Вечером того же дня к ужину мне дали шоколадные конфеты. А через два дня мне было сказано, чтобы я собрал свои вещи, – меня переведут в другое место.
Я подумал, что теперь-то наконец все прояснилось. Но пока что меня лишь переправили в другое здание. Там меня поместили в большую камеру, где находилось примерно 30 немецких военнопленных. Когда я вошел, все бросились ко мне и стали расспрашивать, кто я такой и почему оказался здесь, а не в лагере для военнопленных. Но когда я сказал, что до войны работал здесь, в Москве, в германском посольстве, и попал в плен на фронте на Висле, интерес ко мне пропал. У меня создалось впечатление, что я оказался среди заключенных, которые попали сюда по подозрению в том, что они – военные преступники, и теперь они дожидались суда.
Прошло еще десять или двенадцать дней, а меня даже ни разу не вызвали на допрос. Вдруг однажды утром – это было 9 мая 1945 года – в камеру вошел охранник, назвал мою фамилию, предложил мне забрать вещи и следовать за ним. Он привел меня в помещение, где были тщательно проверены все мои данные. Проверявший меня служащий сказал: «Война капут! Гитлер капут!» А я ответил ему по-русски: «Наконец-то! Это замечательно! Я также рад этому!» Мы обменялись крепким рукопожатием и поздравили друг друга. Но потом, как мне показалось, он подумал, что я, быть может, все же являюсь военным преступником. Он отвел меня в камеру размером с небольшую кабину раздевалки плавательного бассейна, где предложил подождать.
Прошло около часа. Затем появился очень молодой и очень дружелюбный советский офицер с большим и явно довольно тяжелым чемоданом. Он протянул мне руку и сказал: «Здравствуйте, я Гернштадт!» Я был настолько удивлен, что мне и в голову не пришло, что это могла быть еще одна, последняя проверка. Я ответил ему: «Вы, наверное, хотите сказать, что вы – от товарища Гернштадта. Где он сейчас?» Офицер несколько смутился и сказал: «Да, я к вам от товарища Гернштадта. А в этом чемодане я принес одежду. Переодевайтесь и старую одежду оставьте здесь. Минут через десять я снова приду и мы поедем на вашу квартиру».
В чемодане было все необходимое: костюм моего размера, пара ботинок, которые оказались маловаты, теплое пальто, летний плащ, рубашки, белье, носки, бритвенный прибор, галстук, сигареты, спички и т.д. Когда появившийся вновь офицер спросил, не нужно ли мне чего-нибудь еще, я сказал, что мне, собственно, очень не хватает очков, и рассказал ему о своей беде. Он записал, какие очки мне нужны, и обещал достать их. Затем мы отправились в путь. Он привез меня в расположенный несколько в стороне от центра новый городской район, где в пустовавшей квартире какого-то советского товарища для меня было приготовлено жилье. Теперь, действительно, все было позади.
Изучая в своей новой московской квартире газеты, которых мне все время так не хватало, я убедился, что вторая мировая война в Европе действительно закончилась, что фашистская Германия безоговорочно капитулировала, с Гитлером, Геббельсом и иными нацистскими бандитами покончено, а многие другие фашистские преступники находились в тюрьме, что начался новый этап нашей борьбы и немецкой истории. Борьба и бесчисленные жертвы немецких борцов Сопротивления оказались, таким образом, не напрасными.
Я еще не пришел в себя, чтобы принять участие в великом празднике Советского Союза и всех прогрессивных людей мира, чтобы пойти на Красную площадь, к Кремлю, и там вместе с москвичами отметить Великую Победу, свою долю в которую также внесли немецкие коммунисты, все антифашисты. Все еще отказывали мои ноги. Кроме того, у меня не имелось документов, и я мог оказаться в затруднительном положении.
Таким образом, мне пришлось удовлетвориться чтением газет за последние дни. Великолепным фейерверком в честь Великой Победы я любовался из окна моей московской квартиры. Расцвечивая небо Москвы, этот фейерверк возвещал о великом историческом событии, которое изменило весь мир.
Глядя на все это, я вспоминал о 22 июня 1941 года, о том дне, на рассвете которого фашистские армии вторглись в Советский Союз, о дне, когда меня также ранним утром сообщением о начале войны разбудили в моей квартире на Фрунзенской набережной у Москвы-реки и когда я отправился в посольство фашистской Германии. Тот день от сегодняшнего отделяли всего четыре года. Но сколько жертв принесла эта война! Я подумал, что, быть может, я единственный немец, переживший день нападения в Москве и проведший эти четыре года главным образом на территории и в логове фашистского зверя, но которому все же довелось вместе с москвичами отпраздновать в Москве День Победы… Но где теперь Шарлотта, дети и моя мать?
