— Взгляните на этот документ.
Гуляев взял бумагу и стал читать:
«Оплата господину Бергману Давиду Иосифовичу в соответствии с условием контракта была перечислена на расчетный счет Бергмана Д. И. в „Вабанке“ № 92299668 по чеку № 308301 от 10 сентября 1992 года от испанского банка „Бильбао Бискойя“ на сумму два миллиона четыреста тысяч американских долларов. Чек выдан на имя Бергмана Д. И. директором немецкой фирмы „Трансидер“ Карлом Штайном в качестве платежа за консультации по вопросам приобретения материальных ценностей бывшей Советской Армии, расформированной в соответствии с распоряжением президента России».
— Забавный документ. — Гуляев улыбнулся и положил бумажку на стол. — Интересно, какую же надо дать консультацию, чтобы её оценили в два миллиона долларов?
Резник расхохотался искренне и свободно.
— Если речь идет о сделке на триста-четыреста миллионов долларов, а консультант дает совет, как из такой суммы сохранить сто, почему он не заслуживает двухпроцентного вознаграждения?
— Короче, насколько я понял, речь вдет не о консультации, а о продаже коммерческой информации?
— Пардон! Пардон! — Резник помахал рукой, словно отгонял комара, который пытался сесть ему на нос. — Я привел пример, а вы переносите его на конкретное дело. Впрочем, чтобы не интриговать вас, скажу, такой человек, как господин директор Карл Штайн, может просто выдать кредит человеку, который того заслуживает. И нет закона, запрещающего это.
— Разве я против? — Гуляев смиренно опустил глаза. — Просто сказал, что документ забавный.
— Тем не менее он отвечает всем требованиям законодательства и не может быть опротестован. Что касается налогов с указанной суммы, то они перечислены в налоговые органы в установленном порядке. И еще, чтобы вы знали. Деньги, которые получил Давид Иосифович, ни от кого не скрывались. Они легли в основание «Вабанка», который на сегодня стал крупнейшей кредитной структурой региона.
— Могу я забрать документ с собой?
— Минутку.
Резник взял бумагу со стола, опустил в измельчитель. Загудел двигатель, превращая документ в бумажную лапшу.
— Только когда передо мной будет постановление прокурора. Договорились? А теперь, простите… — Резник с сокрушенным видом развел руками. — У меня дела… Вас проводят.
— Рад был познакомиться.
Резник ласково помахал майору рукой.
***
В один из теплых летних вечеров Руфина привезла Шоркина на дачу господина Первушина — президента акционерной компании «Востокэксим». Хозяин — мужик богатый и гостеприимный, из бывших советских партийных работников, давал для избранной публики «топлес бал».
Первой части названия тусовки, которую Руфина произнесла невнятно, Шоркин значения не придал: бал есть бал, как его ни назови.
Они приехали в дачный поселок, когда уже темнело.
Шоркин в черном костюме-тройке при галстуке-бабочке. Руфина в золотистом платье из парчи, которое облегало её фигуру, как лайковая перчатка руку.
Машину оставили на улице, приткнув её к длинному ряду других, таких же крутых и престижных. По улице прохаживались мрачные «секьюрити», приглядывавшие за порядком и хозяйскими машинами.
Большой сад освещали гирлянды разноцветных лампочек. Было тепло. В цветах вдоль дорожки, которая вела к даче, звенели сверчки. На огромной крытой веранде, среди богато сервированных столов, толпились гости.
Шоркин от неожиданности сдержал шаг. То, что он увидел, поразило: мужчины были в черных строгих костюмах. Женщины — именно это и повергло Шоркина в изумление — ходили по веранде раздетые. Правда, не совсем. Кое-что на них было. Некоторые оставались в коротких юбках, другие в черных колготках, обтягивавших ноги и бедра, третьи — в трусиках-бикини. Однако все остальное, что называлось телом, у них было открытым и выставлялось на всеобщее обозрение.
