Она уже
сожрала моего пса...
- Повесь трубку, Люк, а то мы не сможем вызвать полицию, сказал кто-то.
Но охваченный ужасом Люк был уже не в состоянии прислушиваться к
советам:
- О Боже, она ломает дверь! Дверь уже вся прогнулась...
- Люк! Люк! Ты слышишь? Повесь трубку!
- Она лезет в окно! орал обезумевший от страха Люк. Выбила стекло!
Боже! Боже! Не оставь же меня! О, эта рука! Какая жуткая ручища! Боже! Какая
у нее морда!..
Голос Люка перешел в леденящий душу вопль. В трубке послышался звон
разбитого стекла и треск дерева, а затем все внезапно стихло и в доме Люка
Лэнга, и на телефонной линии. Но уже секунду спустя хор голосов взорвался
вновь:
- Скорее на помощь!
- Встречаемся у Бишопов.
- Ну, попадись мне сейчас в руки Эбнер Уэтли! Невероятная, жуткая
догадка парализовала его мозг. С великим трудом он заставил себя оторвать
трубку от уха, опустить ее на рычаг и отключиться от воющего телефонного
бедлама. Он был расстроен и напуган. Оказывается, деревенские жители всерьез
считали его виновником происходивших в округе ужасов, и он интуитивно
чувствовал, что эти подозрения имели под собой нечто большее, нежели
традиционную неприязнь к чужаку.
Он и думать не хотел о том, что происходило сейчас в доме Люка Лэнга да
и в других данвичских домах, однако искаженный предсмертным ужасом голос
Люка все еще звучал у него в ушах. Бежать, бежать отсюда как можно скорее
эта мысль сверлила ему мозг, не давая ни секунды покоя... А невыполненные
обязательства перед покойным Лютером?.. Бог с ними, с этими распроклятыми
обязательствами тем более, что кое-что все-таки сделано: он просмотрел все
дедовские бумаги, за исключением книг; он договорился с эйлсберийскими
плотниками о сносе мельницы; а что касается продажи этого дряхлого особняка,
то это можно сделать через какое-нибудь агентство по продаже недвижимости.
Бросившись в спальню и лихорадочно растолкав по чемоданам свои вещи, он
отнес их в машину. Кажется, ничего не забыто, в том числе и дневник Лютера,
так что можно трогаться в путь. Но следом за этой мыслью у него возникла
другая: а почему, собственно? Почему он должен тайно, по-воровски, убегать
отсюда? За ним нет никакой вины и пусть кто-нибудь попытается доказать
обратное. Он вернулся в дом, и, устроившись за кухонным столом, достал из
кармана письмо деда Лютера. В доме стояла тишина, которую нарушал лишь
доносившийся снаружи кошмарный хор лягушек и козодоев. Но на сей раз Эбнеру
было не до ночных криков он с головой погрузился в содержание дедовского
послания.
Это письмо он уже перечитывал, наверное, в сотый раз, но от этого оно
не становились понятнее. Что, например, означала фраза "Но тут дело не
только во мне", которую Лютер написал при упоминании о безумии рода Уэтли?
Ведь сам-то он до конца дней своих сохранил здравый ум. Жена Лютера
скончалась задолго до рождения Эбнера, тетя Джулия умерла молодой девушкой,
а что касается матери Эбнера, то ее жизнь ничем не была запятнана.
Оставалась тетя Сари. В чем же состояло ее безумие? Ведь именно ее имел в
виду Лютер, когда писал о том, что род Уэтли поражен безумием. За какие
деяния старик заточил ее в комнату с заколоченными ставнями, откуда она так
и не вышла живой?
И что скрывалось за странной просьбой убить какое бы то ни было живое
существо, которое встретится ему, Эбнеру, на мельнице? "Неважно, какой оно
будет величины и какого обличья..." Даже если это всего-навсего безобидная
жаба? Паук? Муха? Черт бы побрал этого Лютера Уэтли с его манерой говорить
загадками, что уже само по себе выглядит как вызов нормальному образованному
человеку. А может, старик все же считал Эбнера жертвой "суеверия учености"?
Но, Боже правый, ведь старая мельница кишмя кишела жуками, пауками,
сороконожками, долгоножками и прочими подобными тварями; кроме того, там,
несомненно, обитали и мыши. Неужели Лютер Уэтли всерьез предлагал своему
внуку уничтожить всю эту живность?
Внезапно за его спиной послышался звон разбитого стекла и раздался
глухой стук, как будто на пол упало что-то тяжелое. Эбнер вскочил на ноги и
бросился к окну, но злоумышленник уже успел скрыться в кромешной тьме
безлунной ночи, и до ушей Эбнера донесся только быстрый удаляющийся топот
ног.
На полу вперемешку с осколками стекла лежал внушительных размеров
булыжник, к которому куском обычной бечевки, что используется в магазинах и
лавках, был привязан сложенный в несколько слоев клочок оберточной бумаги.
