«Если трудно читать — не читайте, переговорим при свидании».
И все-таки еще не все сказано, и он снова разворачивает сложенный лист и макает перо в чернильницу.
«В новой работе Бетехтина... говорится, что ему посчастливилось изучить глобулярный хромит, тщательно сопровождая свои выводы рисунками. Они, однако, показывают несоответствие его соображениям. Ему неизвестна заграничная литература. И даже исследования Игнатьева...»
Все. Самое насущное сказано.
«Остальное при свидании».
Как-то, когда родные особенно напирали на него, требуя поменьше работать и поберечь себя, он сильно рассердился и закричал, срываясь на фальцет:
— Только в могиле ученый перестает работать!
Сад, в котором были и лужайки, и непроходимые заросли, и аллеи, и клумбы, ниспадал к речке Протоке, и, когда хватало сил, он шел до берега, находил пенечек, садился. Лето выдалось на редкость душное, часто полыхали грозы. Развелось много комаров, и окна на даче занавесили марлей. Лурье и Дмитриев ужесточили диету и прописали еще с десяток препаратов, одни из которых он принимал с минеральной водой, другие с компотом после обеда, а третьи ему вводили иглой, для чего на даче постоянно дежурила команда медсестер. А он просил одного лекарства:
— Касторочки бы... Больше ничего.
Но профессор считал, что этого-то как раз нельзя, ибо повредит сердцу, а оно и без того слабое.
Александра Александровна рискнула, улучила момент, когда медсестры его покинули, налила касторки. И впрямь полегчало! Он повеселел, гулял, ел с аппетитом.
Но слабость не проходила.
Его снова уложили в постель.
Его удручало, что около него дежурят, жаловался на медсестер.
— Что я у них один, что ли?
Ночь на пятнадцатое июня выдалась особенно душной. Занимались и гасли зарницы, все собиралась, собиралась и никак не могла разразиться гроза. Александр Петрович метался в постели:
— Сорвите окаянную марлю, задыхаюсь!..
Погасло электричество.
— Немедленно звонить на станцию!.. — забеспокоились родные и медсестры. — Через полчаса делать укол!.. Раздобудьте хотя бы свечку!..
Вдруг он отослал всех, тихо и внятно, как умел:
— Пусть все выйдут и оставят меня одного.
И его послушались, непонятно почему, и вышли. Когда они вернутся, то найдут его мертвым, и все останутся с неразгаданной тайной его последней воли.
Он был скрытный человек и никого не подпускал к интимным уголкам своей души... а что у человека интимней его прощальной минуты с миром?
Выйдем и мы с ними, не зная еще, каким застанем его, вернувшись в комнату.
Поток писем хлынул в особняк после опубликования в газетах правительственного сообщения о его смерти. Спешили выразить соболезнование артисты, пионеры, руководители государства, ученые, горняки, незнакомые люди.
М е л ь н и к о в П.П., командир Н-ской части, пос. Стрельно, 2-й танковый полк: «Вечером 15. VII в частях нашего гарнизона был проведен траурный митинг... Каждый командир, каждый боец следил за состоянием здоровья Александра Петровича. Для нас, людей рабочего класса, тяжела потеря Александра Петровича».
С удивительной точностью охарактеризовали общественное значение для России деятельности Александра Петровича и его вклад в дело революции известный физик, академик Д.С.Рождественский и его жена, профессор О.А.Добиаш-Рожденственская.
Д.С. и О.А. Р о ж д е с т в е н с к и е: «Вспоминается, как восемь лет назад на юбилее Н.Н.Кареева кто-то цитировал ответ на вопрос о его годах одного 73-летнего ученого: ...мне 37 лет. Мгновенно уловив соль ответа, А.П. сказал с лукаво-прелестной улыбкой: „А мне — 18“. Ему было тогда 81.
В этом было для нас что-то вроде откровения: да, действительно, ему было тогда и осталось до конца жизни 18 лет, ему, всероссийскому старосте науки, жизнерадостному и полному веры в жизнь, с его милым лицом и серебряной головой.
Ему дано было — в преклонные годы застигнутому творческой бурей — не надломиться ее ураганом, понять ее великое значение, п р и н я т ь ее не извне, но изнутри, встретить ее не с опущенной, но с поднятой головой и с улыбкой привета вместе с дорогим таким же, как он, молодым Сергеем Федоровичем.
И в том, к а к он сумел принять, был великий шанс для нашей академии и был шанс для самой революции. И д л я н е е небезразлично было, что в его лице и на его примере она смогла уже в первые дни своего бурного расцвета принять старость и старческую мудрость. И следы этого счастливого сочетания, этой счастливой «встречи», несомненно, чувствуются во многих областях нашей жизни. Потому что и буре нужна тишина, и молодости нужна старость. Но в часы великой спешки нужна «счастливая встреча», чтобы это признать. Судьба, природа и история, а также его собственная мудрость и забота близких дали А.П. жизнь долгую, как бы для того, чтобы выполнить свою прекрасную задачу до конца».
Это изумительное письмо, содержащее выразительную оценку «встречи» мудрого президента с неистовой силой «творческой бури», показывает, что значение Карпинского в истории России и русской революции было понято современниками. Подчеркивание того, к а к о н принял революцию, полно глубокого смысла. Прими он ее не т а к, судьба академии могла бы сложиться по-иному, что, в свою очередь, не могло бы не отразиться на судьбе страны.
В.И. В е р н а д с к и й: «Люди нашего возраста переживают этот уход иначе, чем молодое поколение. Мне хотелось бы, чтобы Вы возможно скоро дали нашей стране „Жизнь и переписку А.П.Карпинского“, Вашего отца, к которому Вы стояли так близко всю его жизнь... и этим путем сохранить драгоценный материал для истории русской культуры, в которой А.П. играл такую большую роль... Мы надеемся, этого может ждать наш народ от семьи Карпинских».
К сожалению, завет великого друга Александра Петровича не был исполнен. Переписка не была собрана, многое безвозвратно погибло. Но немало писем сохранилось, они разбросаны по архивам. Их предстоит отыскать и подготовить к печати.
...Как странно и по-своему знаменательно, что последнюю статью Карпинский написал для детей и она вышла в «Юном натуралисте» спустя два месяца после его смерти. Он вспоминал себя ребенком, как, сидя на берегу пруда, слушал бульканье пузырьков газа, вырывавшихся из тины.
А 75 лет спустя — у него ведь какие временные расстояния! — принесли ему однажды кусочек породы, отбитый на Южном берегу Крыма. Весь он был покрыт выпуклыми шестиугольными ячейками. Пчелиные соты? Больно велики ячейки. Отпечатки кораллов? Водорослей? Губок? Один из сотрудников утверждал, что это следы древнего дождя.
«А не болотный ли газ, выделение которого я наблюдал в Екатеринбурге?»
Догадка Карпинского оказалась верной.
«Не упускайте же случая наблюдать природу».
«Братство — истинная потребность каждого ученого, — записал однажды в блокноте Карпинский. — Борьба за существование среди людей должна смениться умственным соревнованием».
Войдем же в комнату, чтобы в последний раз взглянуть на его лицо. Оно светло и как будто продолжает источать духовное сияние. О чем думал он в одиночестве?.. Существует поверье, что в предсмертное мгновение проносится пред мысленным взором вся жизнь. Она была у него такая долгая...
И может быть — почему не допустить и такое, — ему вспомнились слова его старого друга Сергея Федоровича Ольденбурга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85