Тут до Шоркина дошло. «Топлес бал», — сказала Руфина. «Топлес» означает без верхней части одежды, и понятие можно перевести как «полуголый». Как же он не просек этого сразу!
Публика, собравшаяся у Первушина, уже давно успела похвастаться друг перед другом всем, что имела и чем гордилась, — городскими квартирами, загородными коттеджами, автомашинами, катерами… Теперь пришла очередь демонстрировать телесные достоинства жен, любовниц и даже дочерей.
Сделав вид, что нисколько не удивлен, Шоркин пригнулся к уху Руфины.
— Почему такая дискриминация? Женщины раздеты, а мужики чуть не в тулупах.
Руфина усмехнулась.
— Ты этих мужиков раздень. Рискни. И увидишь паучьи животики на тоненьких ножках. Элита…
— А ты? — Шоркин спросил насмешливо. — Тоже разденешься?
— Я? — Руфина расстегнула «молнию» и отделила верхнюю часть платья от нижней. — Держи.
— Финочка, чао!
К ним подошла стройная длинноногая блондинка с бедрами, покрытыми узкой зеленой ленточкой трусиков.
— Может быть, ты меня познакомишь?
— Здравствуй, Эдит. Миша, это дочь хозяина дома. Эдит Первушина.
— Здравствуйте. — Шоркин склонил голову, не подавая руки.
— Фина, ты разрешишь пригласить твоего… — Эдит запнулась, но быстро нашла нужное слово, — твоего боевика?
— Приглашай.
— Мы станцуем? — Эдит обстреляла Шоркина глазами, подошла к нему так близко, что коснулась его открытой грудью.
Шоркин взглянул на Руфину. Та кивнула, выдавая разрешение.
Шоркин положил руку на талию Эдит, ощутив под ладонью бархатистую горячую кожу. Они шагнули, поймали ритм музыки и двинулись в танце.
Эдит подняла на Шоркина темные, лучившиеся озорством глаза.
— Потрогайте мою грудь и скажите: у Финки такая же? Или, может быть, моя лучше? Ну-ну, не стесняйтесь…
Шоркин скользнул глазами по залу. Никто не обращал на них внимания. Он положил руку на грудь Эдит и сжал пальцы. Слегка помял упругое тело.
— Ой, — томно пропела партнерша. — Вы разожгли мои желания. Может, уйдем отсюда на несколько минут? Я знаю удобное место.
Эдит потянула его за собой, увлекая внутрь дома…
Они вернулись минут через двадцать. Шоркин смущенно улыбнулся Руфине. Глаза его воровато поблескивали.
— Эдит показала мне дом.
— Не надо, Михаил. Что она показала — я знаю. Поехали отсюда, мне стало холодно.
Они уехали, ни с кем не прощаясь. По дороге молчали. Руфина сама разговора не начинала, Шоркин вызывать огонь на себя не собирался.
Дома Руфина прошла в комнату, села на диван, уткнулась лицом в ладони и заплакала. Тихо, горько, совсем по-детски. Он тронул её за плечо, потом погладил по голове. Спросил участливо:
— Что это ты вдруг?
— Почему вдруг? — Голос Руфины прорвался сквозь всхлипывания.
— Да успокойся ты! — Шоркин стал раздражаться. Он не любил женских слез и дома, а тут впадает в истерику любовница, которая при встречах с ним должна забывать о своих несчастьях и улыбаться, во всяком случае, не ныть и не стонать. В конце концов, любовник — не душевный целитель, не психоаналитик, чтобы выслушивать охи и ахи. Особенно если учесть, что он никогда не клялся Руфине в любви и верности. Да, между ними возникло тяготение, но это чистая физиология. Их объединяли желания тел и только.
Шоркина так и подмывало напустить на себя обиженный вид, хлопнуть дверью и уйти. Успокоится, образумится — сама позвонит, попросит вернуться. А нет — да пропади она пропадом, неврастеничка. При нынешних-то знакомствах, которые уже образовались, он найдет с кем играть на флейте мелодии более веселые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72