Я тебе давно говорил, что этот баклан оправляется на золотом унитазе. А зачем ему металл? Вот и поменяемся: мы ему часть этих бабок, он нам — свой золотой резерв. Только надо этого Буратинку как следует потрясти, — Ройтс сплюнул на пол, рядом с ногой Рощинского.
— Трясите, сукины дети! Маргофоньте, если не боитесь Бога, — голос Рощинского звучал зловеще. Лицо покрылось пепельной бледностью, лоб разгладился, а губы сжались в змеиные жгутики. — Только ты, Игорь, сначала подойди ко мне, и я шепну тебе на ухо, где все искать….Только учти, такому археологу, как ты, и золотая кровать не поможет, — обе руки Толстяка покоились на коленях под столом.
Ройтс выскочил в коридор, открылась дверь в кладовку, раздался рык Форда, за ним — выстрел, второй…
Пепельный цвет на лице Рощинского стал превращаться в лунную безликость.
Ройтс из коридора прошел на кухню и оттуда вернулся с электрическим утюгом. Он выдернул из него шнур и сделал петлю.
— Сейчас я его…
Пуглов не успел протянуть руку, чтобы сдержать порыв Таракана, как тот уже оказался рядом со стулом, на котором непоколебимо восседал Рощинский.
— Если в прошлый раз я не пощекотал тебя ножичком, то сейчас ты от меня не уйдешь…
Но когда оставались считанные сантиметры и должен был произойти ритуал приношения жертвы, стол вдруг взлетел в воздух. Вернее, взлетело то, что секунду назад было столом. Картечь из правого ствола «франкота» разнесла в щепки старый мореный дуб, некогда бюргерской мебели. Растерзанные выстрелом волокна хлопчатобумажной скатерти, словно тополиный пух, летали по комнате. Облако синего, пахнущего порохом дыма, плавало под потолком.
— К стене! — с одышкой проговорил Рощинский. — Я вас, сволочей, научу любить свободу, — он поднялся со стула и, пятясь, отошел к окну. В кладовке на его голос откликнулся недобитый Форд. Это было такое страдальческое стенание, что даже у Пуглова что-то зашлось в груди.
От неожиданности происходящего Альфонс решился дара речи, а Ройтс, как подкошенный, рухнул на пол.
— К стене! — повторил, не повышая голоса, Рощинский. Обрез в его руках всеми тремя стволами обнюхал воздух.
Инстинкт самосохранения подсказал Пуглову: «Брось все и беги отсюда!» Ни малейших иллюзий у него уже не было.
— Ваша взяла, Владимир Ефимович! — выбросил последний козырь Альфонс. — Оставляем деньги у вас и разойдемся по-хорошему. И никаких претензий друг к другу…
Пуглов ждал ответа. Таракан приподнялся на одно колено, его бил неудержимый озноб.
Рощинский подошел к телефону и с аппаратом вернулся и уселся на стул.
— Мне понадобилось почти сорок лет, чтобы понять, что иду не по той дорожке. В какой-то мере вы оба стали той соломинкой, которая перебила верблюду хребет, — Рощинский сделал паузу, он волновался и устал. — Но я вам обещаю, что вы никуда отсюда не уйдете и я собственноручно сдам вас милиции. Под расписку…
Он повернул к себе номеронабиратель и, почти не глядя, стал набирать цифры. При этом приклад «франкота» он упер в живот и стволы, тремя змеиными норками, направил в сторону гостей. Услышав в трубке отклик, он заговорил:
— Аня, прошу тебя, соберись и слушай, — голос Толстяка звучал спокойно и даже буднично. — У меня тут шантрапа решила устроить презентацию с банковской выручкой…Да нет, какие там бандиты…Пуглов с Ройтсом хотят вытрясти из меня душу. Подожди, это еще не все…То, что у тебя, передай в Фонд помощи детям погибших в Чечне. Оформи все как полагается, но только в присутствии нотариуса и работника прокуратуры. Какую-то часть обязательно оставь себе, это вам с Татьяной на жизнь. Там хватит и про черный день. Не спорь и не плачь, я еще не умер. А сейчас набери 02 и пошли по моему адресу омоновцев. Скажи вооруженный грабеж…И позвони в «скорую», я думаю, она в любом случае пригодится…
Он замолчал, вытащил из кармана валидол и принял под язык таблетку.
