— Никита, — быстро ответил Андрей. — Я понимаю, что мои слова звучат несколько странно…
— Да уж, Андрей, несколько — чуть-чуть! — странновато.
— Погоди, Никита, не перебивай… — Андрей торопился. Он отлично видел недоверие в глазах Кудасова. — Конкретной информации у меня нет. Но… но я точно знаю: тебя заказали. Уже прилетел киллер.
— Откуда он прилетел? Из Африки? С Марса?
— Не знаю… из другого города. Я его не вижу. Профессионал, снайпер. Умен, холоден… он не промахнется.
Внешне Кудасов выглядел спокойным, но на душе у него было паскудно. Он ни на секунду не сомневался, что Андрей болен. Болезнь, вероятно, вызвана тяжелой черепно-мозговой травмой, которую тот получил в конце мая. Кудасов выглядел спокойным, но внутри у него закипала ненависть к этим подонкам, искалечившим умного, талантливого человека. Ко всем этим Антибиотикам, Бабуинам и их подручным. Ко всей этой нечисти, готовой убить или искалечить любого ради своей сытой скотской жизни… Много лет Никита Кудасов отдал борьбе с ними. И никогда еще он не ощущал себя таким беспомощным.
— Ладно, Андрюха, — сказал подполковник. — Разберемся. Ты в голову не бери. Я ведь тоже не пацан — убить меня не так-то легко. А сейчас извини — побегу. Работы невпроворот, сам понимаешь. Завтра мы поговорим на эту тему подробней. Лады?
Подполковник Кудасов не знал, что завтра никакого разговора уже не будет.
Топтун, сопровождавший Андрея, когда-то работал в системе ГУВД. Подполковника Кудасова он знал в лицо. После встречи Андрея и Никиты он доложил своему руководству об этом контакте. Спустя еще два часа Николай Иванович Наумов сообщил об этом Антибиотику. Палыч обеспокоился и приказал активизировать операцию.
Вечером человек, обеспечивающий связь с Шурупом, передал: все готово. Завтра Директор перестанет быть опасным.
Обнорский страшно злился на себя. Чего он добился встречей с Кудасовым? Никита наверняка подумал о нем: шизофреник. Или параноик. Короче, псих. Что ж, пожалуй, он бы и сам так подумал, заявись в редакцию какой-нибудь тип с заявлением: у меня предчувствие, что вас хотят убить. Тем более что прецеденты были — по газетам много психов шатается. А в последние годы число их вообще многократно выросло.
Обнорский злился, понимая свою ошибку с Кудасовым. Он сидел в редакции и прикидывал, что же можно сделать, чтобы обезопасить Никиту. В конце концов он принял единственно правильное, как ему показалось, решение и сделал два анонимных звонка. Первый — в УСБ, второй — страховочный — в ФСК. Две организации, решил он, надежнее…
И в милицию, и в госбезопасность он, не называя себя, сообщал, что ему известно о готовящемся убийстве подполковника РУОП Кудасова.
В принципе Обнорский поступил правильно. Обе организации очень серьезны и информацию такого рода обязательно будут проверять. Тщательно и толково… Он поступил правильно, но не учел одного: и УСБ, и ФСК в первую очередь связались с Никитой. Кудасов спокойно объяснил, что сигналы исходят от психически больного человека, которого он лично знает. Который его уже неоднократно доставал. Так что причин для беспокойства нет.
— Вы убеждены, Никита Никитич? — спросили у подполковника сотрудники обеих спецслужб. Возглавляемый Кудасовым пятнадцатый отдел РУОП занимался очень серьезной темой — разработкой преступных авторитетов, лидеров ОПГ. Многих сумели приземлить. Так что полностью исключить попытку теракта против Кудасова было нельзя. — Мы можем принять меры, выделить охрану.
— Абсолютно убежден, — ответил подполковник. — Ничего не нужно.
— Понятно. А не может ли быть источником угрозы сам звонивший?
— Нет. Он безобиден. За это я ручаюсь.
— Ну что ж, хорошо.
