Второго мужика я не знаю, его привел Винт и представил как Севу. Этот самый Сева рассказал, что примерно за неделю до убийства Умнова он кирял с ним в одной компании, и тот рассказывал про какую-то серьезную запутку со старшим санитаром морга.
«Нет, все-таки Шаховский — человек абсолютно незаменимый в нашей бездарной (в оперативно-розыскном смысле) организации», — подумал я.
— А еще что-нибудь у этого Севы есть?
— Да хрен его знает, — признался Шах. — Говорит, что Умнов на пьянке трепался про морг. Мол, там творятся совершенно отвязные вещи, — на покойниках стригут бешеные бабки, и в этой теме Твердохлебов вроде как один из центровых… Да, еще что-то про профессора, якобы тот тоже в доле…
— Фамилия профессора случайно не Румянцев?
Шах задумался.
— Слушай, Михалыч, я тебе завтра притараню диктофонную кассету, и ты все сам послушаешь. Ладно? А сейчас давай уже разбежимся: а го боюсь, как бы нас с тобой здесь, — Шах кивнул в сторону двери кабинки, — за гомиков не приняли.
Я утвердительно кивнул, и мы молча разошлись. Конспиративно: сначала Шах, а где-то через минуту — я.
Я вернулся к нашему столику и застал Галину в одиночестве. Она рассказала, что уже порядком поднабравшийся Базилевич заказал бутылку виски и направился к собеседникам Шаха с ответным алаверды. Вскорости вернулся и сам Сергей. Выглядел он несколько обескураженным.
— Ты знаешь, Георгий, я где-то уже видел этого человека.
— Какого из них? — попытался уточнить я.
— Того, который пониже. Светловолосого.
— Его зовут Сева. Это имя тебе ничего не говорит?
Базилевич задумался.
— Нет. Но я точно помню, что где-то его видел. Знаешь, Георгий, у меня очень хорошая память на лица…
— А ты его самого не спрашивал?
— Да я как-то постеснялся. И потом… у них, у обоих — такие лица…
— Какие?
— Ну такие, что спрашивать о чем-либо почему-то расхотелось.
— Понятно… Ладно, не переживай, Сережа. Давай-ка я лучше покажу тебе, как готовится коктейль «Белая медведица». Будешь там у себя в Германии знакомых бюргеров шокировать…
Завершение вечера помню смутно. Пели песни. Запомнились «Москва златоглавая» и «По долинам и по взгорьям». Вторую песню бог весть откуда взявшиеся и подсевшие к нам за столик русские эмигранты знали как «Марш дроздовцев», правда, с незнакомыми словами. «Из Румынии с походом шел дроздовский славный полк», — подпевал Базилевич эмигрантам. «Чтобы с боем взять Приморье, белой армии оплот», — дружно подхватывали остальные.
Получалось здорово. Главное — громко…
***
На следующий день я смог добрести до Агентства лишь во втором часу дня. Голова болела неимоверно. Я медленно перемещал свое тело по улице Зодчего Росси и явственно ощущал, как сзади нагоняет меня моя смерть. Как ни странно — ласковая и добрая, шепчущая на ухо: «Ну что, устал, Жора? Так отдохни, поспи. Хочешь — вот прямо здесь, на тротуарчике?» Как мог, я пытался сопротивляться этим сладостным искушениям и упорно волочил тело к заветной цели. Помнится, в последний раз я так напивался аж пять лет назад, когда в ментовке мы обмывали мои подполковничьи звезды.
У финишной арки я наткнулся на худокормовских киношников. Они тащили на себе свое барахло и загружали его в чрево стоящего неподалеку автобуса. «Слава Богу! — подумал я. — Хоть одной проблемой меньше. Никто уже сегодня не будет громыхать в коридоре, хлопать дверьми и ругаться матом в мегафон».
Актер Юра Птичкин, играющий в сериале роль журналиста Олега Дудинцева (по замыслу Обнорского, прототипом Олега Дудинцева выступал именно я), увидев меня, поставил на землю какую-то коробку и полез в карман за папиросами.
