Казначей рассказал без утайки всё, что произошло во дворце.
Не потаил и того, что вся надежда у него на Андрея. Закончил такими словами:
– Сам видишь, дело государственное. Коли ты не поможешь – больше некому.
– Сделаю, – спокойно сказал Андрей. Его уверенность обрадовала казначея.
– Спасибо, что берёшься. Только…
– Чем, боярин, обеспокоился?
– Время вечернее, а должно быть готово к утру. Управишься ль за короткий срок?
– Один не управлюсь, ученика возьму. Ты верхом иль в возке приехал?
– В возке.
– Ступай за ворота. Мы мигом.
* * *
Было совсем темно, когда возок, запряжённый двумя вороными, въехал в Кремль. Возчик придержал коней у Соборной площади. Из возка выпрыгнули двое. Один держал в руках ящик, другой – большую доску, отсвечивающую в темноте белым левкасом.
– Доброй ночи, боярин, – сказал тот, у кого был ящик. – Прикажи, чтоб до света в собор не входили.
– Может, помощь какая потребуется?
– Сами управимся.
В соборе было темно. Огонёк одинокой лампадки напоминал далёкую, затерявшуюся в чёрном небе звезду.
Андрей отыскал свечи, затеплил от мерцавшей лампадки.
Пантюшка впервые увидел близко прекрасное лицо «Владимирской», с чертами, обозначенными тонкими изогнутыми линиями. Нежной, чуть впалой щекой прижималась она к круглой щеке ребёнка, а тот порывисто обнимал мать. На сына «Владимирская» не смотрела. Казалось, вглядывалась в его судьбу. Длинные тёмные глаза наполнила грусть, в углах сжатого рта затаилась печаль.
– Пантюша! – Негромкий оклик заставил Пантюшку повернуть к учителю голову. – Не хотел тревожить, хорошо ты смотрел. Однако пора. Я уж и знаменку изготовил.
* * *
На заре, по обыкновению, в церковь вошёл пономарь. Каждое утро он приходил сюда, пришёл и сегодня. Привычным взглядом окинул стены, иконостас. Всё ли в порядке, нет ли каких нарушений? Да какие нарушения могут произойти на Соборной площади, в серёдке Москвы, кто посмеет? Вдруг пономарь зажмурил глаза и привалился к столбу. Что такое? Вроде лишку вчера не пил, а вместо одной «Владимирской» почудилось две. Морок нашёл, что ли?
Пономарь постоял неподвижно, потом открыл один левый глаз, потом вытаращил оба. Морок не проходил. Вчера на этом самом месте висела одна «Владимирская». Сегодня… Глаза у несчастного полезли на лоб.
«Чудо. Как есть чудо. Удостоился увидеть».
– Чудо! – завопил пономарь и бросился вон из церкви. – Чудо! – орал он истошно на всю Соборную площадь.
О чуде немедля доложили Василию Дмитриевичу. Речь перед князем держал казначей Иван Кошка.
– Говоришь, одну от другой отличить немыслимо? – спросил великий князь, когда докладчик кончил.
– Немыслимо, государь, не в силах человеческих. Князь окинул казначея весёлым взглядом.
– Напрасно не веришь, государь, – обидчиво проговорил тот, – как есть правду-истину тебе докладываю, ни слова не прибавляю. А коли мне веры нет, вели пономаря кликнуть, того, что первым увидеть сподобился. Он подтвердит. Вечером пономарь церковь запер, поутру отворил – видит, вместо одной «Владимирской» – две.
– Чудо.
– Истинно чудо, государь.
– Коль чудо случилось, и мы поступим по совести. Сухощёкова выпусти из оков, вручи ему новую «Владимирскую» и проводи с честью. Ко мне же пришли живописцев.
– Каких живописцев, государь? Говорю тебе: чудом сотворена икона.
– Я и хочу поглядеть на тех, кто сотворил чудо.
В княжьих хоромах живописцы держались спокойно, с достоинством, от государевой близости не оробели.
– Спасибо, иконники, – вымолвил великий князь, окидывая милостивым взглядом высокого статного чернеца в грубой рясе и стройного мальчонку в опрятной рубахе из небелёной холстины.
