Мысленно он давал себе задание — не нервничать, вести себя естественно и ни в коем случае не размахивать и ни за что не задевать сумкой.
На всякий случай он попрощался с Фордом — потрепал его по холке, отдал последний кусок колбасы.
Постоял у окна, погладил, по-прежнему висящий за шторой «франкот», и собрался уже уходить, когда зазвонил телефон. Рощинский пододвинул к себе магнитофон и включил его на запись. Это было «последнее предупреждение», как заявил звонивший аноним… Он дважды прослушал голос таинственного вымогателя и на какое-то мгновение ему показалось, что этот тембр он уже однажды слышал.
На вокзал он отправился пешком. Старался идти подальше от кромки тротуара, чтобы не стать случайной жертвой автомобильного наезда.
В камеру хранения он попал не через главный вход, а через тоннель, ведущий на платформы дальнего следования. Народу было немного, а в самой камере хранения с ее бесчисленными рядами ячеек, маячили всего два человека. Ячейка № 110 находилась посредине третьего ряда, куда он мог попасть, минуя турникет, за которым сидел старик-служитель. Впрочем, без него Рощинский никак не мог обойтись — нужны были жетоны, чтобы воспользоваться камерой хранения. Он подошел к стойке и попросил два жетона. Служитель, не удостоив его даже мимолетным взглядом, дал требуемые жетоны и сдачу. И вновь принялся за газету.
Когда до нужной ячейки оставались считанные метры, Рощинский почувствовал сильное сердцебиение. Он вытянул вперед руку — она тоже вибрировала, словно соединенная проводами высокого напряжения.
Он опустил в щель жетон, набрал названный вымогателем номер и дернул ручку на себя. Однако дверца не открылась. Он ее дергал и проклинал всех подонков, которые заставляют его жить по их правилам. Через секунду спохватился: не набрал букву «ж». И когда наконец он открыл ячейку, его взору представился белый стандартный лист бумаги, на котором печатными буквами было написано: «Иди на выход, подойди к торговке семечками (в сером плаще и красных туфлях) и передай ей посылку. Советую делать все быстро и без подлянки».
Рощинский чертыхнулся и сплюнул прямо на пол. Ему такие игры очень не нравились.
Он вышел из зала и сразу же, за трамвайными путями, увидел женщину в сером плаще. Ей было не более тридцати, с несколько помятым, но все еще красивым лицом. И как показалось Рощинскому, скромным и никак не подходящим для роли участницы банды.
Он подошел к лоточнице и стал наблюдать, как она ловко и быстро насыпает семечки в маленькие газетные кульки. Когда его очередь дошла до нее, он вытащил из сумки пакет и протянул ей. Женщина не удивилась и вообще не выразила ни малейшей эмоции: взяла пакет и положила под стол, на пустые ящики. Ему хотелось ей крикнуть, чтобы она не валяла дурака и убрала оттуда опасную поклажу…
Владимир Ефимович, ощущая дискомфорт, отошел к киоску и купил бутылку пива. Несколько бомжей устроили настоящее толковище у перил, ограждающих канальчик. Они курили, плевали в воду, кидали туда пробки и окурки.
Облокотившись о перила, Рощинский из-под полей шляпы наблюдал за продавщицей. Однако свежий ветер с канальчика заставил его зайти в зал ожидания и занять позицию на лавке, примыкающей к игральным автоматам. Возле них было шумно — подростки с хлесткими комментариями и подначками играли в гонщиков.
Два часа он неотрывно, через витрину, взирал на продавщицу семечками в надежде увидеть того, кто явится за пакетом. Время уже клонилось к вечеру, когда к столику с семечками подошла высокая, русоволосая женщина с большим целлофановым пакетом в руках. Пакет полоскался у ее стройных ног, облаченных в черные лодочки на высоком каблуке. Ему показалось, что эту молодую женщину он уже когда-то видел.
Все произошло буднично и неопасно: женщина взяла у продавщицы пакет и кинула его в целлофановый мешок. У Рощинского екнуло сердце, когда она размашисто, пересекая трамвайные пути, задела мешком фонарный столб.
Толстяк сорвался с места и, словно раненый пингвин, торопясь и чуть не падая, заспешил к выходу. Он хотел окликнуть, остановить женщину, сказать ей, чтобы она не была последней дурой и не брала неизвестные вещи у неизвестных людей. Однако он опоздал: женщина уже пересекла стоянку такси и через несколько мгновений ее стройная фигура скрылась в одном из частных таксомоторов.
Машина выехала на трамвайные пути и направилась в сторону железнодорожного виадука. Рощинский стоял посреди улицы и всем своим видом напоминал выброшенного на берег кашалота. Он не мог справиться с дыханием, его сердце так колотилось, что даже лацкан плаща заметно вибрировал в такт его сумасшедшему ритму…
Глава тринадцатая
Ройтс шел по еще непроснувшемуся до конца городу, глубоко засунув руки в карманы кожаной куртки. «Нельзя допустить, — наставлял его внутренний голос, — чтобы этот барсук унес с собой весь куль с добром…»
Он обошел вокруг забора и возле кустов жасмина перелез через него. Дом спал и только старый клен по-утреннему тихо поскрипывал над ним. Капельки росы на ставнях и стенах дома напоминали о конце лета.