— Гению сыска, привет! Вот видишь, Георгий Михайлович, вживаюсь потихоньку в твой образ. — Он смял в руках «Беломорину». — Боюсь, как бы язву не нажить… Ты чего такой мрачный?
— Да нет, Юра, все нормально, — ответил я, стараясь не дышать в его сторону. — Просто вчера у меня был тяжелый день.
— Понимаю, — гоготнул догадливый Птичкин.
Я предпочел не реагировать на его иронию и сменил тему:
— Смотрю, на сегодня уже закончили?
— Да, теперь только через пару деньков у вас нарисуемся. Будем снимать сцену убийства. Кстати, не хочешь поработать консультантом?
— Нет, Юра, спасибо. Я, вообще-то, на раскрытии убийств специализировался, а вот по части их организации, признаться, полный дилетант.
— Ладно, Михалыч, еще увидимся. — Мы пожали друг другу руки, и Птичкин, подхватив коробку, побежал догонять своих.
«Блин, мне бы вашим заботы», — подумал я, посмотрев вслед своему, скрывшемуся в автобусе, высокохудожественному воплощению и печально вздохнув, поднялся в контору.
***
Шаха на месте не было. Что ж, возможно, сегодня ему было еще хуже, чем мне. Я добрел до своего кабинета, плюхнулся в кресло и разложил перед собой все имеющиеся в настоящий момент материалы по моргу. В любой момент мог нагрянуть Спозаранник и поинтересоваться тем, как идет расследование по санитарам.
Еще раз ознакомившись с содержимым всех имеющихся документов, я вынужден был признать, что до сих пор ничего существенного нарыть не удалось. Была одна более-менее реальная зацепка: какая-то «терка» между Умновым и Твердохлебовым. Я еще раз набрал местный Шаха — у репортеров никто не отвечал. Помедитировав в течение десяти минут над холодного чашкой кофе, я принял решение поговорить с сыном Твердохлебова. Во-первых, других близких родственников у покойного не было; во-вторых, я чувствовал, что мне крайне необходимо проветриться, и, наконец, в-третьих, мне очень не хотелось, чтобы в моем нынешнем состоянии меня застукал кто-то из наших.
Володя Твердохлебов, симпатичный парнишка семнадцати лет. похоже, еще до конца не оправился от шока. Ему было крайне необходимо выговориться, и — не стану скрывать — в моем лице он нашел весьма благодарного слушателя.
Из Володиного рассказа мне удалось выяснить, что Александр Твердохлебов попал на работу в морг по приглашению своего бывшего научного руководителя — профессора Румянцева. Должность была не бог весть какой, но отец согласился. Возможно, из-за денег. И действительно, получать он стал гораздо больше. Некоторое время спустя Твердохлебов уже занял должность старшего санитара, купил машину, а впоследствии обменял ее на более престижную «БМВ».
Карьерный рост покойного, конечно, интересовал меня, но гораздо в меньшей степени. Поэтому я ненавязчиво пытался склонить Володю к более приземленным морговским делам. Однако тот, казалось, уже не слышал моих вопросов. Он достал из шкафа альбом, и мы стали внимательно рассматривать семейные фотографии. На одном из групповых снимков я без труда узнал и своего давешнего знакомого — экспрессивного профессора Румянцева. Надо признать, в то время он выглядел весьма импозантно. Неподалеку от него стояла улыбающаяся, обалденно красивая девушка с роскошной темной гривой, которая держала за руку скромного белобрысого паренька в мешковато сидевшем на нем пиджаке.
Володя уловил мой заинтересованный взгляд и пояснил:
— Это Ира Михайлова. Отец мне иногда рассказывал про нее. Она была его первой любовью и, как мне кажется, он любил ее всегда. Она потом стала женой профессора Румянцева. Не представляю, как можно выйти замуж за человека, который старше, как минимум, лет на двадцать…
Я снова попытался направить наш разговор к более грустным, нынешним вещам, но тут Володя, устав сдерживаться, заплакал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
«Нет, все-таки Шаховский — человек абсолютно незаменимый в нашей бездарной (в оперативно-розыскном смысле) организации», — подумал я.