Волосы мальчонки, похожие на побуревшую солому, стягивал через лоб кожаный ремешок.
Чернеца Василий Дмитриевич знал. Нельзя не знать живописца, о котором идёт по земле слава. Мальчонку видел впервые.
– За что благодаришь, государь? – спросил Андрей.
– За преискусно выполненную работу.
– Работа для живописца не в тягость. Не ты нас благодарить должен, а мы тебе кланяться, что доверился нам.
– И ты тех же мыслей? – обратился великий князь к мальчонке.
– Истинно так, государь. Для живописца работа – радость.
– Как величать тебя, живописец?
– Пантюшка. По прозвищу – Гнедыш.
Отвечая князю, Пантюшка невольно косился на Капьтагая. Немой телохранитель стоял за Князевым креслом.
ГЛАВА 17
Пантюшкина тайна
Едигей посылал в Москву к великому князю Василию, побуждая его на Витовта.
Московская летопись
Ты чем-то недоволен, – не то спрашивая, не то утверждая, сказал Андрей, когда они с Пантюшкой очутились в Больших сенях.
– Зачем великий князь ордынца при себе держит?
– Что из того, что ордынец? Он, как мы, человек.
– Нет, не как мы. Во всей Орде его самым злым считали. А тут он неотлучно при князе, на каждого что хочет наговорит.
– Как наговорит, коль нем от рождения? Оттого он, может, и злой, что судьба его обделила, ни речи не дала, ни слуха.
– Не так это. – Пантюшка остановился. Глядя на него, остановился и Андрей.
– Помнишь, Андрей, ты меня раненого в монастырь принёс и я тебе ночью о своей жизни рассказывал?
– Помню.
– Всё я тогда рассказал. Одно утаил – как из Орды ушёл. Не хотелось про сундук вспоминать и про волосы крашеные. Теперь слушай.
В Больших сенях великокняжьих хором Пантюшка поведал Андрею то, о чём умолчал раньше. Когда он кончил, Андрей повернул обратно.
– Идём. Надо сказать великому князю.
– Как скажешь? Капьтагай неотлучно при нём.
– Несложное дело, найдусь.
Андрей взял у дьяка берёсту, написал на ней что-то и попросил вновь доложить о них князю.
– Прости, государь, что вернулись. Хотим искать у тебя совета в одном художестве.
– Смыслю ли я? – удивился князь.
– Смыслишь, взгляни. Андрей протянул Василию Дмитриевичу берестяную грамоту.
«Отошли слугу», – прочитал князь. Написано было по-гречески. Василий Дмитриевич поднял взор на Андрея Рублёва. Взгляд больших светлых глаз живописца был твёрд, словно приказывал. Василий Дмитриевич обернулся к немому и, сжав руки, сделал вид, что дёргает конские поводья. Капьтагай немедля отправился на конюшню запрягать Булатку.
– Говори, чем немой помешал? – быстро спросил Василий Дмитриевич.
– Может, пустяк, государь, а может, и нет. Пантюша!
Пантюшка вновь рассказал историю своего побега. Князь слушал внимательно, только один раз перебил.
– Точно ли к Холмскому приходил Капьтагай? – спросил он Пантюшку.
– Точно, великий князь.
– Не ошибся? Может, не разглядел в темноте?
– Свет в шатёр падал. И Капьтагая я хорошо знал. Он что ни день хаживал к моему хозяину, в степь они выезжали вместе.
– Хозяина твоего Хажибея видел, он толмачом приезжал. Рассказывай дальше.
– Всё, государь. Что в Орде со мной было, я тебе рассказал, а как Устиньку с Медоедкой встретил и как потерял их, тебе знать неинтересно.
– Нужды нет, говори.
Когда Пантюшка кончил и эту историю, Василий Дмитриевич сказал:
– Ты, Пантелей, отвёл от меня большую беду. Я твой должник и, если сумею, постараюсь тебе пригодиться. О том, что сейчас открыл, молчи.