На этом тему закрыли. До выстрела осталось тринадцать часов.
Меньше суток провел в камере Смольнинского РУВД Владимир Батонов. Меньше суток… Но и этого ему хватило за глаза. Слабоват оказался журналист, жидковат. Когда поздним вечером в мрачное помещение камеры вошел майор Чайковский, Батон был уже готов на все. Лишь бы вырваться отсюда.
Ему хотелось курить, ему хотелось жрать, ему хотелось в душ. Все эти радости остались в другой жизни. Вернется ли он в ту, другую жизнь — зависело от Чайковского. Это Батонов уже усвоил.
Выбритый, в белоснежной сорочке и при галстуке, в хорошем костюме явился перед ним Виктор Чайковский. А у Вовы галстук отобрали. И штаны ему приходилось поддерживать руками, потому что ремень отобрали тоже. И часов у него не было…
— Ну, как настроение, Владимир Николаевич? — весело спросил майор.
— Какое же тут настроение, Виктор Федорович? — Батонов пожал плечами.
— Э-э… да вы, молодой человек, счастья своего не понимаете. Вот когда вас в Кресты переведут — тогда поймете. Там в камерах по пятнадцать человек сидят. Атмосфера, доложу я вам… Так что наслаждайтесь комфортом, пока вы еще здесь. А уж как переведут в Кресты…
— Виктор Федорыч! — почти крикнул Батонов. — Виктор Федорыч, я вас умоляю: не надо в Кресты! Скажите, что нужно сделать?
— Как что, голубчик? Вы меня удивляете… Чайковский брезгливо осмотрел краешек лежака и садиться не стал. Достал из кармана пачку «Мальборо». Закурил. Но Батонову предлагать не стал, а сам Вова попросить постеснялся.
— Вы меня удивляете… Сотрудничать надо, помогать правоохранительным органам.
— Так я же все, что хотите, я же…
— Здрасьте, я ваша тетя! Как же вы, гражданин Батонов, помогаете? Я вам русским языком объясняю: в редакцию вашей газеты затесался наркоман Обнорский-Серегин. Он употребляет наркотики. Мало того, он их еще и продает. Я обращаюсь к вам за помощью в разоблачении этого подонка. А вы заявляете, что вам об этом ничего не известно. Фактически вы его покрываете. Так?
— Но я действительно ничего…— начал было Батонов. Но осекся, замолчал. Понял наконец-то, чего от него ждут.
— А если я Серегина вам сдам…
— Послушайте, Батонов, что у вас за жаргон такой? Сдам!… Сдают бутылки пустые в приемный пункт. Со стороны послушать — мрак. Можно подумать, что я вам предлагаю дать ложные показания на невинного человека. Если вы знаете что-то про преступные деяния Серегина — помогите следствию, уголовному розыску и себе, разумеется… ну, а не знаете…
— Я знаю! Знаю! Что я буду этого бандюшонка покрывать? — заторопился Батонов. — Но вы мне можете пообещать?… Если я солью информацию…
— Сливают говно в унитаз, а информацией делятся. Торг здесь неуместен, — строго сказал Чайковский, но тут же гораздо более мягко добавил: — Я всегда помогал и помогаю людям, которые помогают мне. Если человек осознал свой гражданский долг — зачем же его держать здесь? Тем более в Крестах? Если человек, даже и оступившийся, помогает раскрытию преступления, значит, это наш человек. Делать ему в этих стенах нечего.
Чайковский произносил свой монолог с откровенной иронией в голосе. При этом он даже не смотрел на Батонова. Скучно ему было и неприятно смотреть на этого продажного и трусливого индюшонка. Все реакции Батона он предвидел. Мотивы тоже были ясны. Чайковский, собственно, и не собирался к Вове сегодня, хотел подержать в камере еще денек. Но в середине дня ему позвонил полковник Тихорецкий и намекнул про интерес к делу Серегина. Намекнул, что нужно поторопиться…
Когда Чайковский закончил свою речугу, Батонов почти торжественно произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94