— А еще что-нибудь у этого Севы есть?
— Да хрен его знает, — признался Шах. — Говорит, что Умнов на пьянке трепался про морг. Мол, там творятся совершенно отвязные вещи, — на покойниках стригут бешеные бабки, и в этой теме Твердохлебов вроде как один из центровых… Да, еще что-то про профессора, якобы тот тоже в доле…
— Фамилия профессора случайно не Румянцев?
Шах задумался.
— Слушай, Михалыч, я тебе завтра притараню диктофонную кассету, и ты все сам послушаешь. Ладно? А сейчас давай уже разбежимся: а го боюсь, как бы нас с тобой здесь, — Шах кивнул в сторону двери кабинки, — за гомиков не приняли.
Я утвердительно кивнул, и мы молча разошлись. Конспиративно: сначала Шах, а где-то через минуту — я.
Я вернулся к нашему столику и застал Галину в одиночестве. Она рассказала, что уже порядком поднабравшийся Базилевич заказал бутылку виски и направился к собеседникам Шаха с ответным алаверды. Вскорости вернулся и сам Сергей. Выглядел он несколько обескураженным.
— Ты знаешь, Георгий, я где-то уже видел этого человека.
— Какого из них? — попытался уточнить я.
— Того, который пониже. Светловолосого.
— Его зовут Сева. Это имя тебе ничего не говорит?
Базилевич задумался.
— Нет. Но я точно помню, что где-то его видел. Знаешь, Георгий, у меня очень хорошая память на лица…
— А ты его самого не спрашивал?
— Да я как-то постеснялся. И потом… у них, у обоих — такие лица…
— Какие?
— Ну такие, что спрашивать о чем-либо почему-то расхотелось.
— Понятно… Ладно, не переживай, Сережа. Давай-ка я лучше покажу тебе, как готовится коктейль «Белая медведица». Будешь там у себя в Германии знакомых бюргеров шокировать…
Завершение вечера помню смутно. Пели песни. Запомнились «Москва златоглавая» и «По долинам и по взгорьям». Вторую песню бог весть откуда взявшиеся и подсевшие к нам за столик русские эмигранты знали как «Марш дроздовцев», правда, с незнакомыми словами. «Из Румынии с походом шел дроздовский славный полк», — подпевал Базилевич эмигрантам. «Чтобы с боем взять Приморье, белой армии оплот», — дружно подхватывали остальные.
Получалось здорово. Главное — громко…
***
На следующий день я смог добрести до Агентства лишь во втором часу дня. Голова болела неимоверно. Я медленно перемещал свое тело по улице Зодчего Росси и явственно ощущал, как сзади нагоняет меня моя смерть. Как ни странно — ласковая и добрая, шепчущая на ухо: «Ну что, устал, Жора? Так отдохни, поспи. Хочешь — вот прямо здесь, на тротуарчике?» Как мог, я пытался сопротивляться этим сладостным искушениям и упорно волочил тело к заветной цели. Помнится, в последний раз я так напивался аж пять лет назад, когда в ментовке мы обмывали мои подполковничьи звезды.
У финишной арки я наткнулся на худокормовских киношников. Они тащили на себе свое барахло и загружали его в чрево стоящего неподалеку автобуса. «Слава Богу! — подумал я. — Хоть одной проблемой меньше. Никто уже сегодня не будет громыхать в коридоре, хлопать дверьми и ругаться матом в мегафон».
Актер Юра Птичкин, играющий в сериале роль журналиста Олега Дудинцева (по замыслу Обнорского, прототипом Олега Дудинцева выступал именно я), увидев меня, поставил на землю какую-то коробку и полез в карман за папиросами.