Следующая цель – Берлин
Первые две недели моего свободного пребывания в Москве прошли под знаком Победы и встречи с этим городом. Из Центра мне порекомендовали прежде всего хорошенько отдохнуть. Я получил очки и снова хорошо видел, что творилось вокруг. Левая нога зажила, все остальное также было в порядке. Я обошел все знакомые мне улицы города. Повсюду еще виднелись следы войны, в магазинах были заметны трудности со снабжением, с которыми Советскому Союзу пришлось бороться все годы войны.
Попытки разыскать старых друзей вначале оказались безрезультатными. Как сообщил опекавший меня советский товарищ, Гернштадт находился уже в Берлине или на пути туда. Павел Иванович Петров, сказали мне, все еще на Дальнем Востоке, но скоро должен вернуться в Москву. Прогуливаясь по Москве, я прошел мимо дома, где когда-то жил, и мимо фашистского посольства. По просьбе товарищей из Центра я кратко доложил о своей деятельности в течение прошедших четырех лет.
Почувствовав себя полностью работоспособным, я примерно через три недели стал просить, чтобы мне была предоставлена возможность принять участие в восстановлении моей разрушенной фашистским германским империализмом родины и в антифашистско-демократических преобразованиях там. Я хотел вернуться в Берлин. К тому же я все еще ничего не знал о судьбе своей семьи. У меня было такое чувство, что я бездельничаю в Москве, в то время как, несомненно, нужен в Берлине. Я считал, что моя деятельность в качестве советского разведчика завершена, и стремился как можно скорее включиться в борьбу за демократическое, а затем – социалистическое преобразование Германии. Советские товарищи с пониманием отнеслись к этим пожеланиям и к моей просьбе освободить меня теперь, после победы над германским фашизмом, от деятельности разведчика.
Но мне говорили, что врачи пока недовольны состоянием моего здоровья. Обстановка в Германии и в сильно разрушенном Берлине очень сложная, еще не нормализовалось снабжение населения, здравоохранение только начинает налаживаться. Нельзя исключать нарушений снабжения и даже эпидемий. Мне советовали набраться терпения и повременить с отъездом – пусть в Германии все хоть немного наладится. Надо, чтобы улучшилось положение и на транспорте. Сейчас даже Центру трудно получить для меня место в одном из военных транспортных самолетов, на которые приходится значительная часть перевозок пассажиров между Москвой и Берлином. Время шло, нетерпение мое увеличивалось.
Где-то около 15 июня опекавший меня симпатичный молодой офицер, который приезжал за мной, чтобы перевезти меня на московскую квартиру, сообщил, что со мной хотели бы еще раз встретиться руководящие товарищи из Центра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
Я подумал, что теперь-то наконец все прояснилось. Но пока что меня лишь переправили в другое здание. Там меня поместили в большую камеру, где находилось примерно 30 немецких военнопленных. Когда я вошел, все бросились ко мне и стали расспрашивать, кто я такой и почему оказался здесь, а не в лагере для военнопленных. Но когда я сказал, что до войны работал здесь, в Москве, в германском посольстве, и попал в плен на фронте на Висле, интерес ко мне пропал. У меня создалось впечатление, что я оказался среди заключенных, которые попали сюда по подозрению в том, что они – военные преступники, и теперь они дожидались суда.
Прошло еще десять или двенадцать дней, а меня даже ни разу не вызвали на допрос. Вдруг однажды утром – это было 9 мая 1945 года – в камеру вошел охранник, назвал мою фамилию, предложил мне забрать вещи и следовать за ним. Он привел меня в помещение, где были тщательно проверены все мои данные. Проверявший меня служащий сказал: «Война капут! Гитлер капут!» А я ответил ему по-русски: «Наконец-то! Это замечательно! Я также рад этому!» Мы обменялись крепким рукопожатием и поздравили друг друга. Но потом, как мне показалось, он подумал, что я, быть может, все же являюсь военным преступником. Он отвел меня в камеру размером с небольшую кабину раздевалки плавательного бассейна, где предложил подождать.
Прошло около часа. Затем появился очень молодой и очень дружелюбный советский офицер с большим и явно довольно тяжелым чемоданом. Он протянул мне руку и сказал: «Здравствуйте, я Гернштадт!» Я был настолько удивлен, что мне и в голову не пришло, что это могла быть еще одна, последняя проверка. Я ответил ему: «Вы, наверное, хотите сказать, что вы – от товарища Гернштадта. Где он сейчас?» Офицер несколько смутился и сказал: «Да, я к вам от товарища Гернштадта. А в этом чемодане я принес одежду. Переодевайтесь и старую одежду оставьте здесь. Минут через десять я снова приду и мы поедем на вашу квартиру».
