Чем черт не шутит – еще сама к нам придет…
– Она за это время такое наворочает, что…
– Ну уж и наворочает! – с усмешкой перебил его начальник управления. – Вижу, ты к старости пугливым становишься… А ты посматривай, может, кто и клюнет вроде того инженера из НИИ или мальчишек, любителей подержанных заграничных штанов.
«Как в воду смотрел, – досадливо подумал Агапов, – так и есть, клюнул. Встретилась, а мы упустили. Как идти на доклад? Или подождать денек? – мелькнула соблазнительная мысль. – Сегодня встретятся, завтра и доложу. Победителя не судят! Тогда и расскажу, как потерял…»
Частые гудки телефона перебили его размышления. Агапов взял трубку, услышал окающий говорок генерала и, не ожидая вопроса, начал докладывать о «ЧП»…
V
В Москве Митин зашел в парикмахерскую на вокзале. Выбрав удобную минуту (мастер отошел за салфеткой), нащупал вшитый во внутреннюю полу пиджака сверток. Каждый раз, когда ему становилось тревожно, он гладил рукой тайник и успокаивался. Казалось, пока он есть – все в порядке, ничего не случится.
Правда, деньги были и еще. Митин усмехнулся, вспомнив тугие, плотно набитые водонепроницаемые мешки, зарытые в лесу, далеко от Москвы. Чего там только не было – портативный радиопередатчик с комплектом запасных элементов, миниатюрные фотокамеры, радиомаяк, средства тайнописи, оружие, даже саперные лопатки и маскировочные халаты для обратного перехода. Наконец, главное – деньги – пачки новеньких советских двадцатипяти и десятирублевок, американские доллары, английские фунты, турецкие лиры, часы, золотые монеты. И ампулы!..
На рассвете, после приземления, Митину с Зуйковым пришлось долго разыскивать запутавшийся в листве сброшенный груз. Зеленый парашют в полутьме сливался с зеленью леса, и найти его было нелегко. Они стянули его на землю и тут же зарыли.
С гор наплывала туча, заволокла вершины деревьев. По лесу, цепляясь за стволы, ползли белесые рваные облака. Моросило.
Усталые и мокрые, они забились в чаще пихтарника, густо заросшего, обсыпанного ярко красными цветами рододендрона и разлапистой лавровишней. Над ними плотной пеленой лежал грязный туман, дымными клочьями висел на ветвях, а они, прижавшись друг к другу, дремали, чутко прислушиваясь к таинственным шорохам леса. Из травы с шумом вылетел черный дрозд и, недовольно квохтая, скрылся в чаще. Митин рванулся, что-то забормотал. Зуйков выглянул из-под плаща и медленно осмотрелся. С соседней пихты, по-змеиному вытягивая голову и воровато кося глазом, на него смотрела сойка. Зуйков злобно выругался и нырнул под плащ.
– Когда рыть будем? – осипшим не то от простуды, не то от волнения голосом спросил он, но Митин не ответил.
Еще в разведшколе, отрабатывая поведение после выброски, инструктор предложил нарушить традицию – не уходить с места приземления. Наоборот! Забиться в чащу, замаскироваться и залечь. Пусть ищут! Пройдет день, два, три, пять – розыск ослабнет, уйдет к дорогам, железнодорожным станциям, городам. Там, а не здесь будут приглядываться к пришлым людям, проверять, но пройдет какое-то время, и все станет на свое место. Вот тогда то и можно выйти из убежища, осмотреться и, используя обстановку и местные условия, идти, ехать к назначенному месту сбора…
Днем прояснится, проглянет солнце, они определят место выброски… и залягут.
Еще там, за рубежом, в Южной Баварии, в условиях, близких к этим, они ходили по лесным массивам, ползали по заброшенным каменоломням, а вернувшись в школу, тщательно изучали карты зеленого квадрата, набитого горами, полными зверья, лесами, нехожеными тропами и бурными реками, корпели над двухверстками последней войны, рассматривали многочисленные фотографии, снятые иностранными туристами, читали книги об этом заповеднике. Как это было красиво на снимках и заманчиво в красочных туристских справочниках. Действительность была суровее.