Ройтс, подойдя к крыльцу, затаился. Он не знал, что в кладовке к каждому шороху прислушивается Форд. И когда он подошел к двери и взялся за ручку, собака притаенно зарычала. Ройтс чертыхнулся и, уже не таясь, с силой дернул на себя дверь. Форд зашелся низким предостерегающим лаем. Через несколько мгновений скрипнула в коридоре половица и сонный голос Рощинского цыкнул на собаку: «Фу, Фордик, молчать!»
— Кому в такую рань не спится? — спросил он из-за двери.
— Это я, Игорь…Есть дело, надо переговорить.
— Дверь распахнулась и перед Ройтсом предстал заспанный, в заношенном махровом халате, хозяин дома. Халат не закрывал колен и грудь, поросшую густыми седыми волосами. Черные на выкате глаза Рощинского с ног до головы осмотрели раннего гостя. И было в этом взгляде и раздражение, и отсвет подозрительности.
— Что за дело в такую рань? — спросил Толстяк. — Я всю ночь глаз не сомкнул, видно, циклон на подходе.
— Погода действительно меняется, — поддакнул Ройтс, — причем так меняется, что того и гляди скрутит в бараний рог.
В глазах Рощинского еще больше засветилась подозрительность.
— Ты еще слишком молод, чтобы от погоды загибаться. Заходи и выкладывай, что у тебя на душе.
Игорь переступил порог и слева от себя, в кладовке, услышал злобный рык Форда.
— Фу, Фордик, тут все свои, — для приличия прикрикнул на собаку Рощинский.
Идя следом за Ройтсом, он отодвинул на двери чулана щеколду.
— Ты, Игорь, проходи и садись, а я прилягу, — Рощинский, не снимая с плеч халата, сел на кровать и как-то по-женски залез под одеяло. Одну руку он положил под голову, другую вытянул вдоль туловища.
Ройтс расположился у стола. Сидел молча, видимо, не решаясь произнести много раз сказанные про себя слова…
— Ну, чего ждешь, парень? — подтолкнул его к разговору Рощинский. — Или пока шел, текст забыл?
— Я хочу вас, Владимир Ефимович, по-дружески предупредить: разговор будет непростой. Все, что сейчас скажу, воспринимайте спокойно, без истерик и боданья.
— Интересно говоришь…Ты, случайно, не онколог, а я случайно не твой пациент, которому осталось жить две недели? — на дряблых щеках Толстяка проступила пепельная бледность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
На всякий случай он попрощался с Фордом — потрепал его по холке, отдал последний кусок колбасы.
Постоял у окна, погладил, по-прежнему висящий за шторой «франкот», и собрался уже уходить, когда зазвонил телефон. Рощинский пододвинул к себе магнитофон и включил его на запись. Это было «последнее предупреждение», как заявил звонивший аноним… Он дважды прослушал голос таинственного вымогателя и на какое-то мгновение ему показалось, что этот тембр он уже однажды слышал.
На вокзал он отправился пешком. Старался идти подальше от кромки тротуара, чтобы не стать случайной жертвой автомобильного наезда.
В камеру хранения он попал не через главный вход, а через тоннель, ведущий на платформы дальнего следования. Народу было немного, а в самой камере хранения с ее бесчисленными рядами ячеек, маячили всего два человека. Ячейка № 110 находилась посредине третьего ряда, куда он мог попасть, минуя турникет, за которым сидел старик-служитель. Впрочем, без него Рощинский никак не мог обойтись — нужны были жетоны, чтобы воспользоваться камерой хранения. Он подошел к стойке и попросил два жетона. Служитель, не удостоив его даже мимолетным взглядом, дал требуемые жетоны и сдачу. И вновь принялся за газету.
Когда до нужной ячейки оставались считанные метры, Рощинский почувствовал сильное сердцебиение. Он вытянул вперед руку — она тоже вибрировала, словно соединенная проводами высокого напряжения.
Он опустил в щель жетон, набрал названный вымогателем номер и дернул ручку на себя. Однако дверца не открылась. Он ее дергал и проклинал всех подонков, которые заставляют его жить по их правилам. Через секунду спохватился: не набрал букву «ж». И когда наконец он открыл ячейку, его взору представился белый стандартный лист бумаги, на котором печатными буквами было написано: «Иди на выход, подойди к торговке семечками (в сером плаще и красных туфлях) и передай ей посылку. Советую делать все быстро и без подлянки».
Рощинский чертыхнулся и сплюнул прямо на пол. Ему такие игры очень не нравились.
Он вышел из зала и сразу же, за трамвайными путями, увидел женщину в сером плаще. Ей было не более тридцати, с несколько помятым, но все еще красивым лицом. И как показалось Рощинскому, скромным и никак не подходящим для роли участницы банды.
