Тогда он отправился на прогулку по городу с крупным хоккейным боссом, истекавшим самодовольством и благополучием. И Рябов купил приглянувшийся в безумно дорогом модном магазине кухонный передник не потому, что тот был смертельно нужен, а потому, что вдруг захотел показать канадцу – знай наших! Ухлопал на покупку половину своих карманных денег и был очень обижен, когда канадец воспринял это как должное, поскольку, видно, считал, что советский хоккейный тренер номер один может позволить себе любой каприз.
Галина захлопотала у плиты, подвинув ему корзину с картошкой и таз для очистков. Он протянул руку и взялся за нож. Не успел начистить и половины кастрюли, а по кухне уже бродил устойчивый запах бульонного пара и острых специй.
Они работали оба под мерный голос Галины, рассказывавшей что-то о золовке и ее подругах – этой молодежи… Рябов сначала орудовал ножом машинально, почти не прислушиваясь к тому, о чем говорила жена. Но постепенно голос ее проникал в сознание все прочнее, хотя ему и были совершенно неинтересны взгляды какой-то Манечки на супружескую жизнь. Он подумал, что в этой ее беззаботной болтовне, быть может, и кроется та соломинка, за которую должен ухватиться утопающий… Сравнение с утопающим – даже мысленное, даже собственное – ему не понравилось, он хмыкнул, на что жена, умолкнув, спросила:
– И ты так считаешь?
Он не знал, к чему относился ее вопрос, и ответил уклончиво:
– Ну, не совсем так…
Теперь он слушал жену внимательно.
– Представь себе… В последней «Литературке» такой страшный материал… Группа подростков жестоко избила своего приятеля только за то, что он отказался вместе с ними избить какого-то другого паренька. Били жестоко… Между прочим, это и твой хоккей такие нравы насаждает! Учишь не играть, а драться! Молодежь жестока, несправедлива, неуважительна не только к старшим, но и к самим себе, вообще к человеческой жизни. Нет, ты представляешь: бить ногами до крови, до смерти своего сверстника только за то, что он отказался бить другого!
Рябов хотел сказать жене, что ей не стоит судить о том, о чем, они договорились, она судить не будет, – о его работе. Но сдержался… В своей сдержанности он опять был склонен видеть не столько миролюбие по отношению к жене, установившееся за последние год-два, сколько завтрашний день…
Он сполоснул картошку чистой водой и поставил ее на конфорку. Кинул щепоть соли, безошибочно определив дозу.
Так они и хлопотали дуэтом у плиты. Но он молчал, говорила лишь Галина:
– Помнишь, у Любочки Сторожкиной сын был, такой симпатичный, рослый парень? Ты еще считал, что из него бы получился отличный загребной на восьмерке. Так вот, этот сын Любочки, его зовут Витик, умирает. Можешь в это поверить? Молодой парень, которому нет еще и сорока, умирает от рака. Кто бы мог подумать? С виду казалось, он будет стоять веками под любым ветром. И началось все так глупо… В паху обнаружил какое-то утолщение, даже на опухоль не подумал, а когда обратились к врачу, пришлось срочно положить в онкологический институт. Ему сейчас столько облучений сделали, что американская бомба, сброшенная на Хиросиму, по мощности своей радиации просто игрушка. Парень аж пожелтел от всяких облучений…
Рябов с трудом вспоминал. Ему показалось, что он действительно помнит того парня, но вот лицо его никак не складывалось перед мысленным взором: он будто и знал, о ком идет речь, и будто не знал.
– Но облучение не помогло. Врачи решили прибегнуть к крайней мере. На операцию возлагали какую-то надежду. Вроде быстро пошел на поправку, а потом хуже, хуже… Уже открыто сказали жене и матери, что все… Осталось лишь ждать, сколько сил хватит в организме, чтобы бороться. Метастазы нашли в легких. Трудно дышать. Нет, ужас какой-то! Посмотришь – вокруг такие страсти разыгрываются, что порой неурядицы, вроде «сломалась стиральная машина» или «начальник на работе обхамил», и не должны тебя волновать.
– Это верно, – подхватил Рябов.– Такие мелочи ничто по сравнению с вечностью. Но вот беда: из мелочей-то вечность и складывается…
– Все философствуешь! – Галина с ухмылкой посмотрела на мужа.– А стиральная машина не работает! Сколько прошу тебя – отвези в мастерскую! Ну не могу же я отнести ее в кошелке!
– Ладно. На той неделе делать будет нечего – отвезу.
– Тебе-то делать будет нечего? – Галина сделала вид, что намек мужа на свободу после завтрашней коллегии ею не понят, и переменила тему разговора: – Кстати, сделала тебе перевод всех отмеченных тобою статей из канадских газет. Занятно…
Она достала откуда-то из-за коробок со специями довольно пухлую трубку свернутых машинописных страниц и протянула мужу.
