«А лед сегодня, похоже, опять переморозили – будет ломаться под коньком. Надо парням сказать об этом сразу…»
– Товарищ Рябов, я из «Комсомольской правды». Збарский моя фамилия. Разрешите посидеть вместе с командой во время игры?
Старший тренер с удивлением осмотрел просителя. Был он невысок, рыхловат… На Рябова спокойно смотрели умные глаза.
– А хоккейную форму надеть не хотите? – резко бросил он, впервые за многие годы тренерской работы услышав столь необычную просьбу от журналиста.
– Если это необходимо, чтобы вы разрешили сидеть вместе с командой, готов!
– А зачем вам сидеть в загоне: у вас же своя ложа прессы?
– Убежден, что игра делается не только на льду, но и в загоне. Хочу написать репортаж о том, что происходит на скамье и у борта…
– Там иногда такое звучит, что и на заборах не пишут.
Збарский улыбнулся.
Цепкая память Бориса Александровича подсказала, что он уже как-то спотыкался об эту фамилию на страницах газеты. И в памяти осталось, что материал был умным, острым и, хотя он не мог согласиться с автором до конца, понравился.
Повернувшись, Рябов зашагал в загон – начинался матч.
Только в конце встречи, выигранной его клубом с большим напряжением сил, он вдруг заметил, что Збарский сидит в уголке, весь внимание и спокойствие. Мало того, Глотов по-дружески болтает с ним, Гольцев что-то серьезно объясняет… И все они тихо, заговорщицки улыбаются.
Рябов хотел было прикрикнуть, чтобы «кормильцы» не отвлекались, но открытое, обаятельное лицо журналиста и на него подействовало успокаивающе. Рябов только хмыкнул про себя.
Репортаж в газете о том, что творилось в загоне, ему очень понравился: старший тренер как бы со стороны взглянул на себя и команду. А мыслящий корреспондент и вовсе пришелся по душе.
Потом Александр Збарский появился на сборах. Истекал месяц отдыха перед открытием сезона. Журналист поселился рядом, сняв комнату. Рябов застал его однажды на пляже в окружении едва ли не всей команды: загоревшие, кряжистые, выделявшиеся своими крепкими телами среди разномастной по загару, но еще более разномастной по фигурам человеческой массы.
Рябов предпочитал на пляже не появляться, во всяком случае, в разгар дня, когда узкая галечная полоска берега полна людей. Он купался рано утром, пока сбор еще спал. В самую жару обычно работал, в то время как парни шли к морю пожариться на солнце, подурачиться, приударить за курортницами.
В тот день он поломал свой график и, когда черной, отлично загоревшей глыбой выкатился на пляж, над местом, где обычно сидела команда, висел гомерический хохот… Збарский рассказывал анекдоты. Были они и грубоватыми и изысканными, остроумными более или менее, но все они преподносились с артистическим блеском. Рассказывал Александр спокойно, в самых комических местах его полноватое выразительное лицо оставалось безмятежным, этаким безразличным, будто, скучая, листал телефонную книгу. И от подобного выражения лица любая шутка становилась еще более смешной.
Разговорились. Збарский вырвал из газетной суеты две отпускные недели для работы над спортивной повестью. На юг приехал специально: ему было очень важно пожить рядом с командой, чтобы освежить некоторые впечатления. Рябов предложил переехать на базу. Уж там впечатлений столько, что, если он, Збарский, их немного отчерпает, Рябов ему будет только благодарен. Збарский охотно принял предложение.
И в те две недели, которые провели на юге, среди зеленых гор, на берегу моря, голубого, теплого, иногда до приторности горячего, так что не хотелось лезть в воду, а после купания, будто томимого жаждой, снова тянуло окунуться, они вечерами долго разговаривали. Александр ему нравился все больше и больше: обстоятельный, удивительно работоспособный и серьезный парень.
Рябов даже как-то пошутил:
– И как вас, такого серьезного человека, занесло в спорт?
– Я просто не отношусь к числу тех, которые считают спорт чем-то шутовским, второсортным…– ответил он и тем окончательно покорил Рябова. А уж если тот испытывал к кому-нибудь настоящую симпатию, то всерьез и надолго.
Многие представления Збарского о тренерском призвании совпадали с рябовскими. И они часто, долго и с удовольствием обсуждали и права тренера, и его обязанности.
– Для меня в тренере главное – доброта…– Збарский рассуждал, словно раскладывал мысли по полочкам, предоставляя, однако, мягкой формой разговора возможность Рябову, если он того захочет, переставить все в ином порядке.
– Доброта – нет такой профессии, – зло буркнул Рябов.
Александр понимающе кивнул:
– Я говорю о настоящих тренерах, людях высокопрофессиональных. Не случайных, попавших на тренерскую работу только потому, что сами некогда занимались спортом и в жизни не хватило сил и времени научиться чему-нибудь иному. О таких говорить-все равно что хоккейным шлемом вычерпывать это море…– Збарский ткнул рукой в сторону морской глади, тускло светившейся перед наступлением глубоких сумерек. Словно яркий солнечный свет, которого море щедро напилось за день, никак не мог покинуть его ласковых вод.
Они сидели на маленькой террасе спортивной базы. За спиной раскинулось футбольное поле, кочковатое, вылинявшее, как тот лоскут холста над головой, который некогда служил тентом. Базу обступали частные домишки, утопавшие в тени тропических и полутропических пышных растений. Но даже их густые кроны не могли скрыть, как переполнены людьми все уголки, как медленно ворочается у ласкового моря человеческий муравейник.
– Вот и курортники приехали сюда за добротой, – кивнул на дома Збарский.– За добротой этого моря, этой земли, этого безоблачного неба. А в спорте доброта еще дороже. Спорт – мир жесткий, беспощадный, без милосердия… Тебя давят нагрузки, тебя давят соперники, тебя давит жизнь… И как важно, чтобы рядом оказался, жил добрый человек. Добрый, верный, всесильный… Одним словом -тренер.
В тот вечер Збарский, как ему было свойственно – мягко, но решительно, подтолкнул Рябова к написанию первой книги.
– Тренер – он ведь копилка! Как та теперь встречающаяся все реже и реже глиняная кошка с прорезью между ушей. Тренер вмещает в себя не только общий опыт всех, но и каждую судьбу в отдельности. Спортсмену отмерен скупой срок. Что успеет он сделать, не всегда зависит от него. Тем более понятие «сделать» растяжимо. Одному достаточно лишь жить в спорте, а другой не согласен на медаль ниже олимпийского достоинства. Но уйдут из спорта все – во славе ли, в сомнениях… А тренер, он как памятник всем неосуществленным надеждам, не доведенным до логического завершения начинаниям. Он должен не только стоять сам, но и другим напоминать о сделанном.
– Готов согласиться со сказанным… Для меня истинный тренер – не по должности, не по роду занятий, а по призванию – прежде всего человек абсолютно самоотверженный. Он должен уметь жить жизнью команды в целом и каждого игрока в отдельности. Он должен не только пассивно воспринимать, как бы клеить из частного общее, но и созидать его, быть творцом, лепить нечто свое, что еще никому из его подопечных далее не снится. Тренер – творец особого рода. Его материал – не подчиненные строгим законам живописи краски, не выстроенные в музыкальную строку ноты. Его материал – люди… Дорогой, неподатливый, порой неблагодарный материал… Но иного тренеру не дано…
– Вот об этом бы все и написать…
– Далеко не всем интересно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82