— Если со мной что-нибудь случится, никаких памятников не ставь. Я хочу лежать в земле налегке. Ты поняла? — Рощинский опустил руку, в которой была зажата трубка, и она выпала из ослабевших пальцев.
— Я думаю, повторять сказанное нет смысла? — обратился он к Пуглову.
Бледность на лице Ройтса приобрела кафельный оттенок. Альфонс наоборот — покрылся пунцовыми пятнами.
— Слышь, носорог, на тебя ляжет организация убийства Симчика, — сказал Ройтс. — И поверь, каплун, это всплывет сразу же, как только мы переступим порог следственного изолятора.
— Я за это отвечу, — внятно отреагировал Рощинский.
— И Бонвивана с Ножичком тоже пристегнут…
— Это тоже моя проблема.
Ройтс, не таясь, сказал Пуглову: «Рвем отсюда в разные стороны, — Таракан рукавом смахнул со щеки капли пота. — На счет „три“ — разбегаемся…»
Ройтс отвел руку назад и нащупал под курткой рукоятку «Марголина». Он понимал: другого аргумента у них нет.
Он выстрелил без подготовки, надеясь, что широкая мишень, какую из себя представлял Рощинский, не даст пуле пролететь мимо. И его расчет оказался верным: пуля калибра 5, 6 мм впилась в правое подреберье Рощинского и мигом осадила его в коленях. Ройтс вытянул вперед руку, чтобы, прицелившись, наверняка уложить Толстяка. Но ему не хватило сотой, а может, тысячной доли секунды: нижний ствол рыгнул картечью. Пистолет с тяжелым грохотом вылетел из рук Ройтса и стукнулся о край печки.
Пуглов почувствовал, как несколько раскаленных иголок впились в его тело. Но он был жив и почти невредим, лишь несколько дробинок вошли в его плечо и руку. Ройтс, распластавшись, лежал за мешком с деньгами, надеясь, что это лучшая защита в его положении.
Силы покидали хозяина дома. Он не ощущал особой боли, только неподвластная слабость одолевала его. Она исходила от кончиков пальцев левой руки.
Вяло, но все же подчиняясь своей воле, Рощинский осел на пол. Он чувствовал, как подтекает под него тонкий ручеек собственной крови. И как ни странно, чем больше слабело тело, тем спокойнее становилось у него на душе. Она освобождалась от страха и ожиданья.
Рощинский обвел уходящим взглядом свое затрапезное жилье, мысленно попрощался с Авдеевой и Фордом и, теряя сознание, медленно поплыл в сиреневые сумерки…
Глава восемнадцатая
— Рвем из этого морга! — крикнул Пуглов и заметался по комнате.
— Сумку! Не оставлять же здесь денжуру.
— Да катись ты, Таракаша, со своими дурацкими нравоучениями, — Альфонс, косясь на лежащего без движения Рощинского, начал собирать вывалившиеся из мешка инкассаторские сумки.
Ройтс сбегал на кухню и вернулся с большой сумкой. С той самой, в которой Рощинский отвозил свое добро в ледник к Авдеевой.
— Загружаемся! — заторопился Ройтс. — У нас времени в обрез. — Он поднял с пола свой пистолет и засунул во внутренний карман куртки.
Набив сумку деньгами, которые они вытряхивали из банковских мешков, они подошли к поверженному хозяину дома.
— Пузатая мразь! Ни себе, ни людям! — и Ройтс с силой ударил ногой по ребрам Толстяка.
— Это его беда, — Альфонс поднял с пола тяжелый «франкот». — Где-то здесь должны быть патроны.
— Не знаю, может, в шкафу, — Ройтс сорвал с вешалки пахнущие нафталином тяжелые одежды. — Здесь пусто, надо смотреть в комоде.