Отвязав бечевку, Эбнер развернул бумагу и увидел грубые каракули: "Уберайся
от сюда пока тибя не убили". Оберточная бумага и оберточная бечевка. Это
могло быть и угрозой, и дружеским предостережением, но в любом случае было
ясно, что записку эту написал и подбросил Тобиас Уэтли. Презрительно
усмехнувшись, Эбнер скомкал бумагу и швырнул ее на середину стола.
Все еще пребывая в смятении, он, тем не менее решил про себя, что
бежать отсюда очертя голова совершенно ни к чему. Он останется здесь и на
только для того, чтобы убедиться в правильности своих догадок относительно
Люка Лэнга (как будто после того жуткого телефонного монолога могли еще
оставаться какие-то сомнения), но и для того, чтобы предпринять последнюю
попытку разгадать тайну, которую старик Лютер унес с собой в могилу.
Потушив лампу, он в кромешной темноте отправился в спальню и, не снимая
с себя одежды, с наслаждением растянулся на кровати. Однако заснуть он не
смог ему не давала покоя мысль о том, что он безнадежно запутался в огромном
количестве фактов, которые стали известны ему за последние несколько дней; а
ведь достаточно было найти одноединственное ключевое звено, чтобы, потянув
за него, распутать всю цепь. Эбнер был абсолютно уверен в существовании
такого звена более того, он интуитивно чувствовал, что оно, до сих пор
незамеченное, лежит прямо у него перед глазами.
Вот уже добрых полчаса он ворочался с боку на бок, борясь с охватившей
его бессонницей, как вдруг за пульсирующим хором лягушек и козодоев ему
послышался размеренный плеск воды. Доносившийся, несомненно, с Мискатоника,
он приближался с каждой секундой и в конце концов зазвучал мощно, как шум
океанского прибоя. Эбнер сел в кровати, напряженно вслушиваясь в непонятный
звук но тут шум воды внезапно прекратился, сменившись другим звуком, от
которого у Эбнера по коже забегали мурашки: он услышал, как кто-то
карабкается наверх по мельничному колесу. Недолго думая, Эбнер вскочил на
ноги и выскользнул из спальни.
Он услышал звук тяжелых, приглушенных шагов, исходивший со стороны
заколоченной комнаты. Затем раздалось нечто вроде глухого сдавленного плача,
похожего на детский, который несколько минут спустя совершенно неожиданно
оборвался. После этого , воцарилась полная тишина казалось, даже неистовые
вопли лягушек и козодоев не в силах были нарушить ее.
Эбнер вошел в кухню и зажег керосиновую лампу. Освещая себе путь, он
осторожно поднялся наверх и остановился у запертой двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
сожрала моего пса...
- Повесь трубку, Люк, а то мы не сможем вызвать полицию, сказал кто-то.
Но охваченный ужасом Люк был уже не в состоянии прислушиваться к
советам:
- О Боже, она ломает дверь! Дверь уже вся прогнулась...
- Люк! Люк! Ты слышишь? Повесь трубку!
- Она лезет в окно! орал обезумевший от страха Люк. Выбила стекло!
Боже! Боже! Не оставь же меня! О, эта рука! Какая жуткая ручища! Боже! Какая
у нее морда!..
Голос Люка перешел в леденящий душу вопль. В трубке послышался звон
разбитого стекла и треск дерева, а затем все внезапно стихло и в доме Люка
Лэнга, и на телефонной линии. Но уже секунду спустя хор голосов взорвался
вновь:
- Скорее на помощь!
- Встречаемся у Бишопов.
- Ну, попадись мне сейчас в руки Эбнер Уэтли! Невероятная, жуткая
догадка парализовала его мозг. С великим трудом он заставил себя оторвать
трубку от уха, опустить ее на рычаг и отключиться от воющего телефонного
бедлама. Он был расстроен и напуган. Оказывается, деревенские жители всерьез
считали его виновником происходивших в округе ужасов, и он интуитивно
чувствовал, что эти подозрения имели под собой нечто большее, нежели
традиционную неприязнь к чужаку.
Он и думать не хотел о том, что происходило сейчас в доме Люка Лэнга да
и в других данвичских домах, однако искаженный предсмертным ужасом голос
Люка все еще звучал у него в ушах. Бежать, бежать отсюда как можно скорее
эта мысль сверлила ему мозг, не давая ни секунды покоя... А невыполненные
обязательства перед покойным Лютером?.. Бог с ними, с этими распроклятыми
обязательствами тем более, что кое-что все-таки сделано: он просмотрел все
дедовские бумаги, за исключением книг; он договорился с эйлсберийскими
плотниками о сносе мельницы; а что касается продажи этого дряхлого особняка,
то это можно сделать через какое-нибудь агентство по продаже недвижимости.
Бросившись в спальню и лихорадочно растолкав по чемоданам свои вещи, он
отнес их в машину. Кажется, ничего не забыто, в том числе и дневник Лютера,
так что можно трогаться в путь. Но следом за этой мыслью у него возникла
другая: а почему, собственно? Почему он должен тайно, по-воровски, убегать
отсюда? За ним нет никакой вины и пусть кто-нибудь попытается доказать
обратное. Он вернулся в дом, и, устроившись за кухонным столом, достал из
кармана письмо деда Лютера. В доме стояла тишина, которую нарушал лишь
доносившийся снаружи кошмарный хор лягушек и козодоев. Но на сей раз Эбнеру
было не до ночных криков он с головой погрузился в содержание дедовского
послания.
