Однако
лавочник, неопределенного возраста человек с худой, изборожденной морщинами
физиономией, не торопился его обслужить. Он внимательно посмотрел на своего
утреннего посетителя, явно выискивая в его лице знакомые черты. Постепенно
на его непроницаемом лице появилось некоторое подобие улыбки.
- А ведь ты Уэтли, как пить дать Уэтли. Меня-то ты, верно, не знаешь,
а? Я Тобиас, родственник твой, стало быть. А ты чей же будешь, приятель?
- Я Эбнер Уэтли внук Лютера, сухо ответил Эбнер, у которого не было ни
малейшего желания разговаривать с этим неприятным типом.
При этих словах лицо лавочника враз посуровело. А, так ты парнишка
Либби той самой, что вышла за кузена Иеремею. Где сейчас твоя родня небось,
сгинули все вслед за Лютером? Ты-то сам не думаешь ли начать выкидывать ваши
семейные штучки?
- Не понимаю, о чем вы говорите, озадаченно произнес Эбнер.
- Не понимаешь ну и не надо, хмыкнул лавочник. Так я тебе сразу все и
рассказал.
Больше Тобиас Уэтли не проронил ни слова. Завернув Эбнеру продукты и
взяв у него деньги, он демонстративно отвернулся к окну, всем своим видом
показывая, что ему нет никакого дела до посетителя. Однако, направляясь к
выходу, Эбнер чувствовал на себе его исполненный неприязни взгляд.
Яркое утро будто враз померкло для него, хотя солнце все так же
продолжало сиять с безоблачных небес. Он поспешно свернул с главной улицы и
почти бегом направился в свой угрюмый дом на берегу Мискатоника.
Поглощенный нерадостными мыслями, он не сразу заметил, что у веранды
его дома стоит ужасающе старая повозка с запряженной в нее дряхлой клячей,
которую держит под уздцы худенький темноглазый мальчуган. В повозке сидел
сурового вида седобородый старик; едва завидев приближавшегося Эбнера, он
подозвал к себе мальчика и, опираясь на его плечо, стал осторожно спускаться
на землю.
- Это наш прадедушка Зебулон Уэтли. Он хочет поговорить с вами, сказал
мальчишка подошедшему Эбнеру.
"Боже мой, так значит, это Зебулон. Как же он постарел", подумал Эбнер,
разглядывая старика. Зебулон приходился родным братом покойному Лютеру и
сейчас оставался единственным уцелевшим представителем старшего поколения
Уэтли.
- Прошу вас, сэр, почтительно сказал Эбнер, подавая руку старику.
- Это ты, Эбнер, произнес тот слабым дрожащим голосом и, вцепившись в
руку молодого Уэтли, неуверенно заковылял к дому. Мальчик поддерживал его с
другой стороны. Дойдя до крыльца, старик глянул на Эбнера из-под кустистых
седых бровей и тряхнул головой: Я бы не прочь присесть.
- Принеси стул с кухни, мальчик, приказал Эбнер.
Мальчишка бегом поднялся на крыльцо и исчез в доме. Вскоре он показался
снова, неся в руках грубо сколоченный стул. Старик осторожно уселся на него
и некоторое время молчал, тяжело дыша видно, даже эти несколько шагов от
повозки до крыльца дались ему с трудом. Наконец он поднял глаза на Эбнера и
внимательно осмотрел его с ног до головы, задержав взгляд на костюме своего
внучатого племянника, так непохожем на его домотканую одежду.
- Зачем ты приехал сюда, Эбнер? спросил он наконец, и Эбнер поразился
его голосу. Он был ясен и тверд от недавней дрожи в нем не осталось и следа.
Не дряхлый старец, но умудренный долгой жизнью муж сидел сейчас перед
Эбнером, ожидая ответа на свой вопрос.
Коротко и четко Эбнер объяснил причину своего приезда.
