Я их не просила. Кроме того, во время общих занятий как раз и зарождается дружба, разве не так? А я намерена обзавестись друзьями среди наших соседей.
– Я не разрешаю вам заходить во владения Питерли, – сказал он.
– Почему? – Она изумленно посмотрела на него. – Потому что он унизил вашу сестру, Джеймс? Но ведь это было так давно. Кроме того, сейчас его нет в поместье, и его приезда не ждут. Мистер Бисли сказал, что там рядом с домом есть превосходный плодовый сад и оранжерея.
– И тем не менее вы будете держаться оттуда подальше. Она помолчала.
– Я так понимаю, что это настоящее приказание? – спросила она.
– Да. – Он не смотрел на нее. Профиль его был застывшим, тяжелым. – Держитесь оттуда подальше, Мэдлин. И от Бисли.
– Вот теперь все понятно, – отозвалась она. – Мистер Бисли – молодой и холостой джентльмен. И привлекательный. Вы подозрительны и ревнивы. Вот в чем все дело, не так ли?
Он посмотрел на нее; в темноте его глаза казались очень темными.
– Не пристало замужней леди разъезжать верхом с холостым джентльменом, – сказал он.
– Ах, какая чепуха, Джеймс! – Она прищелкнула языком и раздраженно отвернулась к окну. – Вам просто не хочется, чтобы у меня появились друзья, вот и все. Вам хочется, чтобы я проводила время только с вами, хотя почему вам этого хочется, для меня загадка. Вы меня невзлюбили, и ко всему, что я делаю или говорю, вы относитесь с неодобрением.
– Я не невзлюбил вас, – возразил он.
– Значит, вы прекрасный актер.
– Мэдлин, – начал он, – я не…
– Странно, почему бы вам не запереть все окна и двери в Данстейбл-Холле, – не слушала она. – И носили бы связку ключей у себя на поясе. И выпускали бы меня из дому, не иначе как приковав к своему запястью. Или чтобы с обеих сторон у меня шли Кокинзы.
– Вы говорите глупости, – поморщился он.
– Ну разумеется, – парировала она. – По вашему мнению, от меня ничего другого и ждать нельзя, так ведь? Но если вы полагаете, что я намерена подчиняться вам в данном случае, Джеймс, вас ждет глубокое разочарование. Я сама буду выбирать себе друзей и проводить с ними время так, как мне заблагорассудится. А если вам это не нравится, можете запирать меня или колотить.
– Бисли принесет несчастье, – сказал Джеймс. – Держитесь от него подальше, Мэдлин.
– Вы собираетесь принудить меня? – спросила она, прищурившись.
– Если смогу, – ответил он.
Таким образом, ее снова охватило раздражение, сильнейшее раздражение, и вечер был окончательно испорчен. Она намеревалась быть с ним приветливой, когда они будут возвращаться домой. Он будет доволен, думала она, что ей понравились его соседи и что она уже завязала кое с кем дружеские отношения. К тому же весь вечер он казался таким красивым на свой особый, суровый, лад, в черном траурном костюме. Сердце ее просто разрывалось от любви.
Но ему и впрямь не угодишь. Ее так и подмывало из гордости отказаться от всех попыток. Но отказаться от них означало бы всю жизнь быть несчастной. Возможно, несчастье и поджидает ее где-то неподалеку, но она не намерена распахнуть перед ним дверь и приглашать его в дом.
– Вам нетрудно будет устроить обед как-нибудь в недалеком будущем? – спросил он. – Вы ведь будете рады заняться этим, не правда ли, Мэдлин?
Это явно похоже на оливковую ветвь – символ мира. Она повернулась к нему с ослепительной улыбкой.
– Да, – ответила она, – это будет чудно. Возможно, к тому времени я познакомлюсь еще с кем-нибудь, и мы сможем пригласить их тоже.
– В таком случае я оставляю всю подготовку на вас.
– Джеймс, – сказала Мэдлин позже, когда они уже были в спальне, – я почти ничего здесь не видела, кроме дома и того, что рядом с ним. Разговоры о прогулках и поездках разожгли мой аппетит. Наверное, завтра я поеду верхом.