Это письмо он уже перечитывал, наверное, в сотый раз, но от этого оно
не становились понятнее. Что, например, означала фраза "Но тут дело не
только во мне", которую Лютер написал при упоминании о безумии рода Уэтли?
Ведь сам-то он до конца дней своих сохранил здравый ум. Жена Лютера
скончалась задолго до рождения Эбнера, тетя Джулия умерла молодой девушкой,
а что касается матери Эбнера, то ее жизнь ничем не была запятнана.
Оставалась тетя Сари. В чем же состояло ее безумие? Ведь именно ее имел в
виду Лютер, когда писал о том, что род Уэтли поражен безумием. За какие
деяния старик заточил ее в комнату с заколоченными ставнями, откуда она так
и не вышла живой?
И что скрывалось за странной просьбой убить какое бы то ни было живое
существо, которое встретится ему, Эбнеру, на мельнице? "Неважно, какой оно
будет величины и какого обличья..." Даже если это всего-навсего безобидная
жаба? Паук? Муха? Черт бы побрал этого Лютера Уэтли с его манерой говорить
загадками, что уже само по себе выглядит как вызов нормальному образованному
человеку. А может, старик все же считал Эбнера жертвой "суеверия учености"?
Но, Боже правый, ведь старая мельница кишмя кишела жуками, пауками,
сороконожками, долгоножками и прочими подобными тварями; кроме того, там,
несомненно, обитали и мыши. Неужели Лютер Уэтли всерьез предлагал своему
внуку уничтожить всю эту живность?
Внезапно за его спиной послышался звон разбитого стекла и раздался
глухой стук, как будто на пол упало что-то тяжелое. Эбнер вскочил на ноги и
бросился к окну, но злоумышленник уже успел скрыться в кромешной тьме
безлунной ночи, и до ушей Эбнера донесся только быстрый удаляющийся топот
ног.
На полу вперемешку с осколками стекла лежал внушительных размеров
булыжник, к которому куском обычной бечевки, что используется в магазинах и
лавках, был привязан сложенный в несколько слоев клочок оберточной бумаги.
Отвязав бечевку, Эбнер развернул бумагу и увидел грубые каракули: "Уберайся
от сюда пока тибя не убили". Оберточная бумага и оберточная бечевка. Это
могло быть и угрозой, и дружеским предостережением, но в любом случае было
ясно, что записку эту написал и подбросил Тобиас Уэтли. Презрительно
усмехнувшись, Эбнер скомкал бумагу и швырнул ее на середину стола.
Все еще пребывая в смятении, он, тем не менее решил про себя, что
бежать отсюда очертя голова совершенно ни к чему. Он останется здесь и на
только для того, чтобы убедиться в правильности своих догадок относительно
Люка Лэнга (как будто после того жуткого телефонного монолога могли еще
оставаться какие-то сомнения), но и для того, чтобы предпринять последнюю
попытку разгадать тайну, которую старик Лютер унес с собой в могилу.
Потушив лампу, он в кромешной темноте отправился в спальню и, не снимая
с себя одежды, с наслаждением растянулся на кровати. Однако заснуть он не
смог ему не давала покоя мысль о том, что он безнадежно запутался в огромном
количестве фактов, которые стали известны ему за последние несколько дней; а
ведь достаточно было найти одноединственное ключевое звено, чтобы, потянув
за него, распутать всю цепь. Эбнер был абсолютно уверен в существовании
такого звена более того, он интуитивно чувствовал, что оно, до сих пор
незамеченное, лежит прямо у него перед глазами.
Вот уже добрых полчаса он ворочался с боку на бок, борясь с охватившей
его бессонницей, как вдруг за пульсирующим хором лягушек и козодоев ему
послышался размеренный плеск воды. Доносившийся, несомненно, с Мискатоника,
он приближался с каждой секундой и в конце концов зазвучал мощно, как шум
океанского прибоя. Эбнер сел в кровати, напряженно вслушиваясь в непонятный
звук но тут шум воды внезапно прекратился, сменившись другим звуком, от
которого у Эбнера по коже забегали мурашки: он услышал, как кто-то
карабкается наверх по мельничному колесу. Недолго думая, Эбнер вскочил на
ноги и выскользнул из спальни.
Он услышал звук тяжелых, приглушенных шагов, исходивший со стороны
заколоченной комнаты. Затем раздалось нечто вроде глухого сдавленного плача,
похожего на детский, который несколько минут спустя совершенно неожиданно
оборвался. После этого , воцарилась полная тишина казалось, даже неистовые
вопли лягушек и козодоев не в силах были нарушить ее.
Эбнер вошел в кухню и зажег керосиновую лампу. Освещая себе путь, он
осторожно поднялся наверх и остановился у запертой двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13