Женятся у нас не люди, а семьи: "Семья Танако женится на семье Масуда". Вновь создаваемые семьи в пригородах и провинциальных центрах, там, где, например, молодые текстильщицы выходят замуж за париев из деревни, - это новые резервы, как это ни странно, для сохранения "самурайского духа", ибо слабым нужны сильные защитники. В принципе самурай это одинокий рыцарь, который творит добро, сражаясь один на один с миром зла. Меня, например, некоторые в семье считают потерянным, ибо я шучу над "самурайским духом", хотя какие-то элементы самурайского воспитания способность сносить лишения, не бояться голода, горя и смерти - помогли мне стать художником, выдержать многолетнюю борьбу за жизнь. - Токато усмехнулся. - Давай выпьем за художников, которые посвятили себя борьбе за свободу народа, но защищают искусство силой "самурайского духа"! (Майама-сан, великая и добрая актриса, говорила: - Когда вам будет плохо и вы не сможете писать, когда вы разлюбите или полюбите, когда ваши дети будут счастливы или будут горевать, запомните, что "кризис" составлен из двух китайских иероглифов: первый означает "опасность", второй - "возможность".)
Опустил в мой прокатный телевизор сто иен. Теперь можно два часа смотреть программу. Показывали выступление гастролирующего в Токио джаза. Мулатка пела песню "Письмо солдату во Вьетнам". Слова чудовищные: "Я помню твой поцелуй, и я не могу без тебя, и я поехала к тебе домой; твой брат - самый ловкий парень в Штатах, а мать была слишком добра к нам".
Падение эстетического эталона свидетельствует о скатывании общества к утилитаризму, но в то же время на фоне упадка всегда ярче видится талантливое. Имена Поллака и Крамера знают не только в Америке, ибо они говорят правду...
В пять утра в отель приехал мой старый друг по Институту востоковедения, дипломат Михаил Ефимов. Отправились на рыбный рынок Цукидзи. Ехали по рассветающей, пустой Гинзе. Красота зданий контрастировала с грязью. Перевернутые урны, окурки, обрывки бумаги. Впервые в Японии я воочию видел нечистоплотность. "Гинза - это не Япония, - сказали мне потом друзья, - это космополитический центр Токио, где развлекаются не так, как это у нас принято, и пьют холодное виски вместо горячего саке". Горели голубые фонари - одинокие на фоне пустого мглистого неба. Бездомные собаки бродили среди машин. Было холодно, и ветер был осенний.
Рынок начинается с паркинга машин. Это очень трудно - в пять утра запарковать машину неподалеку от Цукидзи, потому что сюда на рассвете съезжаются со всего Токио. (Сразу поймал себя на слове - мы привыкли утрировать: если бы весь Токио съехался в Цукидзи, то в городе остановилось бы движение на месяц.)
Следом за паркингом начинается крытый рынок. Вы попадаете в сказочное царство моря. Вы проходите сквозь горы свежих, еще шевелящихся осьминогов, улиток, устриц, морских ежей. Здесь икру продают на пуды. Когда я попросил на рынке попробовать немножечко "икуры" (это красная икра), мне протянули стерильно чистую столовую ложку. Я достал деньги, ко юноша продавец лишь покачал головой: "Не надо денег, ложка икры - это сабис". "Сабис" - японское произношение английского "сервис". Я должен попробовать икру, и если удостоверюсь, что она прекрасна, икринка к икринке, - икры будет продано больше. На здоровье пробуйте, не надо мелочиться в серьезном деле: люди останавливаются около прилавка, - значит, именно там надо покупать!
Огромное количество огненно-красных спрутов; икра здесь тоже всех цветов розовая, темно-красная, серая... Рыбы - фиолетовые, красные, синие, серебряные.
Мы прошли сквозь рынок. Все было готово к торговле. "Дары моря" еще шевелились, поскрипывали, издавали какие-то странные, тревожные, глубинные звуки.
Вышли на набережную. Здесь - рыбный порт, "Площадь аукциона". Триста метров в длину, сто в ширину. Вся эта площадь была выложена тунцами. На боку каждой рыбины вес и номер. Хвост отрублен, брюхо вспорото.
Начался аукцион оптовиков, которые затем эту рыбу будут продавать в розничную торговлю.
Оптовик звонит в колокольчик - это значит: готов продать свою партию тунца. Со всех сторон к нему бегут десятки розничных торговцев. Они бегут, ловко перепрыгивая через тунцов, никто не споткнется, никто не упадет. Оптовик выкрикивает пронзительней-шим голосом:
- Продается партия товара номер двадцать два!
И называет первую цену.
