– Жан-Мари, вам бы с Ивоном нужно вернуться на судно. Капитан ждет. Надо выгрузить ящики и доставить их сюда. Беник останется со мной.
– Есть, хозяин. Мы идем.
Ожидая возвращения друзей, бакалейщик принялся перелистывать справочник железных дорог, а боцман, наконец расслабившись, закурил любимую трубку. Ему очень нравилось в отеле.
«Депеша ушла в два часа… Жена должна была получить ее в четыре, самое позднее в пять. Значит, могла сесть на орлеанский поезд, который отходит в шесть часов и приходит в Париж в четверть десятого. Так… четверть десятого… Нормандская ветка… вот она… Поезд на Гавр отходит только в десять минут двенадцатого. На место прибывает в пять минут шестого утра. Брр! Ну и настроение у нее будет! Чего можно ожидать после ночи, проведенной в дороге?! Ладно! Как говорит капитан, мужайтесь!»
– Беник, надо бы поесть и выпить. А потом я посплю. Эй, дружище!
– К вашим услугам, месье.
– Закажи-ка торжественный ужин. Пусть накроют прямо здесь. А я пойду в свою комнату, чтобы прислуга меня не видела.
Боцман тут же нажал на кнопку электрического звонка, а Синий человек, удрученный своим положением, осторожно направился в соседнюю комнату.
Явился официант. Изучив меню, бретонец немного смутился. И половина названий блюд были ему незнакомы. Тогда находчивый моряк приказал принести все самые дорогие кушанья и самые старинные вина.
– Накройте на четверых. Весь провиант, напитки, посуду, словом, все, принесите сразу. После чего задрайте все люки, то есть закройте все двери и можете быть свободны. Прислуга нам не понадобится.
Вскоре в комнату принесли ящики с золотом, накрыли на стол, и четверо друзей в предвкушении удовольствия уселись ужинать. Чего-чего только здесь не было! Повар постарался на славу.
* * *
Пять часов утра. Беник и Жан-Мари, наевшись до отвала, заснули тут же, в комнате. Феликс съел немного и всю ночь не мог сомкнуть глаз. Его охватило беспокойство. Лежа в кресле-качалке, он тихо покачивался и беседовал с беспрерывно зевавшим Ивоном.
С улицы послышался грохот подъехавшего экипажа. Через несколько секунд в коридоре раздалось нервное торопливое постукивание каблучков. Бакалейщик сейчас же узнал этот звук.
В дверь постучали.
– Ивон, дитя мое, – произнес Обертен севшим от волнения голосом, – открой, а потом сразу иди спать. Черт побери! Никак не могу собраться.
В ту же минуту в дверях появилась юркая фигурка. Лицо женщины скрывала вуальnote 431. В руках она держала плед.
Войдя, она подняла вуаль, уронила плед, протянула вперед руки и закричала:
– Феликс! Мой бедный друг… Ах! Я уж и не надеялась увидеть тебя!
– Дитя мое… Дорогая моя, – бормотал больной, смущенный и почему-то позабывший тут же обо всех неприятностях, которые когда-либо причиняла ему эта женщина.
Он встал и тоже протянул к ней руки. Свет озарил его лицо! Женщина в ужасе отпрянула, потом, потрясенная, прислонилась к стене и прошептала:
– Боже правый!..
– Чудовище! Я похож на монстра, не так ли?
Мадам Обертен остолбенела, будто увидела голову Медузы Горгоныnote 432. Она не нашла, что ответить.
– Мне не нужно было возвращаться, – продолжал несчастный упавшим голосом. – Но разве я имел на это право? Дела есть дела… Честь семьи, честь фирмы. Марта, моя бедная девочка… Отец… мать…
– И я тоже, – сказала мадам Обертен кислым хорошо знакомым голосом. Потрясение, волнение ничуть не изменили его.
– Ну разве ты могла сомневаться, друг мой. – Голос Обертена прозвучал неубедительно. – Итак, мы разорены, не правда ли?
– Честь фирмы спасена, но мы в страшной нищете. У нас ничего не осталось.
– Ты в этом уверена?
– Увы! Если, конечно, ты не привез оттуда баснословного состояния. В чем я лично сильно сомневаюсь.