– Не проговорюсь, государь. Когда немой вернулся и поклоном дал знать, что приказание выполнено, князь был один. Немой заглянул в глаза своему повелителю, глаза князя искрились весельем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Не потаил и того, что вся надежда у него на Андрея. Закончил такими словами:
– Сам видишь, дело государственное. Коли ты не поможешь – больше некому.
– Сделаю, – спокойно сказал Андрей. Его уверенность обрадовала казначея.
– Спасибо, что берёшься. Только…
– Чем, боярин, обеспокоился?
– Время вечернее, а должно быть готово к утру. Управишься ль за короткий срок?
– Один не управлюсь, ученика возьму. Ты верхом иль в возке приехал?
– В возке.
– Ступай за ворота. Мы мигом.
* * *
Было совсем темно, когда возок, запряжённый двумя вороными, въехал в Кремль. Возчик придержал коней у Соборной площади. Из возка выпрыгнули двое. Один держал в руках ящик, другой – большую доску, отсвечивающую в темноте белым левкасом.
– Доброй ночи, боярин, – сказал тот, у кого был ящик. – Прикажи, чтоб до света в собор не входили.
– Может, помощь какая потребуется?
– Сами управимся.
В соборе было темно. Огонёк одинокой лампадки напоминал далёкую, затерявшуюся в чёрном небе звезду.
Андрей отыскал свечи, затеплил от мерцавшей лампадки.
Пантюшка впервые увидел близко прекрасное лицо «Владимирской», с чертами, обозначенными тонкими изогнутыми линиями. Нежной, чуть впалой щекой прижималась она к круглой щеке ребёнка, а тот порывисто обнимал мать. На сына «Владимирская» не смотрела. Казалось, вглядывалась в его судьбу. Длинные тёмные глаза наполнила грусть, в углах сжатого рта затаилась печаль.
– Пантюша! – Негромкий оклик заставил Пантюшку повернуть к учителю голову. – Не хотел тревожить, хорошо ты смотрел. Однако пора. Я уж и знаменку изготовил.
* * *
На заре, по обыкновению, в церковь вошёл пономарь. Каждое утро он приходил сюда, пришёл и сегодня. Привычным взглядом окинул стены, иконостас. Всё ли в порядке, нет ли каких нарушений? Да какие нарушения могут произойти на Соборной площади, в серёдке Москвы, кто посмеет? Вдруг пономарь зажмурил глаза и привалился к столбу. Что такое? Вроде лишку вчера не пил, а вместо одной «Владимирской» почудилось две. Морок нашёл, что ли?
Пономарь постоял неподвижно, потом открыл один левый глаз, потом вытаращил оба. Морок не проходил. Вчера на этом самом месте висела одна «Владимирская». Сегодня… Глаза у несчастного полезли на лоб.
«Чудо. Как есть чудо. Удостоился увидеть».
– Чудо! – завопил пономарь и бросился вон из церкви. – Чудо! – орал он истошно на всю Соборную площадь.
О чуде немедля доложили Василию Дмитриевичу. Речь перед князем держал казначей Иван Кошка.
– Говоришь, одну от другой отличить немыслимо? – спросил великий князь, когда докладчик кончил.
– Немыслимо, государь, не в силах человеческих. Князь окинул казначея весёлым взглядом.
– Напрасно не веришь, государь, – обидчиво проговорил тот, – как есть правду-истину тебе докладываю, ни слова не прибавляю. А коли мне веры нет, вели пономаря кликнуть, того, что первым увидеть сподобился. Он подтвердит. Вечером пономарь церковь запер, поутру отворил – видит, вместо одной «Владимирской» – две.
– Чудо.
– Истинно чудо, государь.
– Коль чудо случилось, и мы поступим по совести. Сухощёкова выпусти из оков, вручи ему новую «Владимирскую» и проводи с честью. Ко мне же пришли живописцев.
– Каких живописцев, государь? Говорю тебе: чудом сотворена икона.
– Я и хочу поглядеть на тех, кто сотворил чудо.
В княжьих хоромах живописцы держались спокойно, с достоинством, от государевой близости не оробели.
– Спасибо, иконники, – вымолвил великий князь, окидывая милостивым взглядом высокого статного чернеца в грубой рясе и стройного мальчонку в опрятной рубахе из небелёной холстины.