На пол полетели все пять ящиков, в которых накопилось чудовищное количество разной рухляди.
— Вот он! — Игорь держал в руках кожаный, плотно набитый патронами патронташ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Трясите, сукины дети! Маргофоньте, если не боитесь Бога, — голос Рощинского звучал зловеще. Лицо покрылось пепельной бледностью, лоб разгладился, а губы сжались в змеиные жгутики. — Только ты, Игорь, сначала подойди ко мне, и я шепну тебе на ухо, где все искать….Только учти, такому археологу, как ты, и золотая кровать не поможет, — обе руки Толстяка покоились на коленях под столом.
Ройтс выскочил в коридор, открылась дверь в кладовку, раздался рык Форда, за ним — выстрел, второй…
Пепельный цвет на лице Рощинского стал превращаться в лунную безликость.
Ройтс из коридора прошел на кухню и оттуда вернулся с электрическим утюгом. Он выдернул из него шнур и сделал петлю.
— Сейчас я его…
Пуглов не успел протянуть руку, чтобы сдержать порыв Таракана, как тот уже оказался рядом со стулом, на котором непоколебимо восседал Рощинский.
— Если в прошлый раз я не пощекотал тебя ножичком, то сейчас ты от меня не уйдешь…
Но когда оставались считанные сантиметры и должен был произойти ритуал приношения жертвы, стол вдруг взлетел в воздух. Вернее, взлетело то, что секунду назад было столом. Картечь из правого ствола «франкота» разнесла в щепки старый мореный дуб, некогда бюргерской мебели. Растерзанные выстрелом волокна хлопчатобумажной скатерти, словно тополиный пух, летали по комнате. Облако синего, пахнущего порохом дыма, плавало под потолком.
— К стене! — с одышкой проговорил Рощинский. — Я вас, сволочей, научу любить свободу, — он поднялся со стула и, пятясь, отошел к окну. В кладовке на его голос откликнулся недобитый Форд. Это было такое страдальческое стенание, что даже у Пуглова что-то зашлось в груди.
От неожиданности происходящего Альфонс решился дара речи, а Ройтс, как подкошенный, рухнул на пол.
— К стене! — повторил, не повышая голоса, Рощинский. Обрез в его руках всеми тремя стволами обнюхал воздух.
Инстинкт самосохранения подсказал Пуглову: «Брось все и беги отсюда!» Ни малейших иллюзий у него уже не было.
— Ваша взяла, Владимир Ефимович! — выбросил последний козырь Альфонс. — Оставляем деньги у вас и разойдемся по-хорошему. И никаких претензий друг к другу…
Пуглов ждал ответа. Таракан приподнялся на одно колено, его бил неудержимый озноб.
Рощинский подошел к телефону и с аппаратом вернулся и уселся на стул.
— Мне понадобилось почти сорок лет, чтобы понять, что иду не по той дорожке. В какой-то мере вы оба стали той соломинкой, которая перебила верблюду хребет, — Рощинский сделал паузу, он волновался и устал. — Но я вам обещаю, что вы никуда отсюда не уйдете и я собственноручно сдам вас милиции. Под расписку…
Он повернул к себе номеронабиратель и, почти не глядя, стал набирать цифры. При этом приклад «франкота» он упер в живот и стволы, тремя змеиными норками, направил в сторону гостей. Услышав в трубке отклик, он заговорил:
— Аня, прошу тебя, соберись и слушай, — голос Толстяка звучал спокойно и даже буднично. — У меня тут шантрапа решила устроить презентацию с банковской выручкой…Да нет, какие там бандиты…Пуглов с Ройтсом хотят вытрясти из меня душу. Подожди, это еще не все…То, что у тебя, передай в Фонд помощи детям погибших в Чечне. Оформи все как полагается, но только в присутствии нотариуса и работника прокуратуры. Какую-то часть обязательно оставь себе, это вам с Татьяной на жизнь. Там хватит и про черный день. Не спорь и не плачь, я еще не умер. А сейчас набери 02 и пошли по моему адресу омоновцев. Скажи вооруженный грабеж…И позвони в «скорую», я думаю, она в любом случае пригодится…
Он замолчал, вытащил из кармана валидол и принял под язык таблетку.
