https://www.dushevoi.ru/products/dushevye-kabiny/120x80/s-glubokim-poddonom/ 

 

Новый поклонник, некий А. Кильцер, стал инициатором текстологических штудий, занявшись поисками первого издания книги, чтобы сравнить его с последующими. Когда он опубликовал о Шопенгауэре небольшую заметку, тот поспешил свести его в Мюнхене со своим верным учеником А. фон Доссом, «ибо, — писал он, — где двое „собраны во имя Мое, там и Я посреди них“» (Мф 18, 20; письмо Доссу от 12 сентября 1852 года). Новый Христос!
Куно Фишер в книге о Шопенгауэре весьма неодобрительно относится к ревностному вниманию философа к своей растущей известности. Он называет его болезненно тщеславным, упрекает за измену прокламируемого им отказа от воли. Но философия — профессия публичная, и творец не может не желать, чтобы его услышали. Многолетнее неприятие учения и одинокая жизнь не погасили его воли к жизни и живого ума. Признание пришло поздно, и он не мог не внимать и не радоваться ему, хотя бы в частных письмах. Быть может, и печально, что мудрец и великий ум так радуется малейшим знакам внимания; но эта радость вызывает и сочувствие, так как перед нами предстает человек совершенно одинокий и от своего одиночества страдающий. Упреки Фишера несправедливы. К тому же Шопенгауэр понимал истинную цену своей славы.
Немецкий писатель Ф. Геббель свидетельствует, что в беседе с ним Шопенгауэр сравнивал «комедию славы» с театром: когда после представления в зале уже темно, но еще горят огни на пустой сцене... «тут выхожу вперед я — опоздавший, привычно отставший, и тогда начинается комедия моей славы» (133. S. 308). Порой его известность действительно вызывала комический эффект.
Какой-то поклонник сообщал, что приобрел три экземпляра последнего издания, чтобы осчастливить своих родственников. Другой — строил дом только ради того, чтобы повесить там портрет философа. Некий господин из Богемии ежедневно обновлял венок, увенчивавший его портрет. Курсанты военной школы всю ночь слушали чтение «Метафизики половой любви». Из соседнего Гамбурга прибыли члены какого-то ферейна, чтобы с немецкой основательностью заняться изучением пессимизма. Так или иначе, Шопенгауэр в конце жизни стал знаменитым, а в конце XIX века он был уже самым читаемым в мире философом.
Стал ли он счастливым? Ведь дело его жизни принесло наконец плоды. Вопрос остается открытым. Тем не менее вполне можно говорить, если не о радости (Шопенгауэр по-прежнему постоянно предавался беспокойству и дурным предчувствиям), то по крайней мере его удовлетворенности тем, что в конце концов жизнь состоялась. За год до кончины он как-то сказал Фрауэнштедту: «Знаете ли, абсолютно все, что сделано, поддается подсчету. Я иногда удивляюсь самому себе, что все это сумел совершить. Ведь в повседневной жизни нет ничего такого, что проявляется в высшие моменты созидания» (133. S. 124).
Вопрос о счастье остается открытым еще и потому, что в учении Шопенгауэра счастье — всего лишь миг, уступающий место новым стремлениям, желаниям и мотивам, реализация которых невозможна, иллюзорна либо мимолетна и всегда сопровождается беспокойством, неприятностями и страданием. И только страдание имеет позитивный смысл.
Негативное счастье
Счастье и представление о нем значительно старше любой философии. Люди всегда стремились к полноте бытия, к лучшей жизни, к самореализации — силе, власти, чести, богатству, здоровью, долгой жизни. Веками сохранялось представление о счастливом «золотом веке» человечества, которое было когда-то, а теперь (и это «теперь» длится с мифологических времен до наших дней) жизнь такова, что человеку больше выпадает страданий, чем счастья: о счастье мечтают, к нему стремятся. Счастье видится в руках судьбы либо богов, но также и в руках человека. В течение веков вырабатывалось понятие о высшем благе как идеале, в котором воплощено высшее человеческое счастье, к нему стремится человечество, несмотря на беды и страдания.
Шопенгауэр полагал, что в мире существуют три могущественные мировые силы — мудрость, мощь и счастье. Последняя из них самая важная. Но наш жизненный путь подобен бегу корабля. Судьба играет роль ветров, либо быстро продвигая нас вперед, либо отбрасывая назад, а наши собственные усилия имеют мало значения. Наше житейское поприще является производным двух факторов — ряда событий и ряда наших решений, осуществляющихся в ограниченном горизонте, который проясняется только тогда, когда они переходят в наличную действительность. Перед нами открывается в этом случае столько упущенного счастья, столько навлеченных на себя бед! «Судьба тасует карты, мы играем» (71. С. 396).
Шопенгауэр сравнивает жизнь с игрой — древней метафорой, использованной еще Омаром Хайямом:
Я жизнь сравнил бы с шахматной игрой,
То ночь, то день, а пешки — мы с тобой.
Подвигали, побили и забыли,
И в темный ящик сунут на покой.
(Пер. Тхоржевского)
В переводе В. Державина это рубаи выглядит иначе, но смысл его тот же:
Кто мы? — Куклы на нитках, а кукольник наш — небосвод,
Он в большом балагане своем представленье ведет.
Нас теперь на ковре бытия поиграть он заставит,
А потом в свой сундук одного за другим уберет.
Оптимизму, вере в счастье противостоит здесь глубокий пессимизм, неверие в возможность благой жизни, ибо она кончается смертью, да и сама жизнь такова, что подчас лучше умереть, поскольку за пределами жизни «беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в силах. Там узники вместе наслаждаются покоем и не слышат криков надсмотрщика; малый и великий там равны, и раб свободен от господина своего» (Иов. 3, 17-19).
Положив в фундамент своего учения безосновную и могучую волю, проявляющуюся во всей Вселенной, которая стремит и движет весь мир без цели и без конца в бесконечном времени и пространстве и объективацию которой представляют собой предметы, процессы и человеческая жизнь, Шопенгауэр объясняет этим обстоятельством недостижимость человеком, подвластным волевым импульсам, продолжительной удовлетворенности и тем самым — недоступность счастья.
Шопенгауэр пишет: «Существует одно врожденное заблуждение, и оно состоит в том, что мы рождены для счастья. И врождено оно потому, что совпадает с самим нашим существованием, наше существо — его парафраза, а наше тело — его монограмма: ведь мы не что иное, как воля к жизни, а последовательное удовлетворение всего нашего воления и есть то, что мыслится в понятии счастья» (74. С. 616).
Но воля, которая хозяйничает в мире и в человеческой жизни, весьма мало способствует этой цели. Вину за это возлагают на неблагоприятные обстоятельства, на судьбу, других людей или собственные промахи. И когда жизнь прожита, в старости человек угнетен тем, что она не состоялась. К тому же любой из радостных дней проходит как нечто мимолетное, наслаждение оставляет осадок неудовлетворенности, а то и иллюзорности. Получается, что счастье как цель существования недостижимо.
«Удовлетворение, или то, что называют счастьем, в действительности по своему существу всегда негативно и никогда не бывает позитивным. Это всегда не изначальное счастье, но удовлетворенное желание. Ибо желание, то есть недостаток чего-либо, — условие, предшествующее всякому наслаждению. Но вместе с удовлетворением исчезает желание, а следовательно, и наслаждение. Поэтому удовлетворение или счастье — всего лишь освобождение от горя, от нужды;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
 раковина с тумбой в ванную комнату 

 кухонная плитка