— Гению сыска, привет! Вот видишь, Георгий Михайлович, вживаюсь потихоньку в твой образ. — Он смял в руках «Беломорину». — Боюсь, как бы язву не нажить… Ты чего такой мрачный?
— Да нет, Юра, все нормально, — ответил я, стараясь не дышать в его сторону. — Просто вчера у меня был тяжелый день.
— Понимаю, — гоготнул догадливый Птичкин.
Я предпочел не реагировать на его иронию и сменил тему:
— Смотрю, на сегодня уже закончили?
— Да, теперь только через пару деньков у вас нарисуемся. Будем снимать сцену убийства. Кстати, не хочешь поработать консультантом?
— Нет, Юра, спасибо. Я, вообще-то, на раскрытии убийств специализировался, а вот по части их организации, признаться, полный дилетант.
— Ладно, Михалыч, еще увидимся. — Мы пожали друг другу руки, и Птичкин, подхватив коробку, побежал догонять своих.
«Блин, мне бы вашим заботы», — подумал я, посмотрев вслед своему, скрывшемуся в автобусе, высокохудожественному воплощению и печально вздохнув, поднялся в контору.
***
Шаха на месте не было. Что ж, возможно, сегодня ему было еще хуже, чем мне. Я добрел до своего кабинета, плюхнулся в кресло и разложил перед собой все имеющиеся в настоящий момент материалы по моргу. В любой момент мог нагрянуть Спозаранник и поинтересоваться тем, как идет расследование по санитарам.
Еще раз ознакомившись с содержимым всех имеющихся документов, я вынужден был признать, что до сих пор ничего существенного нарыть не удалось. Была одна более-менее реальная зацепка: какая-то «терка» между Умновым и Твердохлебовым. Я еще раз набрал местный Шаха — у репортеров никто не отвечал. Помедитировав в течение десяти минут над холодного чашкой кофе, я принял решение поговорить с сыном Твердохлебова. Во-первых, других близких родственников у покойного не было; во-вторых, я чувствовал, что мне крайне необходимо проветриться, и, наконец, в-третьих, мне очень не хотелось, чтобы в моем нынешнем состоянии меня застукал кто-то из наших.
Володя Твердохлебов, симпатичный парнишка семнадцати лет. похоже, еще до конца не оправился от шока. Ему было крайне необходимо выговориться, и — не стану скрывать — в моем лице он нашел весьма благодарного слушателя.
Из Володиного рассказа мне удалось выяснить, что Александр Твердохлебов попал на работу в морг по приглашению своего бывшего научного руководителя — профессора Румянцева. Должность была не бог весть какой, но отец согласился. Возможно, из-за денег. И действительно, получать он стал гораздо больше. Некоторое время спустя Твердохлебов уже занял должность старшего санитара, купил машину, а впоследствии обменял ее на более престижную «БМВ».
Карьерный рост покойного, конечно, интересовал меня, но гораздо в меньшей степени. Поэтому я ненавязчиво пытался склонить Володю к более приземленным морговским делам. Однако тот, казалось, уже не слышал моих вопросов. Он достал из шкафа альбом, и мы стали внимательно рассматривать семейные фотографии. На одном из групповых снимков я без труда узнал и своего давешнего знакомого — экспрессивного профессора Румянцева. Надо признать, в то время он выглядел весьма импозантно. Неподалеку от него стояла улыбающаяся, обалденно красивая девушка с роскошной темной гривой, которая держала за руку скромного белобрысого паренька в мешковато сидевшем на нем пиджаке.
Володя уловил мой заинтересованный взгляд и пояснил:
— Это Ира Михайлова. Отец мне иногда рассказывал про нее. Она была его первой любовью и, как мне кажется, он любил ее всегда. Она потом стала женой профессора Румянцева. Не представляю, как можно выйти замуж за человека, который старше, как минимум, лет на двадцать…
Я снова попытался направить наш разговор к более грустным, нынешним вещам, но тут Володя, устав сдерживаться, заплакал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61