Торговцы молчат. Здесь друг друга все равно не перекричишь. Они выбрасывают над головой пальцы - свою цену. Есть символы цен: соединенный большой с указательным, указательный с безымянным - десятки комбинаций. Оптовик за десять секунд, не больше, подсчитывает, кто из тридцати человек предложил ему лучшую цену. Оптовик протягивает палец по направлению к человеку в толпе, и все остальные японцы - без ссор и галдежа - сразу понимают, кто из них стал обладателем товара.
Фантастическая емкость жестикуляции!
...Забыл получить деньги в банке. А все друзья разъехались - сегодня суббота. Ночевать негде. (Надо бы наших туристов отправлять за рубеж не так заботливо, как это делает сейчас "Интурист". Двести долларов в зубы - и езжай себе. Тогда бы наши туристы узнали, почем фунт лиха: что значит заболеть, съездить в другой город, пообедать в ресторане типа "Москва" или "Метрополь", сходить в театр, снять номер в приличной гостинице.)
Позвонил в посольство, сказал, что нашел маленький "традиционный отель", где комната стоит три доллара, а не десять, как всюду. Оставил на всякий случай номер телефона портье. (Вообще-то я забронировал себе комнату по телефону, как говорится, "за глаза", - слава японским справочникам!)
Когда я приехал в "традиционный отель", портье протянул мне бумажку: номер с обслуживанием стоит тридцать долларов в сутки! Я похолодел. В кармане у меня оставалось всего девять долларов, рассчитанных до цента: три - за номер, три позавтракать и поужинать (обед - излишество, если можно устроить поздний завтрак), доллар - метро, два доллара - музеи и кинотеатры в воскресный день.
- Но мне сказали, что номер стоит три доллара!
Портье достал японо-американский разговорник, долго листал его, наконец ткнул пальцем в какую-то фразу и протянул мне книжечку.
- "Никто так не обслужит мужчину, как женщина".
Портье томно закрыл глаза, изображая девицу, и поцеловал себя в ладонь, изображая страстного мужчину.
- А без "обслуживания" можно?
Портье долго переговаривался со старухой в кимоно и гета, потом вздохнул и сказал:
- Нежелательно, но можно. Пять долларов.
Я рассвирепел, - искать другой отель пришлось бы еще часа два, и на это бы ушел доллар, отложенный на музей и кино.
- Два! - сказал я и для верности показал на, пальцах.
- Три, - сказал портье миролюбиво, - и ни центом меньше.
Комнатку он мне дал крохотную - четыре квадратных метра. Кровати нет, стола нет, в углу матрац, свернутый как солдатский ранец, - ночью он заменяет кровать. За тоненькой бамбуковой стенкой веселились американцы с японочками из "обслуживания".
Пошел бродить по городу. Просто так, без всякой цели. Увидел вывеску: "Русский бар "Кошка". Это в районе Синдзюку, в тупичке около железной дороги. Там крохотная улица, два метра шириной, - машина не проходит, только мотоцикл. Бары здесь стоят сколоченные из неструганых досок. Это район "нищих баров". Стойка и четыре высоких скрипучих стула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Опустил в мой прокатный телевизор сто иен. Теперь можно два часа смотреть программу. Показывали выступление гастролирующего в Токио джаза. Мулатка пела песню "Письмо солдату во Вьетнам". Слова чудовищные: "Я помню твой поцелуй, и я не могу без тебя, и я поехала к тебе домой; твой брат - самый ловкий парень в Штатах, а мать была слишком добра к нам".
Падение эстетического эталона свидетельствует о скатывании общества к утилитаризму, но в то же время на фоне упадка всегда ярче видится талантливое. Имена Поллака и Крамера знают не только в Америке, ибо они говорят правду...
В пять утра в отель приехал мой старый друг по Институту востоковедения, дипломат Михаил Ефимов. Отправились на рыбный рынок Цукидзи. Ехали по рассветающей, пустой Гинзе. Красота зданий контрастировала с грязью. Перевернутые урны, окурки, обрывки бумаги. Впервые в Японии я воочию видел нечистоплотность. "Гинза - это не Япония, - сказали мне потом друзья, - это космополитический центр Токио, где развлекаются не так, как это у нас принято, и пьют холодное виски вместо горячего саке". Горели голубые фонари - одинокие на фоне пустого мглистого неба. Бездомные собаки бродили среди машин. Было холодно, и ветер был осенний.
Рынок начинается с паркинга машин. Это очень трудно - в пять утра запарковать машину неподалеку от Цукидзи, потому что сюда на рассвете съезжаются со всего Токио. (Сразу поймал себя на слове - мы привыкли утрировать: если бы весь Токио съехался в Цукидзи, то в городе остановилось бы движение на месяц.)
