Молча, поодиночке мужчины вышли из подвала. Час спустя секретарь, позволивший себе дерзкое замечание о принце, был уволен.
Вечером королева приняла Ивэйна, бывшего секретаря короля Эрвинда. Разговор был коротким.
— Долгой жизни…
— Достаточно, Ивэйн. Я сегодня утром наслушалась на всю мою долгую жизнь.
— Вы посылали за мной?
— Да. Есть такой человек — Стейнор, врач здешнего тардского посольства. Знаешь его?
Ивэйн сощурил глаза — темные, всевидящие глаза королевского секретаря.
— Да, я видел его пару раз на улице.
— Сможешь узнать?
— Думаю, да.
Мэй взяла со столика и протянула Ивэйну длинный узкий кинжал.
— Это для него.
— За что? — спросил Ивэйн невозмутимо.
— За короля.
Ивэйн кивнул.
— Вы позаботитесь о семье?
— Пока в казне будут деньги.
…Трактир рядом с асенской таможней назывался «Последняя попытка». И тому были все основания. Почти что никто из тардов, возвращавшихся на родину, не упускал случая в последний раз угоститься по дешевке асенским вином — все знали, что оно на порядок лучше имперского. Таможенники везде таможенники, даже в Лайе: они всегда подолгу возятся с бумагами, и кабачок был битком набит. У стойки мелькали асенские, тардские плащи, на скамьях у стен, а то и просто на узлах сидели женщины, бдительно наблюдающие за своими мужьями, по полу ползали вперемешку светло— и темноволосые дети. Шум стоял такой, что соседям за столом приходилось кричать друг другу на ухо.
Стейнору сегодня везло в карты. Ему вообще везло в последнее время. Грязная, отвратительная работа закончилась, и о ней можно было забыть. По крайней мере, он теперь выбрался из нищеты, выплыл на поверхность, и зашитых в пояс денег хватит на то, чтобы чувствовать себя человеком и никогда больше не иметь дела с той мерзостью, которая называется имперским двором. Теперь он свободен. Он почти не следил за игрой и даже внимания не обратил на богато одетого немолодого асена, стоявшего в дверях, прислонившись к косяку, и внимательно разглядывавшего гостей. Он весь был там, в Империи, праздновал свое возвращение и мысленно уже целовал чью-то шейку, подбираясь губами к ушку жены ли, подруги ли, кто его знает.
Асен заметил у дальней стены в полутьме кого-то из знакомых, помахал рукой, отлепился от косяка и двинулся навстречу, поминутно спотыкаясь о наваленные на полу вещи и аккуратно перешагивая через ребятишек.
Стейнор склонился над столом, уронил голову на скрещенные руки и, сощурил глаза, наблюдая сквозь опущенные ресницы, как играет вино в стакане.
Проходя мимо стола, где сидел Стейнор, асен вдруг вытащил из-за пазухи кинжал и одним коротким ударом, почти не замахиваясь, всадил его в шею тарду. Тонкое лезвие пробило кость и вошло в мозг. Стейнор умер мгновенно. На пол со стула тяжело съехало уже мертвое тело.
Ивэйн отпустил рукоять кинжала, отступил на шаг и скрестил руки на груди, спокойно и даже с любопытством разглядывая труп. Пожалуй, именно спокойствие и парализовало всех вокруг. Несколько долгих мгновений люди не могли сдвинуться с места, пораженные жестокостью и бессмысленностью убийства. Потом женщины, подхватив детей, с визгом кинулись на улицу. Наконец кто-то из мужчин опомнился. Переглянувшись, они набросились на Ивэйна, закрутили ему руки за спину. Он молчал и не сопротивлялся. Знакомый, которого он приветствовал на пороге, протолкался к нему и, делая вид, что помогает удерживать убийцу, шепотом спросил:
— За что ты его?
— За короля, -также тихо ответил Ивэйн.
Тот только сжал Ивэйново плечо и, успев шепнуть напоследок: «Хорошо, я им расскажу», растворился в толпе.
