчивый рефлекс верного пса, не больше. Понимаю: сосиска — вкусно, а схватить её не могу. И получается: мне протягивают нечто вкусное, а я норовлю в руку вцепиться. Псы, что поумнее, берут, жиреют, становятся гладкими, по ночам гавкают для острастки, и все у них путем. Как говорят, волки сыты, и овцы довольны.
— Значит, все же сожалеете?
— В сознании. А в делах преодолеть себя не могу. Чтобы хоть как-то себя оправдать, ссылаюсь на рефлексы…
— Почему же не бросите армию, если невмоготу?
— Почему собака, сидящая на цепи, в конце концов перестает рваться? Да потому, что ничего другого она делать не умеет. Куда мне? В коммерцию? Там надо жульничать, ловчить, а надо мной висит призрак закона: запрещено. Какого успеха добьется коммерсант, который заведомо не готов к махинациям?
— Наговариваете вы на себя, а я вас, дура, слушаю.
— Пел бы красивые сказки, было бы приятней? Ах, какой я благородный, такой душевный, но меня не ценят, не понимают… Разве это лучше?
— Нет, конечно, но слушать вас страшно. Выхода нет, верно? Труба… Вот и все.
— Что все?
— Мы пришли.
Они остановились возле восьмиэтажного кирпичного дома. Вся дверь была исписана красками: «МЕТАЛЛИКА», «НИРВАНА», «Ой, я люблю тебя, Цой!», «Чубайс — зараза», «Ельцина — на мыло», «ЛДПР — живет!».
Рубцов усмехнулся: найдут такое лет через сто и будут гадать, что вдохновляло заборных писак, что их волновало. Пожалуй, до смысла сразу и не доберутся.
Что ему делать дальше, Рубцов не знал: прощаться или ещё постоять под навесом у входа. Однако проблема решилась крайне просто.
— Вы зайдете ко мне? — спросила Леночка. — Я напою вас чаем. Немного согреетесь и обсохнете.
— Это удобно? — Он колебался, и она видела — это не попытка продемонстрировать скромность, а искреннее желание не помешать. — Уже поздно.
— Это удобно. — Леночка говорила мягко. Она взяла из его рук зонт, закрыла его. — Я живу одна. Проходите смелее.
Леночка занимала двухкомнатную квартиру на третьем этаже. Все здесь было отделано и обставлено просто, но с большим вкусом. Никаких лишних вещей, только самое необходимое.
Войдя в прихожую, Рубцов остановился; он видел, как его ботинки на лестнице оставляли мокрые следы.
— А вы черпнули, — определила его Леночка, — разувайтесь, я просушу.
Она подала ему пушистые домашние тапочки с помпонами. Мужской обуви в доме не было. Рубцов это отметил автоматически и ощутил необъяснимое облегчение.
— Проходите в комнату, — предложила Леночка, — я сейчас.
В просторной светлой гостиной стоял круглый раздвижной стол, четыре стула с изящными гнутыми спинками, серый диван у стены. С потолка свисал оригинальный светильник — шесть молочных шариков на изогнутых золоченых трубочках. Сервант с хрусталем и фарфором. Два прилично исполненных маслом пейзажа — зимний и летний. Художник изобразил одно и то же место с одной точки.
Не рискнув сесть без приглашения, Рубцов остановился у стены и стал разглядывать картины. Они производили странное впечатление, утверждая в зрителе грустную мысль: вот так и проходит жизнь, неизбежно перетекая от лета к зиме…
Леночка вошла в комнату несколько минут спустя. На ней теперь был необыкновенно пушистый халат, сиявший белизной первого снега. Подсушенные волосы отливали здоровым блеском.
— Вы не против, если я приготовлю ужин?
Рубцов ощутил голодный спазм в желудке — он даже не обедал, но все же от ужина собирался отказаться. Однако Леночка его опередила.
— По глазам вижу — не против. Выпьете пива? Пройдем на кухню.
На нижней полке большого холодильника «Бош» стояла целая батарея пивных банок.
— Выбирайте по вкусу.
Рубцов взял темно-синюю банку шведского «Припса» с изображением золотого клипера. Повернулся к Леночке.
— Вы любите пиво?
— Нет. — Она посмотрела на него с улыбкой.
— Значит, у вас часто бывают гости?
Он понимал, что его вопрос не слишком тактичен для человека, который только что переступил порог чужой квартиры.
Леночка уловила в его голосе нотки едва слышимой ревности.
— Нет. Здесь мое тайное убежище. Сюда я не приглашала даже подруг.
— Откуда же пиво, если вы его не любите?
Вопрос был дурацкий. Тем не менее Леночка ответила:
— Вы будете смеяться, но я скажу: из кино.
Он ничего не понял. Она пояснила:
— В американских кинофильмах у людей дома в холодильниках всегда есть пиво. При желании человек берет банку и пьет. Я не пью, но банку могу взять в любое время. Это дарит мне чувство уюта…
Рубцов кивнул. Он знал, — такого рода мелочи — пиво в холодильнике, сто долларов в кармане, золотое кольцо на пальце — дарят человеку призрачное ощущение стабильности, утверждают в мысли о прочности собственного положения.
Пиво было холодное, вкусное.
Он сел на маленькую табуретку у стены и стал наблюдать, как быстро и ловко орудовала у стола хозяйка. Салат. Картофельное пюре быстрого приготовления. Сосиски из консервной банки. На все, казалось, ушло совсем немного времени.
— Поможете донести?
Леночка протянула ему салатницу и блюдо с пюре.
Через минуту они уже сидели за столом.
— Хотите выпить? — Голос Леночки звучал озабоченно. — Водка? Вино?
— Спасибо, нет.
— А я выпью водки. Промерзла и промокла. Как бы не простудиться. Может, составите компанию?
Рубцов согласно кивнул.
Они выпили и принялись за еду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72