Следом за паркингом начинается крытый рынок. Вы попадаете в сказочное царство моря. Вы проходите сквозь горы свежих, еще шевелящихся осьминогов, улиток, устриц, морских ежей. Здесь икру продают на пуды. Когда я попросил на рынке попробовать немножечко "икуры" (это красная икра), мне протянули стерильно чистую столовую ложку. Я достал деньги, ко юноша продавец лишь покачал головой: "Не надо денег, ложка икры - это сабис". "Сабис" - японское произношение английского "сервис". Я должен попробовать икру, и если удостоверюсь, что она прекрасна, икринка к икринке, - икры будет продано больше. На здоровье пробуйте, не надо мелочиться в серьезном деле: люди останавливаются около прилавка, - значит, именно там надо покупать!
Огромное количество огненно-красных спрутов; икра здесь тоже всех цветов розовая, темно-красная, серая... Рыбы - фиолетовые, красные, синие, серебряные.
Мы прошли сквозь рынок. Все было готово к торговле. "Дары моря" еще шевелились, поскрипывали, издавали какие-то странные, тревожные, глубинные звуки.
Вышли на набережную. Здесь - рыбный порт, "Площадь аукциона". Триста метров в длину, сто в ширину. Вся эта площадь была выложена тунцами. На боку каждой рыбины вес и номер. Хвост отрублен, брюхо вспорото.
Начался аукцион оптовиков, которые затем эту рыбу будут продавать в розничную торговлю.
Оптовик звонит в колокольчик - это значит: готов продать свою партию тунца. Со всех сторон к нему бегут десятки розничных торговцев. Они бегут, ловко перепрыгивая через тунцов, никто не споткнется, никто не упадет. Оптовик выкрикивает пронзительней-шим голосом:
- Продается партия товара номер двадцать два!
И называет первую цену.
Торговцы молчат. Здесь друг друга все равно не перекричишь. Они выбрасывают над головой пальцы - свою цену. Есть символы цен: соединенный большой с указательным, указательный с безымянным - десятки комбинаций. Оптовик за десять секунд, не больше, подсчитывает, кто из тридцати человек предложил ему лучшую цену. Оптовик протягивает палец по направлению к человеку в толпе, и все остальные японцы - без ссор и галдежа - сразу понимают, кто из них стал обладателем товара.
Фантастическая емкость жестикуляции!
...Забыл получить деньги в банке. А все друзья разъехались - сегодня суббота. Ночевать негде. (Надо бы наших туристов отправлять за рубеж не так заботливо, как это делает сейчас "Интурист". Двести долларов в зубы - и езжай себе. Тогда бы наши туристы узнали, почем фунт лиха: что значит заболеть, съездить в другой город, пообедать в ресторане типа "Москва" или "Метрополь", сходить в театр, снять номер в приличной гостинице.)
Позвонил в посольство, сказал, что нашел маленький "традиционный отель", где комната стоит три доллара, а не десять, как всюду. Оставил на всякий случай номер телефона портье. (Вообще-то я забронировал себе комнату по телефону, как говорится, "за глаза", - слава японским справочникам!)
Когда я приехал в "традиционный отель", портье протянул мне бумажку: номер с обслуживанием стоит тридцать долларов в сутки! Я похолодел. В кармане у меня оставалось всего девять долларов, рассчитанных до цента: три - за номер, три позавтракать и поужинать (обед - излишество, если можно устроить поздний завтрак), доллар - метро, два доллара - музеи и кинотеатры в воскресный день.
- Но мне сказали, что номер стоит три доллара!
Портье достал японо-американский разговорник, долго листал его, наконец ткнул пальцем в какую-то фразу и протянул мне книжечку.
- "Никто так не обслужит мужчину, как женщина".
Портье томно закрыл глаза, изображая девицу, и поцеловал себя в ладонь, изображая страстного мужчину.
- А без "обслуживания" можно?
Портье долго переговаривался со старухой в кимоно и гета, потом вздохнул и сказал:
- Нежелательно, но можно. Пять долларов.
Я рассвирепел, - искать другой отель пришлось бы еще часа два, и на это бы ушел доллар, отложенный на музей и кино.
- Два! - сказал я и для верности показал на, пальцах.
- Три, - сказал портье миролюбиво, - и ни центом меньше.
Комнатку он мне дал крохотную - четыре квадратных метра. Кровати нет, стола нет, в углу матрац, свернутый как солдатский ранец, - ночью он заменяет кровать. За тоненькой бамбуковой стенкой веселились американцы с японочками из "обслуживания".
Пошел бродить по городу. Просто так, без всякой цели. Увидел вывеску: "Русский бар "Кошка". Это в районе Синдзюку, в тупичке около железной дороги. Там крохотная улица, два метра шириной, - машина не проходит, только мотоцикл. Бары здесь стоят сколоченные из неструганых досок. Это район "нищих баров". Стойка и четыре высоких скрипучих стула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62