Ампулы! Митин вспомнил, как на одном из занятий инструктор, которого звали Дью, – американец, хорошо говоривший по-русски, – показывал, как в крайнюю минуту воспользоваться спасительной «легкой» смертью. Подняв руку, он быстро прокусил рукав своей клетчатой рубашки. Глубоко вздохнув и театрально закатив глаза, повалился на пол. Пролежав несколько секунд, встал и, отряхивая запылившиеся брюки, обыденным, скучноватым голосом сказал:
– Вот и все. Легко, тихо и быстро. Не расставайтесь с ней! – посоветовал он. С улыбкой достал из кармана ампулу – плоскую и мягкую, наполненную бесцветной жидкостью, и, подняв ее на свет, сказал многозначительно: – Циан!
«Ну и кусал бы сам!» – с неприязнью подумал тогда Митин.
В самолете, когда они уже летели, Митин несколько раз машинально погладил рукав рубашки, чувствуя едва заметную выпуклость обшлага, и тогда же решил при первой возможности избавиться от нее. Скосив глаза на сидевшего рядом Зуйкова, увидел, что тот, сгорбившись от тяжести ранца, не отрываясь следит за сигнальной лампочкой и тоже поглаживает обшлаг рубашки. Что ж, видно, и он тоже думал так!
…Светлело. Высоко над кронами деревьев медленно проплывали оранжевые облака, освещенные встающим из-за гор солнцем. Пронизанные светом мутные столбы водяной пыли дрожали во влажных зарослях. Клочья тумана жались к стволам деревьев, бледнели и таяли. С ветвей свисали мохнатые седые клоки лишайника. И несмотря на кажущуюся безлюдность, лес жил. Где-то рядом деловито стучал дятел, под ногами в густой траве мелькали ящерицы, еще дальше, в глубине, слышался пересвист, цоканье и щебет птиц. Вдали, ломая кустарник, прошел зверь. Зверь – не человек. Больше всего Митин и Зуйков в эти минуты боялись людей…
…Дни проходили медленно и утомительно. Все перемешалось – днем спали, под вечер, осторожно осмотревшись, выползали из своего логова. Яму вырыли они на славу – под еще крепким дубком – глубокую и сухую, обвитую канатами толстых корней. Обложенная мхом и пожухлыми прошлогодними листьями, она надежно прикрывала от любопытных глаз. Продуктов было вдоволь, вода из неторопливо журчащего ручейка – рядом. Это даже мешало. Круглые сутки к воде тянулись звери. Влажная черная земля, выбитая оленьими и кабаньими копытами, не успевала отдохнуть от гостей…
На третий день, осмелев, Зуйков продрался через чащобу, заросшую ольшанником и дикой малиной, и выбрался на небольшую, залитую светом поляну. После затхлого влажного полумрака, увидав солнце, он повеселел. Солнечные лучи лежали на ярко-зеленой траве, покрытой пестрым ковром цветов. В синем, без облачка, небе парил орел. Опершись на сваленный полусгнивший ствол дерева и наблюдая за пустынной полянкой, Зуйков впервые за много дней наслаждался покоем. Внезапно по ту сторону поляны, в зарослях азалий, хрустнула ветка. Рука Зуйкова машинально потянулась к пистолету. Густая листва скрывала виновника тревоги, но, вглядевшись, Зуйков увидел застывшую ланку. Встревоженная, чувствуя, но еще не видя опасности, она косила глаза, но, видимо успокоившись, сорвала лист, пожевала и, мелькнув рыжим боком, пропала.
Треск валежника уходил в глубь леса, становился глуше и, наконец, затих. И снова тишина – только монотонное пчелиное жужжание, звон цикад, да резкий посвист невидимых птиц.