– Но только не одна, – заметил Джеймс. – А если выедете одна, не съезжайте с дорог и пастбищ. Ни за что не приближайтесь к торфяным болотам. Вы заблудитесь.
– Пустяки! – Она тряхнула головой. – Я не ребенок.
– А я, – сказал он, подходя к ней – она стояла у кровати, – я не из тех, кому можно на каждом шагу перечить. Я хорошо знаю эти края, – спокойно продолжал он. – Торфяные болота очень опасны, Мэдлин. Там очень легко сбиться с дороги. Вы должны мне обещать не ездить туда одна. Если не в будущем, то по крайней мере сейчас. Прошу вас.
– Джеймс, – проговорила молодая женщина, с улыбкой прикасаясь к его груди легкой рукой, – я пообещаю вам это с одним условием – что в течение недели вы возьмете меня туда с собой.
– Вы хотите, чтобы я был с вами? – спросил он.
– Да, я хочу, чтобы вы были со мной, – ответила она, и ее вторая рука присоединилась к первой. – Ведь вы мой муж, не так ли? Молодой муж, и у нас медовый месяц. Да? Обещайте, что возьмете меня на прогулку верхом.
– И мы будем ссориться на каждом шагу?
– Пока вы не дадите мне обещания, я тоже его не дам, – заупрямилась она. – Я буду ездить на торфяники каждый Божий день просто из чувства противоречия, и мы будем ссориться еще больше. Возьмете меня?
– Да, – кивнул он, – конечно, я вас возьму. Для этого вам не нужно мое обещание. Но не думайте, что я забыл о вашем обещании, Мэдлин. Обещайте, прошу вас.
– Ах, ну ладно. Хотя я уверена, что это просто смешно. Обещаю не ездить на торфяные болота, если рядом со мной не будет вас – или того, кого вы одобрите… сколько времени?
– Пять лет.
– Пять лет. Теперь вы довольны? У вас понятливая, послушная жена.
Она попыталась вызвать у него ответную улыбку, но он только мрачно смотрел на нее.
– Обещайте мне не иметь дела с Бисли, – сказал он. Она подняла руку и положила растопыренные пальцы ему на губы.
– Давайте на этом закончим. Давайте не будем больше ссориться сегодня ночью. Я просто смертельно устала от ссор. – Она усмехнулась. – Особенно когда вы совершенно не правы.
Он схватил ее за запястье и заглянул в глаза. Глубоко в его глазах таилась, кажется, боль. Но лицо его ничего не выражало.
Она слегка потрясла головой.
– Не нужно больше ничего говорить, – сказала она. – Прошу вас, Джеймс, не нужно больше ничего говорить.
Днем она презирала себя за то, как неизменно отдавалась его любовной игре, за то, что научилась принимать участие в этой игре и получать от нее удовольствие. Она презирала себя за то, что так охотно соглашалась утолить его потребность в ней.
Но ночью не существовало ничего, кроме Джеймса и его неспешной, умелой любовной игры. И ее желания прикасаться к нему и чтобы он к ней прикасался, желания любить и быть любимой. Она научилась быть в постели обнаженной и не смущаться даже при горящих свечах; научилась, где и как прикасаться к нему, как возбуждать его, как усилить его наслаждение, когда он был в ней. Она научилась двигаться так, чтобы увеличить свое собственное наслаждение, довести напряжение до высшей точки, а затем отпустить, позволяя Джеймсу довести ее до экстаза.
И вот вместо того чтобы продолжать ссору, они принялись медленно ласкать друг друга и нашли в телах всю гармонию, всю правоту, которой не было в остальных сторонах их жизни.
И Мэдлин, лежа под мужем и двигаясь в одном ритме с ним в те минуты, когда их желание взметнулось на вершину, как всегда не думала ни о чем, кроме как о ласкающем ее мужчине, ей хотелось произносить его имя снова и снова.