- Эхе-хе, покачал головой Зебулон, выслушав его. Стало быть, ты знаешь
не больше других и даже поменьше некоторых. Лютер, Лютер... Одному Богу
ведомо, кто он такой и зачем явился на этот свет. А сейчас Лютер умер и
переложил все это на тебя... Эбнер, я каждый день молю Всевышнего, чтобы он
поведал мне, зачем Лютер отгородился от всего Данвича в этом доме и запер
Сари, когда она вернулась из Иннсмута, но Всевышний не дает мне ответа и уж,
видно, не даст никогда. Но я скажу тебе, Эбнер за этим кроется что-то
ужасное, да, ужасное... И не осталось никого, кто бы осмелился винить в том
Лютера, а не бедняжку Сари... Ох, Эбнер, будь осторожен тут дело нечисто.
- Я намереваюсь только исполнить волю деда, сказал Эбнер.
Старик кивнул головой, но глаза его выражали тревогу.
- Как вы узнали, что я приехал, дядя Зебулон? - спросил Эбнер.
- Я знал, что ты приедешь... Слушай меня, Эбнер,. слушай внимательно.
Ты ведь тоже Уэтли так знай, что наш род проклят Богом. Все Уэтли сейчас в
аду и якшаются там с дьяволом, да и когда они еще жили на земле, дьявол был
их другом. Они могли вызывать с небес ужасных тварей, и те слетались на их
зов, да так, что воздух свистел, как во время урагана. А еще они общались не
то с людьми, не то с рыбами нет, эти твари были ни то, ни другое, но жили
они в воде и могли плавать очень далеко аж в открытое море. А то еще были
там другие твари те вдруг вырастали в одночасье и своим богомерзким обликом
приводили в дрожь всех, кто их видел... Охо-хо, а что случилось тогда на
Часовом Холме с Уилбером, сынком Лавинии, а потом еще у Часового Камня с
другими Уэтли Боже, меня дрожь пробирает, едва я только вспомню об этом...
- Будет вам, дедушка, изводить себя понапрасну, сказал мальчик с
неожиданной строгостью в голосе.
- Не буду, не буду, ответил старик дрожащим голосом. Это все уже забыто
только я о том и помню, да еще те люди, что сняли с дороги знаки ну, знаки,
что указывали, как проехать к Данвичу. Они сняли их и сказали, что это
слишком ужасное место и его надо забыть...
Сокрушенно покачав головой, Зебулон умолк.
- Дядя Зебулон, сказал Эбнер. Я ни разу не видел тетю Сари.
- Конечно, мой мальчик она ведь сидела взаперти. Твой дед закрыл ее в
той комнате еще до того, как ты родился, сдается мне.
- Зачем?
- Одному Лютеру это ведомо да Всевышнему. Но Лютера больше нет с нами,
а Всевышний, похоже, давным-давно и думать позабыл о Данвиче.
- А что делала Сари в Иннсмуте?
- Навещала родню.
- Тоже Уэтли?
- Да нет, не Уэтли. Маршей. Главным в том семействе был старый Абед
Марш, что приходился двоюродным братом нашему отцу. У него еще была жена он
нашел ее во время плавания где-то на острове Понапе, если не ошибаюсь.
- Знаю такое место, кивнул Эбнер.
- Знаешь? удивился Зебулон. Надо же, а я так вот слыхом о нем не
слыхивал до тех пор, пока с Сари не приключилась вся эта история. Она ведь
ездила к Маршам то ли к сыну Абеда, то ли к его внуку точно не знаю. А вот
когда она вернулась оттуда, так ее как будто подменили. Она ведь была такая
ласковая да милая, просто загляденье. А тут она стала вдруг беспокойной.
Пугалась всего. Отца к себе близко не подпускала. И он запер ее в комнате
над мельницей, где она так и просидела до самой своей смерти.
- Когда же он ее запер?
- Да месяца эдак через три, а то и через четыре после того, как она
заявилась от Маршей. А за что этого Лютер никогда не говорил, нет. И никто
после того больше ее не видел только на похоронах, когда она, бедная, лежала
уже в гробу, а померла-то она года два-три назад. А перед тем, как Лютер ее
запер, в доме что-то случилось такие оттуда доносились крики да вопли, что
волосы на голове шевелились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13