Он подошел к лоточнице и стал наблюдать, как она ловко и быстро насыпает семечки в маленькие газетные кульки. Когда его очередь дошла до нее, он вытащил из сумки пакет и протянул ей. Женщина не удивилась и вообще не выразила ни малейшей эмоции: взяла пакет и положила под стол, на пустые ящики. Ему хотелось ей крикнуть, чтобы она не валяла дурака и убрала оттуда опасную поклажу…
Владимир Ефимович, ощущая дискомфорт, отошел к киоску и купил бутылку пива. Несколько бомжей устроили настоящее толковище у перил, ограждающих канальчик. Они курили, плевали в воду, кидали туда пробки и окурки.
Облокотившись о перила, Рощинский из-под полей шляпы наблюдал за продавщицей. Однако свежий ветер с канальчика заставил его зайти в зал ожидания и занять позицию на лавке, примыкающей к игральным автоматам. Возле них было шумно — подростки с хлесткими комментариями и подначками играли в гонщиков.
Два часа он неотрывно, через витрину, взирал на продавщицу семечками в надежде увидеть того, кто явится за пакетом. Время уже клонилось к вечеру, когда к столику с семечками подошла высокая, русоволосая женщина с большим целлофановым пакетом в руках. Пакет полоскался у ее стройных ног, облаченных в черные лодочки на высоком каблуке. Ему показалось, что эту молодую женщину он уже когда-то видел.
Все произошло буднично и неопасно: женщина взяла у продавщицы пакет и кинула его в целлофановый мешок. У Рощинского екнуло сердце, когда она размашисто, пересекая трамвайные пути, задела мешком фонарный столб.
Толстяк сорвался с места и, словно раненый пингвин, торопясь и чуть не падая, заспешил к выходу. Он хотел окликнуть, остановить женщину, сказать ей, чтобы она не была последней дурой и не брала неизвестные вещи у неизвестных людей. Однако он опоздал: женщина уже пересекла стоянку такси и через несколько мгновений ее стройная фигура скрылась в одном из частных таксомоторов.
Машина выехала на трамвайные пути и направилась в сторону железнодорожного виадука. Рощинский стоял посреди улицы и всем своим видом напоминал выброшенного на берег кашалота. Он не мог справиться с дыханием, его сердце так колотилось, что даже лацкан плаща заметно вибрировал в такт его сумасшедшему ритму…
Глава тринадцатая
Ройтс шел по еще непроснувшемуся до конца городу, глубоко засунув руки в карманы кожаной куртки. «Нельзя допустить, — наставлял его внутренний голос, — чтобы этот барсук унес с собой весь куль с добром…»
Он обошел вокруг забора и возле кустов жасмина перелез через него. Дом спал и только старый клен по-утреннему тихо поскрипывал над ним. Капельки росы на ставнях и стенах дома напоминали о конце лета.
Ройтс, подойдя к крыльцу, затаился. Он не знал, что в кладовке к каждому шороху прислушивается Форд. И когда он подошел к двери и взялся за ручку, собака притаенно зарычала. Ройтс чертыхнулся и, уже не таясь, с силой дернул на себя дверь. Форд зашелся низким предостерегающим лаем. Через несколько мгновений скрипнула в коридоре половица и сонный голос Рощинского цыкнул на собаку: «Фу, Фордик, молчать!»
— Кому в такую рань не спится? — спросил он из-за двери.
— Это я, Игорь…Есть дело, надо переговорить.
— Дверь распахнулась и перед Ройтсом предстал заспанный, в заношенном махровом халате, хозяин дома. Халат не закрывал колен и грудь, поросшую густыми седыми волосами. Черные на выкате глаза Рощинского с ног до головы осмотрели раннего гостя. И было в этом взгляде и раздражение, и отсвет подозрительности.
— Что за дело в такую рань? — спросил Толстяк. — Я всю ночь глаз не сомкнул, видно, циклон на подходе.
— Погода действительно меняется, — поддакнул Ройтс, — причем так меняется, что того и гляди скрутит в бараний рог.
В глазах Рощинского еще больше засветилась подозрительность.
— Ты еще слишком молод, чтобы от погоды загибаться. Заходи и выкладывай, что у тебя на душе.
Игорь переступил порог и слева от себя, в кладовке, услышал злобный рык Форда.
— Фу, Фордик, тут все свои, — для приличия прикрикнул на собаку Рощинский.
Идя следом за Ройтсом, он отодвинул на двери чулана щеколду.
— Ты, Игорь, проходи и садись, а я прилягу, — Рощинский, не снимая с плеч халата, сел на кровать и как-то по-женски залез под одеяло. Одну руку он положил под голову, другую вытянул вдоль туловища.
Ройтс расположился у стола. Сидел молча, видимо, не решаясь произнести много раз сказанные про себя слова…
— Ну, чего ждешь, парень? — подтолкнул его к разговору Рощинский. — Или пока шел, текст забыл?
— Я хочу вас, Владимир Ефимович, по-дружески предупредить: разговор будет непростой. Все, что сейчас скажу, воспринимайте спокойно, без истерик и боданья.
— Интересно говоришь…Ты, случайно, не онколог, а я случайно не твой пациент, которому осталось жить две недели? — на дряблых щеках Толстяка проступила пепельная бледность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48