Волосы мальчонки, похожие на побуревшую солому, стягивал через лоб кожаный ремешок.
Чернеца Василий Дмитриевич знал. Нельзя не знать живописца, о котором идёт по земле слава. Мальчонку видел впервые.
– За что благодаришь, государь? – спросил Андрей.
– За преискусно выполненную работу.
– Работа для живописца не в тягость. Не ты нас благодарить должен, а мы тебе кланяться, что доверился нам.
– И ты тех же мыслей? – обратился великий князь к мальчонке.
– Истинно так, государь. Для живописца работа – радость.
– Как величать тебя, живописец?
– Пантюшка. По прозвищу – Гнедыш.
Отвечая князю, Пантюшка невольно косился на Капьтагая. Немой телохранитель стоял за Князевым креслом.
ГЛАВА 17
Пантюшкина тайна
Едигей посылал в Москву к великому князю Василию, побуждая его на Витовта.
Московская летопись
Ты чем-то недоволен, – не то спрашивая, не то утверждая, сказал Андрей, когда они с Пантюшкой очутились в Больших сенях.
– Зачем великий князь ордынца при себе держит?
– Что из того, что ордынец? Он, как мы, человек.
– Нет, не как мы. Во всей Орде его самым злым считали. А тут он неотлучно при князе, на каждого что хочет наговорит.
– Как наговорит, коль нем от рождения? Оттого он, может, и злой, что судьба его обделила, ни речи не дала, ни слуха.
– Не так это. – Пантюшка остановился. Глядя на него, остановился и Андрей.
– Помнишь, Андрей, ты меня раненого в монастырь принёс и я тебе ночью о своей жизни рассказывал?
– Помню.
– Всё я тогда рассказал. Одно утаил – как из Орды ушёл. Не хотелось про сундук вспоминать и про волосы крашеные. Теперь слушай.
В Больших сенях великокняжьих хором Пантюшка поведал Андрею то, о чём умолчал раньше. Когда он кончил, Андрей повернул обратно.
– Идём. Надо сказать великому князю.
– Как скажешь? Капьтагай неотлучно при нём.
– Несложное дело, найдусь.
Андрей взял у дьяка берёсту, написал на ней что-то и попросил вновь доложить о них князю.
– Прости, государь, что вернулись. Хотим искать у тебя совета в одном художестве.
– Смыслю ли я? – удивился князь.
– Смыслишь, взгляни. Андрей протянул Василию Дмитриевичу берестяную грамоту.
«Отошли слугу», – прочитал князь. Написано было по-гречески. Василий Дмитриевич поднял взор на Андрея Рублёва. Взгляд больших светлых глаз живописца был твёрд, словно приказывал. Василий Дмитриевич обернулся к немому и, сжав руки, сделал вид, что дёргает конские поводья. Капьтагай немедля отправился на конюшню запрягать Булатку.
– Говори, чем немой помешал? – быстро спросил Василий Дмитриевич.
– Может, пустяк, государь, а может, и нет. Пантюша!
Пантюшка вновь рассказал историю своего побега. Князь слушал внимательно, только один раз перебил.
– Точно ли к Холмскому приходил Капьтагай? – спросил он Пантюшку.
– Точно, великий князь.
– Не ошибся? Может, не разглядел в темноте?
– Свет в шатёр падал. И Капьтагая я хорошо знал. Он что ни день хаживал к моему хозяину, в степь они выезжали вместе.
– Хозяина твоего Хажибея видел, он толмачом приезжал. Рассказывай дальше.
– Всё, государь. Что в Орде со мной было, я тебе рассказал, а как Устиньку с Медоедкой встретил и как потерял их, тебе знать неинтересно.
– Нужды нет, говори.
Когда Пантюшка кончил и эту историю, Василий Дмитриевич сказал:
– Ты, Пантелей, отвёл от меня большую беду. Я твой должник и, если сумею, постараюсь тебе пригодиться. О том, что сейчас открыл, молчи.
– Не проговорюсь, государь. Когда немой вернулся и поклоном дал знать, что приказание выполнено, князь был один. Немой заглянул в глаза своему повелителю, глаза князя искрились весельем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34