Джеймс, Джеймс…
Но как всегда, у нее еще оставалось немного рассудка, немного гордости, чтобы понимать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Я не разрешаю вам заходить во владения Питерли, – сказал он.
– Почему? – Она изумленно посмотрела на него. – Потому что он унизил вашу сестру, Джеймс? Но ведь это было так давно. Кроме того, сейчас его нет в поместье, и его приезда не ждут. Мистер Бисли сказал, что там рядом с домом есть превосходный плодовый сад и оранжерея.
– И тем не менее вы будете держаться оттуда подальше. Она помолчала.
– Я так понимаю, что это настоящее приказание? – спросила она.
– Да. – Он не смотрел на нее. Профиль его был застывшим, тяжелым. – Держитесь оттуда подальше, Мэдлин. И от Бисли.
– Вот теперь все понятно, – отозвалась она. – Мистер Бисли – молодой и холостой джентльмен. И привлекательный. Вы подозрительны и ревнивы. Вот в чем все дело, не так ли?
Он посмотрел на нее; в темноте его глаза казались очень темными.
– Не пристало замужней леди разъезжать верхом с холостым джентльменом, – сказал он.
– Ах, какая чепуха, Джеймс! – Она прищелкнула языком и раздраженно отвернулась к окну. – Вам просто не хочется, чтобы у меня появились друзья, вот и все. Вам хочется, чтобы я проводила время только с вами, хотя почему вам этого хочется, для меня загадка. Вы меня невзлюбили, и ко всему, что я делаю или говорю, вы относитесь с неодобрением.
– Я не невзлюбил вас, – возразил он.
– Значит, вы прекрасный актер.
– Мэдлин, – начал он, – я не…
– Странно, почему бы вам не запереть все окна и двери в Данстейбл-Холле, – не слушала она. – И носили бы связку ключей у себя на поясе. И выпускали бы меня из дому, не иначе как приковав к своему запястью. Или чтобы с обеих сторон у меня шли Кокинзы.
– Вы говорите глупости, – поморщился он.
– Ну разумеется, – парировала она. – По вашему мнению, от меня ничего другого и ждать нельзя, так ведь? Но если вы полагаете, что я намерена подчиняться вам в данном случае, Джеймс, вас ждет глубокое разочарование. Я сама буду выбирать себе друзей и проводить с ними время так, как мне заблагорассудится. А если вам это не нравится, можете запирать меня или колотить.
– Бисли принесет несчастье, – сказал Джеймс. – Держитесь от него подальше, Мэдлин.
– Вы собираетесь принудить меня? – спросила она, прищурившись.
– Если смогу, – ответил он.
Таким образом, ее снова охватило раздражение, сильнейшее раздражение, и вечер был окончательно испорчен. Она намеревалась быть с ним приветливой, когда они будут возвращаться домой. Он будет доволен, думала она, что ей понравились его соседи и что она уже завязала кое с кем дружеские отношения. К тому же весь вечер он казался таким красивым на свой особый, суровый, лад, в черном траурном костюме. Сердце ее просто разрывалось от любви.
Но ему и впрямь не угодишь. Ее так и подмывало из гордости отказаться от всех попыток. Но отказаться от них означало бы всю жизнь быть несчастной. Возможно, несчастье и поджидает ее где-то неподалеку, но она не намерена распахнуть перед ним дверь и приглашать его в дом.
– Вам нетрудно будет устроить обед как-нибудь в недалеком будущем? – спросил он. – Вы ведь будете рады заняться этим, не правда ли, Мэдлин?
Это явно похоже на оливковую ветвь – символ мира. Она повернулась к нему с ослепительной улыбкой.
– Да, – ответила она, – это будет чудно. Возможно, к тому времени я познакомлюсь еще с кем-нибудь, и мы сможем пригласить их тоже.
– В таком случае я оставляю всю подготовку на вас.
– Джеймс, – сказала Мэдлин позже, когда они уже были в спальне, – я почти ничего здесь не видела, кроме дома и того, что рядом с ним. Разговоры о прогулках и поездках разожгли мой аппетит. Наверное, завтра я поеду верхом.