Рябов взял странички и почему-то сказал:
– Чем ремонтировать, не лучше ли купить новую машину?
– Вот еще что придумал! Она и трех лет не отработала!
Рябов сел на табурет, на котором чистил картошку, и начал проглядывать страницы. Без очков и в сумраке кухни он с трудом различал строки. Когда Галина предупредительно подала ему очки, взял их машинально, водворил на нос и принялся читать. Материал получался действительно занимательный. Статьи, которые он отметил для перевода жене, касались предстоящих поединков с русскими. И надо сказать, канадские журналисты и специалисты не скупились на краски.
Рябов так увлекся чтением газетных выдержек, что не заметил, как жена подошла сзади, как полуобняла его, и, когда он снизу вверх взглянул ей в глаза, она тихо спросила:
– Что, папуля, плохо у тебя на душе? Не принимай близко к сердцу. Вспомни, когда тебе было легко… Сдюжишь, – она ободряюще улыбнулась, и на ее полное лицо легла густая сетка морщин.
– Сдюжу, – тихо ответил он.– Благодаря тебе и сдюжу. Знаешь, мышь, мне давно хотелось сказать тебе спасибо, что освободила меня от домашних забот, что сама занималась детьми и набивала холодильник бутербродами, пока я занимался своим любительским сочинительством.
Рябов увидел, как при его словах румянец удовольствия пробежал по щекам жены, и она, скорее, чтобы скрыть смущение, сказала:
– А когда мы жили с тобой тихо? Как мы начинали? Ты утром сдал экзамены, днем зарегистрировались, а вечером уехал к месту новой работы… Только через долгую неделю я смогла к тебе приехать…
Рябов потерся небритой щекой о руку жены, лежащую на плече, и, чтобы скрыть избыток какой-то непривычной для него нежности, опять уставился в машинописные листки.
18
Рябов любил Ригу. Но не мог ни себе, ни другим объяснить, за что он любит этот город, с которым было так мало связано – приезжал несколько раз играть, не пережив особых спортивных потрясений. К узким улочкам старого города не то что был равнодушен, но чувствовал себя в них тесно и уж, по крайней мере, не сюсюкал умильно: ах, древние улочки!
Товарищи по команде – многие из них любили этот город за точно определенные качества: возможность весело провести время, посидеть в хорошем ресторане с отличной кухней и отменным обслуживанием, так не похожим на маловоспитанную скороговорку московских официантов. Но главное – и Рябов знал это твердо – они любили Ригу за то, что местный клуб играл весьма посредственно и заранее обещал нетрудную победу.
Конечно, никто не мог сказать заранее, с каким счетом они выиграют, но что два очка, так важных для тренера, будут записаны в таблицу – несомненно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Галина захлопотала у плиты, подвинув ему корзину с картошкой и таз для очистков. Он протянул руку и взялся за нож. Не успел начистить и половины кастрюли, а по кухне уже бродил устойчивый запах бульонного пара и острых специй.
Они работали оба под мерный голос Галины, рассказывавшей что-то о золовке и ее подругах – этой молодежи… Рябов сначала орудовал ножом машинально, почти не прислушиваясь к тому, о чем говорила жена. Но постепенно голос ее проникал в сознание все прочнее, хотя ему и были совершенно неинтересны взгляды какой-то Манечки на супружескую жизнь. Он подумал, что в этой ее беззаботной болтовне, быть может, и кроется та соломинка, за которую должен ухватиться утопающий… Сравнение с утопающим – даже мысленное, даже собственное – ему не понравилось, он хмыкнул, на что жена, умолкнув, спросила:
– И ты так считаешь?
Он не знал, к чему относился ее вопрос, и ответил уклончиво:
– Ну, не совсем так…
Теперь он слушал жену внимательно.
– Представь себе… В последней «Литературке» такой страшный материал… Группа подростков жестоко избила своего приятеля только за то, что он отказался вместе с ними избить какого-то другого паренька. Били жестоко… Между прочим, это и твой хоккей такие нравы насаждает! Учишь не играть, а драться! Молодежь жестока, несправедлива, неуважительна не только к старшим, но и к самим себе, вообще к человеческой жизни. Нет, ты представляешь: бить ногами до крови, до смерти своего сверстника только за то, что он отказался бить другого!
Рябов хотел сказать жене, что ей не стоит судить о том, о чем, они договорились, она судить не будет, – о его работе. Но сдержался… В своей сдержанности он опять был склонен видеть не столько миролюбие по отношению к жене, установившееся за последние год-два, сколько завтрашний день…
Он сполоснул картошку чистой водой и поставил ее на конфорку. Кинул щепоть соли, безошибочно определив дозу.