Поминки по отцу Эрвинд справил в одиночестве, но, узнав о коронации сестры и первых ее деяниях, он напился первый раз в жизни. Он сидел в «Золотом Лебеде» — кабачке, где собиралась золотая молодежь столицы, и, демонстративно морщась и зажимая нос, методично вливал в себя стакан за стаканом тардскую кислятину.
— Ненавижу его, — сказал принц своему соседу — печальному молодому дворянину, очередному другу, которого нашел для Эрвинда заботливый Император.
Повелитель Империи и Лайи ни на минуту не поверил в заговор Эрвинда Младшего против Эрвинда Старшего и терялся теперь в догадках. Временами его посещала страшная мысль, что король Эрвинд таким образом заслал в его дворец шпиона. Чтобы избавиться от страхов он приставлял к Эрвинду разных друзей и подруг, надеясь, что принц о чем-нибудь проболтается. Но тщетно.
— Ненавижу его, — повторил Эрвинд мрачно.
— Кого? — испуганно спросил юноша.
По какой-то нелепой случайности он оказался совестливым и боялся, что придется доносить на Эрвинда.
— Кого-кого? Отца, разумеется.
— Тише ты, нельзя так о…
— Ах нельзя? А он что творит? — Эрвинд говорил почти без злости, холодно, глухо. — Даже умереть как порядочный человек не может.
— Что ты? Тише…
— Он же и ее приговорил. За собой в могилу тянет. Так любит.
— О господи, кого?
— Да Мэй, разумеется. Ты уже слышал про серьги?
— Эрвинд, ради бога, успокойся. Не надо так.
Эрвинд поглядел на изнывающего тарда и, к его ужасу, расхохотался. Для асена напиться означало — потерять контроль над чувствами, но не над мыслями. Даже в бреду асенский принц не сказал бы ничего, что могло повредить ему, отцу, Мэй или Лайе. Тардам же это было решительно невдомек.
Развеселившийся Эрвинд одним махом осушил еще стакан и хлопнул незадачливого доносчика по плечу.
— Не бойся. Все в порядке. Так ты еще не слышал эту историю про разбой на границе и про золотые серьги?
— Слышал, слышал, — тихой скороговоркой ответил тард, с ужасом представляя, как Эрвинд начнет сейчас во всеуслышание пересказывать эту историю.
На самом деле ее, конечно, знали все, хотя знать никому не полагалось. А дело было так: после несчастья, случившегося с посольским врачом, Император справедливо решил, что Лайя нуждается в большем количестве солдат для поддержания порядка. И, чтобы получить на это средства, увеличил налоги. Мэй выплатила все день в день и копейка в копейку, но так как ей не хватило нескольких тысяч марок, она послала Императору золотые серьги своей матери. Дело приняло некрасивый оборот. Тарды были рыцарями, и при дворе шептались, что многие из могущественных графов Империи уже высказали свое недовольство. Хоть асены и лисье племя, их нельзя обирать до последней нитки. Так, чего доброго, Император войдет во вкус и посягнет на иммунитет собственной знати.
— Если это были действительно серьги ее матери, вряд ли они были золотыми, — задумчиво сказал Эрвинд. — Тут даже на позолоченные надеяться не приходится. Скорее всего, поддельные побрякушки, или она кого-нибудь ограбила. Но это не важно. Важно, что таким галопом она скоро доскачет до могилы. Нельзя было уезжать. Я должен был понять, чего он, мерзавец, хочет.
— Эрвинд! Осторожнее! — взмолился тард.
И заработал лишь новый пугающе-пронзительный взгляд.
— Слушай, не волнуйся так. Клянусь тремя своими дедушками, все будет в порядке. Хочешь хороший совет? Отправляйся сейчас домой и напиши Императору, что я назвал своего отца мерзавцем. Так всем будет лучше.
Вот этот-то совет Эрвинд давал совершенно серьезно, из самых добрых побуждений и почти на трезвую голову. Но юноша, вместо того чтоб ему последовать, покраснел как вареный рак и, понимая;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80