— Если со мной что-нибудь случится, никаких памятников не ставь. Я хочу лежать в земле налегке. Ты поняла? — Рощинский опустил руку, в которой была зажата трубка, и она выпала из ослабевших пальцев.
— Я думаю, повторять сказанное нет смысла? — обратился он к Пуглову.
Бледность на лице Ройтса приобрела кафельный оттенок. Альфонс наоборот — покрылся пунцовыми пятнами.
— Слышь, носорог, на тебя ляжет организация убийства Симчика, — сказал Ройтс. — И поверь, каплун, это всплывет сразу же, как только мы переступим порог следственного изолятора.
— Я за это отвечу, — внятно отреагировал Рощинский.
— И Бонвивана с Ножичком тоже пристегнут…
— Это тоже моя проблема.
Ройтс, не таясь, сказал Пуглову: «Рвем отсюда в разные стороны, — Таракан рукавом смахнул со щеки капли пота. — На счет „три“ — разбегаемся…»
Ройтс отвел руку назад и нащупал под курткой рукоятку «Марголина». Он понимал: другого аргумента у них нет.
Он выстрелил без подготовки, надеясь, что широкая мишень, какую из себя представлял Рощинский, не даст пуле пролететь мимо. И его расчет оказался верным: пуля калибра 5, 6 мм впилась в правое подреберье Рощинского и мигом осадила его в коленях. Ройтс вытянул вперед руку, чтобы, прицелившись, наверняка уложить Толстяка. Но ему не хватило сотой, а может, тысячной доли секунды: нижний ствол рыгнул картечью. Пистолет с тяжелым грохотом вылетел из рук Ройтса и стукнулся о край печки.
Пуглов почувствовал, как несколько раскаленных иголок впились в его тело. Но он был жив и почти невредим, лишь несколько дробинок вошли в его плечо и руку. Ройтс, распластавшись, лежал за мешком с деньгами, надеясь, что это лучшая защита в его положении.
Силы покидали хозяина дома. Он не ощущал особой боли, только неподвластная слабость одолевала его. Она исходила от кончиков пальцев левой руки.
Вяло, но все же подчиняясь своей воле, Рощинский осел на пол. Он чувствовал, как подтекает под него тонкий ручеек собственной крови. И как ни странно, чем больше слабело тело, тем спокойнее становилось у него на душе. Она освобождалась от страха и ожиданья.
Рощинский обвел уходящим взглядом свое затрапезное жилье, мысленно попрощался с Авдеевой и Фордом и, теряя сознание, медленно поплыл в сиреневые сумерки…
Глава восемнадцатая
— Рвем из этого морга! — крикнул Пуглов и заметался по комнате.
— Сумку! Не оставлять же здесь денжуру.
— Да катись ты, Таракаша, со своими дурацкими нравоучениями, — Альфонс, косясь на лежащего без движения Рощинского, начал собирать вывалившиеся из мешка инкассаторские сумки.
Ройтс сбегал на кухню и вернулся с большой сумкой. С той самой, в которой Рощинский отвозил свое добро в ледник к Авдеевой.
— Загружаемся! — заторопился Ройтс. — У нас времени в обрез. — Он поднял с пола свой пистолет и засунул во внутренний карман куртки.
Набив сумку деньгами, которые они вытряхивали из банковских мешков, они подошли к поверженному хозяину дома.
— Пузатая мразь! Ни себе, ни людям! — и Ройтс с силой ударил ногой по ребрам Толстяка.
— Это его беда, — Альфонс поднял с пола тяжелый «франкот». — Где-то здесь должны быть патроны.
— Не знаю, может, в шкафу, — Ройтс сорвал с вешалки пахнущие нафталином тяжелые одежды. — Здесь пусто, надо смотреть в комоде.
На пол полетели все пять ящиков, в которых накопилось чудовищное количество разной рухляди.
— Вот он! — Игорь держал в руках кожаный, плотно набитый патронами патронташ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48