Так они и хлопотали дуэтом у плиты. Но он молчал, говорила лишь Галина:
– Помнишь, у Любочки Сторожкиной сын был, такой симпатичный, рослый парень? Ты еще считал, что из него бы получился отличный загребной на восьмерке. Так вот, этот сын Любочки, его зовут Витик, умирает. Можешь в это поверить? Молодой парень, которому нет еще и сорока, умирает от рака. Кто бы мог подумать? С виду казалось, он будет стоять веками под любым ветром. И началось все так глупо… В паху обнаружил какое-то утолщение, даже на опухоль не подумал, а когда обратились к врачу, пришлось срочно положить в онкологический институт. Ему сейчас столько облучений сделали, что американская бомба, сброшенная на Хиросиму, по мощности своей радиации просто игрушка. Парень аж пожелтел от всяких облучений…
Рябов с трудом вспоминал. Ему показалось, что он действительно помнит того парня, но вот лицо его никак не складывалось перед мысленным взором: он будто и знал, о ком идет речь, и будто не знал.
– Но облучение не помогло. Врачи решили прибегнуть к крайней мере. На операцию возлагали какую-то надежду. Вроде быстро пошел на поправку, а потом хуже, хуже… Уже открыто сказали жене и матери, что все… Осталось лишь ждать, сколько сил хватит в организме, чтобы бороться. Метастазы нашли в легких. Трудно дышать. Нет, ужас какой-то! Посмотришь – вокруг такие страсти разыгрываются, что порой неурядицы, вроде «сломалась стиральная машина» или «начальник на работе обхамил», и не должны тебя волновать.
– Это верно, – подхватил Рябов.– Такие мелочи ничто по сравнению с вечностью. Но вот беда: из мелочей-то вечность и складывается…
– Все философствуешь! – Галина с ухмылкой посмотрела на мужа.– А стиральная машина не работает! Сколько прошу тебя – отвези в мастерскую! Ну не могу же я отнести ее в кошелке!
– Ладно. На той неделе делать будет нечего – отвезу.
– Тебе-то делать будет нечего? – Галина сделала вид, что намек мужа на свободу после завтрашней коллегии ею не понят, и переменила тему разговора: – Кстати, сделала тебе перевод всех отмеченных тобою статей из канадских газет. Занятно…
Она достала откуда-то из-за коробок со специями довольно пухлую трубку свернутых машинописных страниц и протянула мужу.
Рябов взял странички и почему-то сказал:
– Чем ремонтировать, не лучше ли купить новую машину?
– Вот еще что придумал! Она и трех лет не отработала!
Рябов сел на табурет, на котором чистил картошку, и начал проглядывать страницы. Без очков и в сумраке кухни он с трудом различал строки. Когда Галина предупредительно подала ему очки, взял их машинально, водворил на нос и принялся читать. Материал получался действительно занимательный. Статьи, которые он отметил для перевода жене, касались предстоящих поединков с русскими. И надо сказать, канадские журналисты и специалисты не скупились на краски.
Рябов так увлекся чтением газетных выдержек, что не заметил, как жена подошла сзади, как полуобняла его, и, когда он снизу вверх взглянул ей в глаза, она тихо спросила:
– Что, папуля, плохо у тебя на душе? Не принимай близко к сердцу. Вспомни, когда тебе было легко… Сдюжишь, – она ободряюще улыбнулась, и на ее полное лицо легла густая сетка морщин.
– Сдюжу, – тихо ответил он.– Благодаря тебе и сдюжу. Знаешь, мышь, мне давно хотелось сказать тебе спасибо, что освободила меня от домашних забот, что сама занималась детьми и набивала холодильник бутербродами, пока я занимался своим любительским сочинительством.
Рябов увидел, как при его словах румянец удовольствия пробежал по щекам жены, и она, скорее, чтобы скрыть смущение, сказала:
– А когда мы жили с тобой тихо? Как мы начинали? Ты утром сдал экзамены, днем зарегистрировались, а вечером уехал к месту новой работы… Только через долгую неделю я смогла к тебе приехать…
Рябов потерся небритой щекой о руку жены, лежащую на плече, и, чтобы скрыть избыток какой-то непривычной для него нежности, опять уставился в машинописные листки.
18
Рябов любил Ригу. Но не мог ни себе, ни другим объяснить, за что он любит этот город, с которым было так мало связано – приезжал несколько раз играть, не пережив особых спортивных потрясений. К узким улочкам старого города не то что был равнодушен, но чувствовал себя в них тесно и уж, по крайней мере, не сюсюкал умильно: ах, древние улочки!
Товарищи по команде – многие из них любили этот город за точно определенные качества: возможность весело провести время, посидеть в хорошем ресторане с отличной кухней и отменным обслуживанием, так не похожим на маловоспитанную скороговорку московских официантов. Но главное – и Рябов знал это твердо – они любили Ригу за то, что местный клуб играл весьма посредственно и заранее обещал нетрудную победу.
Конечно, никто не мог сказать заранее, с каким счетом они выиграют, но что два очка, так важных для тренера, будут записаны в таблицу – несомненно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82