Узкая тропа вилась в высокой траве, уходила в лес. Зелено-желтые пучки омелы и клоки лишайника, свисая с ветвей, отгородили Зуйкова от остального мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Она за это время такое наворочает, что…
– Ну уж и наворочает! – с усмешкой перебил его начальник управления. – Вижу, ты к старости пугливым становишься… А ты посматривай, может, кто и клюнет вроде того инженера из НИИ или мальчишек, любителей подержанных заграничных штанов.
«Как в воду смотрел, – досадливо подумал Агапов, – так и есть, клюнул. Встретилась, а мы упустили. Как идти на доклад? Или подождать денек? – мелькнула соблазнительная мысль. – Сегодня встретятся, завтра и доложу. Победителя не судят! Тогда и расскажу, как потерял…»
Частые гудки телефона перебили его размышления. Агапов взял трубку, услышал окающий говорок генерала и, не ожидая вопроса, начал докладывать о «ЧП»…
V
В Москве Митин зашел в парикмахерскую на вокзале. Выбрав удобную минуту (мастер отошел за салфеткой), нащупал вшитый во внутреннюю полу пиджака сверток. Каждый раз, когда ему становилось тревожно, он гладил рукой тайник и успокаивался. Казалось, пока он есть – все в порядке, ничего не случится.
Правда, деньги были и еще. Митин усмехнулся, вспомнив тугие, плотно набитые водонепроницаемые мешки, зарытые в лесу, далеко от Москвы. Чего там только не было – портативный радиопередатчик с комплектом запасных элементов, миниатюрные фотокамеры, радиомаяк, средства тайнописи, оружие, даже саперные лопатки и маскировочные халаты для обратного перехода. Наконец, главное – деньги – пачки новеньких советских двадцатипяти и десятирублевок, американские доллары, английские фунты, турецкие лиры, часы, золотые монеты. И ампулы!..
На рассвете, после приземления, Митину с Зуйковым пришлось долго разыскивать запутавшийся в листве сброшенный груз. Зеленый парашют в полутьме сливался с зеленью леса, и найти его было нелегко. Они стянули его на землю и тут же зарыли.
С гор наплывала туча, заволокла вершины деревьев. По лесу, цепляясь за стволы, ползли белесые рваные облака. Моросило.
Усталые и мокрые, они забились в чаще пихтарника, густо заросшего, обсыпанного ярко красными цветами рододендрона и разлапистой лавровишней. Над ними плотной пеленой лежал грязный туман, дымными клочьями висел на ветвях, а они, прижавшись друг к другу, дремали, чутко прислушиваясь к таинственным шорохам леса. Из травы с шумом вылетел черный дрозд и, недовольно квохтая, скрылся в чаще. Митин рванулся, что-то забормотал. Зуйков выглянул из-под плаща и медленно осмотрелся. С соседней пихты, по-змеиному вытягивая голову и воровато кося глазом, на него смотрела сойка. Зуйков злобно выругался и нырнул под плащ.
– Когда рыть будем? – осипшим не то от простуды, не то от волнения голосом спросил он, но Митин не ответил.
Еще в разведшколе, отрабатывая поведение после выброски, инструктор предложил нарушить традицию – не уходить с места приземления. Наоборот! Забиться в чащу, замаскироваться и залечь. Пусть ищут! Пройдет день, два, три, пять – розыск ослабнет, уйдет к дорогам, железнодорожным станциям, городам. Там, а не здесь будут приглядываться к пришлым людям, проверять, но пройдет какое-то время, и все станет на свое место. Вот тогда то и можно выйти из убежища, осмотреться и, используя обстановку и местные условия, идти, ехать к назначенному месту сбора…
Днем прояснится, проглянет солнце, они определят место выброски… и залягут.
Еще там, за рубежом, в Южной Баварии, в условиях, близких к этим, они ходили по лесным массивам, ползали по заброшенным каменоломням, а вернувшись в школу, тщательно изучали карты зеленого квадрата, набитого горами, полными зверья, лесами, нехожеными тропами и бурными реками, корпели над двухверстками последней войны, рассматривали многочисленные фотографии, снятые иностранными туристами, читали книги об этом заповеднике. Как это было красиво на снимках и заманчиво в красочных туристских справочниках. Действительность была суровее.