– Но только не одна, – заметил Джеймс. – А если выедете одна, не съезжайте с дорог и пастбищ. Ни за что не приближайтесь к торфяным болотам. Вы заблудитесь.
– Пустяки! – Она тряхнула головой. – Я не ребенок.
– А я, – сказал он, подходя к ней – она стояла у кровати, – я не из тех, кому можно на каждом шагу перечить. Я хорошо знаю эти края, – спокойно продолжал он. – Торфяные болота очень опасны, Мэдлин. Там очень легко сбиться с дороги. Вы должны мне обещать не ездить туда одна. Если не в будущем, то по крайней мере сейчас. Прошу вас.
– Джеймс, – проговорила молодая женщина, с улыбкой прикасаясь к его груди легкой рукой, – я пообещаю вам это с одним условием – что в течение недели вы возьмете меня туда с собой.
– Вы хотите, чтобы я был с вами? – спросил он.
– Да, я хочу, чтобы вы были со мной, – ответила она, и ее вторая рука присоединилась к первой. – Ведь вы мой муж, не так ли? Молодой муж, и у нас медовый месяц. Да? Обещайте, что возьмете меня на прогулку верхом.
– И мы будем ссориться на каждом шагу?
– Пока вы не дадите мне обещания, я тоже его не дам, – заупрямилась она. – Я буду ездить на торфяники каждый Божий день просто из чувства противоречия, и мы будем ссориться еще больше. Возьмете меня?
– Да, – кивнул он, – конечно, я вас возьму. Для этого вам не нужно мое обещание. Но не думайте, что я забыл о вашем обещании, Мэдлин. Обещайте, прошу вас.
– Ах, ну ладно. Хотя я уверена, что это просто смешно. Обещаю не ездить на торфяные болота, если рядом со мной не будет вас – или того, кого вы одобрите… сколько времени?
– Пять лет.
– Пять лет. Теперь вы довольны? У вас понятливая, послушная жена.
Она попыталась вызвать у него ответную улыбку, но он только мрачно смотрел на нее.
– Обещайте мне не иметь дела с Бисли, – сказал он. Она подняла руку и положила растопыренные пальцы ему на губы.
– Давайте на этом закончим. Давайте не будем больше ссориться сегодня ночью. Я просто смертельно устала от ссор. – Она усмехнулась. – Особенно когда вы совершенно не правы.
Он схватил ее за запястье и заглянул в глаза. Глубоко в его глазах таилась, кажется, боль. Но лицо его ничего не выражало.
Она слегка потрясла головой.
– Не нужно больше ничего говорить, – сказала она. – Прошу вас, Джеймс, не нужно больше ничего говорить.
Днем она презирала себя за то, как неизменно отдавалась его любовной игре, за то, что научилась принимать участие в этой игре и получать от нее удовольствие. Она презирала себя за то, что так охотно соглашалась утолить его потребность в ней.
Но ночью не существовало ничего, кроме Джеймса и его неспешной, умелой любовной игры. И ее желания прикасаться к нему и чтобы он к ней прикасался, желания любить и быть любимой. Она научилась быть в постели обнаженной и не смущаться даже при горящих свечах; научилась, где и как прикасаться к нему, как возбуждать его, как усилить его наслаждение, когда он был в ней. Она научилась двигаться так, чтобы увеличить свое собственное наслаждение, довести напряжение до высшей точки, а затем отпустить, позволяя Джеймсу довести ее до экстаза.
И вот вместо того чтобы продолжать ссору, они принялись медленно ласкать друг друга и нашли в телах всю гармонию, всю правоту, которой не было в остальных сторонах их жизни.
И Мэдлин, лежа под мужем и двигаясь в одном ритме с ним в те минуты, когда их желание взметнулось на вершину, как всегда не думала ни о чем, кроме как о ласкающем ее мужчине, ей хотелось произносить его имя снова и снова.
Джеймс, Джеймс…
Но как всегда, у нее еще оставалось немного рассудка, немного гордости, чтобы понимать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80