– Как знать!
– Что?
– Дорогая, сядь рядом со мной. Ты, наверное, устала и голодна?
– Об этом потом, Феликс, объясни, пожалуйста. Я как на иголках… Прошу тебя, оставь этот таинственный тон… Отвечай… Говори правду!
– Ну, хорошо! У тебя теперь нет мужа. Я понимаю, что смешно было бы рассчитывать на прежние отношения, я не питаю иллюзий. Однако взамен предлагаю тебе миллионера.
– Это правда? – Лицо маленькой женщины моментально оживилось.
– Ты ждешь доказательств?
– Почему бы и нет?
В ответ парижанин вынул из кармана связку ключей, отошел вглубь комнаты, где стояли четыре массивных ящика, обитые железом, открыл первый попавшийся, запустил руку, вытащил горсть гравия и сказал:
– Ты знаешь, что это такое?
– Но ведь это…
– Золото! Самородковое золото высшей пробы.
– И сколько его здесь?
– На миллион!
– В каждом ящике?
– В каждом ящике!
– И все это принадлежит тебе? Нам?
– Нам принадлежат три ящика, вернее, два с половиной.
– Три миллиона!.. Этой желтой земли…
– Ты говоришь как индеец…
– Три миллиона! – дрожащим голосом повторила мадам Обертен.
Она подошла к ящику и, даже не сняв перчатки, зачерпнула полную горсть желтого песка. Камешки сыпались сквозь пальцы, падали на пол. Но Аглая не замечала ничего, а лишь повторяла как зачарованная:
– Три миллиона! – И ни слова признательности, ни слова благодарности тому, кто доставил ей такое неслыханное богатство.
«Да, – подумал торговец колониальными товарами, глубоко опечаленный бесчувственностью своей жены, – госпожа Обертен, урожденная Аглая Ламберт, ничуть не изменилась. Кукла, алчная и равнодушная кукла».
Однако в эту минуту, словно услыхав мысли Феликса, мадам Обертен опомнилась и воскликнула:
– Друг мой!.. Мой милый Феликс! Ты лучший из мужей! Ах! Как я в тебе ошиблась!
«Дьявол! Вот тебе и раз», – подумал парижанин, смутившись.
– Дай расцелую тебя!
И, не выказывая ни малейшего отвращения, ни мгновения не колеблясь, она бросилась на шею мужу и дважды крепко поцеловала его синюю физиономию.
«Можно себе представить, как она отвернулась бы от меня, вернись я нищим! Вот уж истинно: все покупается!»
– Что же мы будем теперь делать? – спросила Аглая после запоздалого проявления чувств.
– Как можно скорее поедем в Париж вместе с моими друзьями.
– Твоими друзьями?
– Двое бравых моряков и мальчик. Они прошли со мной через все испытания. Этим благородным сердцам я обязан всем: и нашим состоянием, и собственной жизнью.
– Прекрасно! А что же в Париже?
– Продадим золото. Я разделю деньги между всеми нами. Будем жить на рентуnote 433 с капитала, полученного таким скорым и таким опасным путем.
– Великолепно!
– Но ты ничего не рассказываешь о Марте… об отце, о маме, о твоих стариках.
– Все здоровы, спасибо! У малышки был коклюш, но теперь она выздоровела. Я два раза в день водила ее на процедуры. Она подросла, но по-прежнему очень медлительна, точно как ты, прости за откровенность.
– А обо мне она говорит?
– Она нервничает.
– Бедный ребенок!
– Ну, ладно! Так мы едем?
– Как? Прямо сразу, даже не отдохнув?
– И ты хочешь, чтобы я отдыхала! Ты меня плохо знаешь. Разве я когда-нибудь устаю?
– Есть поезд в девять тридцать две.
– Годится! Закрой ящик, а то я окосею, глядя на него. А что это за камешки там?
– Кварц попадается. Мы вынуждены были работать очень быстро, надо было торопиться. Некогда выбрасывать. А почему ты спрашиваешь?
– Потому что они ничего не стоят, а место занимают.
– Тут уж я ничего не могу поделать!
«Вот это аппетит! Ненасытная утроба!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112