Ампулы! Митин вспомнил, как на одном из занятий инструктор, которого звали Дью, – американец, хорошо говоривший по-русски, – показывал, как в крайнюю минуту воспользоваться спасительной «легкой» смертью. Подняв руку, он быстро прокусил рукав своей клетчатой рубашки. Глубоко вздохнув и театрально закатив глаза, повалился на пол. Пролежав несколько секунд, встал и, отряхивая запылившиеся брюки, обыденным, скучноватым голосом сказал:
– Вот и все. Легко, тихо и быстро. Не расставайтесь с ней! – посоветовал он. С улыбкой достал из кармана ампулу – плоскую и мягкую, наполненную бесцветной жидкостью, и, подняв ее на свет, сказал многозначительно: – Циан!
«Ну и кусал бы сам!» – с неприязнью подумал тогда Митин.
В самолете, когда они уже летели, Митин несколько раз машинально погладил рукав рубашки, чувствуя едва заметную выпуклость обшлага, и тогда же решил при первой возможности избавиться от нее. Скосив глаза на сидевшего рядом Зуйкова, увидел, что тот, сгорбившись от тяжести ранца, не отрываясь следит за сигнальной лампочкой и тоже поглаживает обшлаг рубашки. Что ж, видно, и он тоже думал так!
…Светлело. Высоко над кронами деревьев медленно проплывали оранжевые облака, освещенные встающим из-за гор солнцем. Пронизанные светом мутные столбы водяной пыли дрожали во влажных зарослях. Клочья тумана жались к стволам деревьев, бледнели и таяли. С ветвей свисали мохнатые седые клоки лишайника. И несмотря на кажущуюся безлюдность, лес жил. Где-то рядом деловито стучал дятел, под ногами в густой траве мелькали ящерицы, еще дальше, в глубине, слышался пересвист, цоканье и щебет птиц. Вдали, ломая кустарник, прошел зверь. Зверь – не человек. Больше всего Митин и Зуйков в эти минуты боялись людей…
…Дни проходили медленно и утомительно. Все перемешалось – днем спали, под вечер, осторожно осмотревшись, выползали из своего логова. Яму вырыли они на славу – под еще крепким дубком – глубокую и сухую, обвитую канатами толстых корней. Обложенная мхом и пожухлыми прошлогодними листьями, она надежно прикрывала от любопытных глаз. Продуктов было вдоволь, вода из неторопливо журчащего ручейка – рядом. Это даже мешало. Круглые сутки к воде тянулись звери. Влажная черная земля, выбитая оленьими и кабаньими копытами, не успевала отдохнуть от гостей…
На третий день, осмелев, Зуйков продрался через чащобу, заросшую ольшанником и дикой малиной, и выбрался на небольшую, залитую светом поляну. После затхлого влажного полумрака, увидав солнце, он повеселел. Солнечные лучи лежали на ярко-зеленой траве, покрытой пестрым ковром цветов. В синем, без облачка, небе парил орел. Опершись на сваленный полусгнивший ствол дерева и наблюдая за пустынной полянкой, Зуйков впервые за много дней наслаждался покоем. Внезапно по ту сторону поляны, в зарослях азалий, хрустнула ветка. Рука Зуйкова машинально потянулась к пистолету. Густая листва скрывала виновника тревоги, но, вглядевшись, Зуйков увидел застывшую ланку. Встревоженная, чувствуя, но еще не видя опасности, она косила глаза, но, видимо успокоившись, сорвала лист, пожевала и, мелькнув рыжим боком, пропала.
Треск валежника уходил в глубь леса, становился глуше и, наконец, затих. И снова тишина – только монотонное пчелиное жужжание, звон цикад, да резкий посвист невидимых птиц.
Узкая тропа вилась в высокой траве, уходила в лес. Зелено-желтые пучки омелы и клоки лишайника, свисая с ветвей, отгородили Зуйкова от остального мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39