В чемодане было все необходимое: костюм моего размера, пара ботинок, которые оказались маловаты, теплое пальто, летний плащ, рубашки, белье, носки, бритвенный прибор, галстук, сигареты, спички и т.д. Когда появившийся вновь офицер спросил, не нужно ли мне чего-нибудь еще, я сказал, что мне, собственно, очень не хватает очков, и рассказал ему о своей беде. Он записал, какие очки мне нужны, и обещал достать их. Затем мы отправились в путь. Он привез меня в расположенный несколько в стороне от центра новый городской район, где в пустовавшей квартире какого-то советского товарища для меня было приготовлено жилье. Теперь, действительно, все было позади.
Изучая в своей новой московской квартире газеты, которых мне все время так не хватало, я убедился, что вторая мировая война в Европе действительно закончилась, что фашистская Германия безоговорочно капитулировала, с Гитлером, Геббельсом и иными нацистскими бандитами покончено, а многие другие фашистские преступники находились в тюрьме, что начался новый этап нашей борьбы и немецкой истории. Борьба и бесчисленные жертвы немецких борцов Сопротивления оказались, таким образом, не напрасными.
Я еще не пришел в себя, чтобы принять участие в великом празднике Советского Союза и всех прогрессивных людей мира, чтобы пойти на Красную площадь, к Кремлю, и там вместе с москвичами отметить Великую Победу, свою долю в которую также внесли немецкие коммунисты, все антифашисты. Все еще отказывали мои ноги. Кроме того, у меня не имелось документов, и я мог оказаться в затруднительном положении.
Таким образом, мне пришлось удовлетвориться чтением газет за последние дни. Великолепным фейерверком в честь Великой Победы я любовался из окна моей московской квартиры. Расцвечивая небо Москвы, этот фейерверк возвещал о великом историческом событии, которое изменило весь мир.
Глядя на все это, я вспоминал о 22 июня 1941 года, о том дне, на рассвете которого фашистские армии вторглись в Советский Союз, о дне, когда меня также ранним утром сообщением о начале войны разбудили в моей квартире на Фрунзенской набережной у Москвы-реки и когда я отправился в посольство фашистской Германии. Тот день от сегодняшнего отделяли всего четыре года. Но сколько жертв принесла эта война! Я подумал, что, быть может, я единственный немец, переживший день нападения в Москве и проведший эти четыре года главным образом на территории и в логове фашистского зверя, но которому все же довелось вместе с москвичами отпраздновать в Москве День Победы… Но где теперь Шарлотта, дети и моя мать?
Следующая цель – Берлин
Первые две недели моего свободного пребывания в Москве прошли под знаком Победы и встречи с этим городом. Из Центра мне порекомендовали прежде всего хорошенько отдохнуть. Я получил очки и снова хорошо видел, что творилось вокруг. Левая нога зажила, все остальное также было в порядке. Я обошел все знакомые мне улицы города. Повсюду еще виднелись следы войны, в магазинах были заметны трудности со снабжением, с которыми Советскому Союзу пришлось бороться все годы войны.
Попытки разыскать старых друзей вначале оказались безрезультатными. Как сообщил опекавший меня советский товарищ, Гернштадт находился уже в Берлине или на пути туда. Павел Иванович Петров, сказали мне, все еще на Дальнем Востоке, но скоро должен вернуться в Москву. Прогуливаясь по Москве, я прошел мимо дома, где когда-то жил, и мимо фашистского посольства. По просьбе товарищей из Центра я кратко доложил о своей деятельности в течение прошедших четырех лет.
Почувствовав себя полностью работоспособным, я примерно через три недели стал просить, чтобы мне была предоставлена возможность принять участие в восстановлении моей разрушенной фашистским германским империализмом родины и в антифашистско-демократических преобразованиях там. Я хотел вернуться в Берлин. К тому же я все еще ничего не знал о судьбе своей семьи. У меня было такое чувство, что я бездельничаю в Москве, в то время как, несомненно, нужен в Берлине. Я считал, что моя деятельность в качестве советского разведчика завершена, и стремился как можно скорее включиться в борьбу за демократическое, а затем – социалистическое преобразование Германии. Советские товарищи с пониманием отнеслись к этим пожеланиям и к моей просьбе освободить меня теперь, после победы над германским фашизмом, от деятельности разведчика.
Но мне говорили, что врачи пока недовольны состоянием моего здоровья. Обстановка в Германии и в сильно разрушенном Берлине очень сложная, еще не нормализовалось снабжение населения, здравоохранение только начинает налаживаться. Нельзя исключать нарушений снабжения и даже эпидемий. Мне советовали набраться терпения и повременить с отъездом – пусть в Германии все хоть немного наладится. Надо, чтобы улучшилось положение и на транспорте. Сейчас даже Центру трудно получить для меня место в одном из военных транспортных самолетов, на которые приходится значительная часть перевозок пассажиров между Москвой и Берлином. Время шло, нетерпение мое увеличивалось.
Где-то около 15 июня опекавший меня симпатичный молодой офицер, который приезжал за мной, чтобы перевезти меня на московскую квартиру, сообщил, что со мной хотели бы еще раз встретиться руководящие товарищи из Центра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144