Настроение у всех упало. Не помню уж кто — кажется, Соловьев — предложил пойти просить маршала всем скопом. Я ответил, что раз получен приказ, никаких разговоров теперь быть не может.
В кабинете воцарилось мрачное молчание. И говорить вроде больше не о чем, и разойтись духу не хватает. Будто чуда какого ждем…
И вдруг на письменном столе затрещал телефон.
Снимаю трубку, слышу голос главкома:
— Вот что, Савицкий! Когда можете показать свою пятерку поршневых?
У меня от радостного предчувствия даже дыхание перехватило. Летчики тоже что-то почувствовали, сгрудились вокруг меня.
— В любое время, товарищ маршал! Хоть сейчас. Все люди в сборе, сидят у меня.
— Хорошо. В шестнадцать ноль-ноль буду на аэродроме.
Я положил трубку и полез в карман за платком. От волнения даже пот на лбу выступил. Ефремов и Соловьев, только что отлученные от полетов, вновь воспрянули духом, не скрывая откровенной радости. Чудо и впрямь свершилось.
В шестнадцать ноль-ноль Вершинин в сопровождении Пышнова, генерал-полковника авиации Хрюкина и начальника Управления боевой подготовки штурмовой авиации Толстикова появился на аэродроме. У нас уже все было готово. Через несколько минут пятерка Як-3 поднялась в воздух.
Программу мы отработали на одном дыхании. Все, в том числе и главком, остались довольны. Кто-то даже высказал соображение: а не показать ли на параде в Тушино вместо звена реактивных истребителей пятерку поршневых. Очень, дескать, эффектно получается…
— Слов нет, зрелище из тех, что и захочешь забыть — не забудешь! — подтвердил Пышнов. — Ювелирная работа.
И тут я решил еще раз испытать судьбу. Не ожидая, что скажет главком, я обратился к нему с предложением.
— Разрешите, товарищ маршал, сделать так: сначала покажем пятерку поршневых, а затем тройку реактивных. Только разрешите нам довести до конца начатое — оттренировать пятерку реактивных.
— Вот не думал, что летчики — такой настырный народ, — не удержался от реплики Пышнов и улыбаясь отошел в сторону.
— Успеете, говоришь? — только и спросил Вершинин. В хорошем настроении он редко обращался ко мне на «вы». — А что? Программа праздника большая. Пожалуй, и в самом деле можно обернуться так, чтобы показать на параде оба номера… Ладно, быть по-вашему! Тренируйте пятерку реактивных. Но расчет времени мне подготовьте точный, секунда в секунду. Пока будем ориентироваться на пятерку поршневых. А там поживем — увидим.
Так мы наконец получили официальное «добро» на замысел, который сформулировался у нас еще весной и к воплощению которого мы неотступно продвигались все это время шаг за шагом. Настойчивость наша, или настырность, как выразился Пышнов, объяснялась просто. Мы верили в себя, верили в возможности новой техники и очень хотели устранить с ее пути все искусственные препятствия, вроде надуманных, на наш взгляд, дискуссий и теоретических споров. В конце концов именно практике, то есть тому, чем мы занимались все эти месяцы, предстояло положить конец разногласиям, сказать решающее слово. И мы были рады, что руки у нас развязаны.
О трудностях, когда они позади, говорить легко. Острота их со временем сглаживается. И в памяти обычно остается лишь результат, а не те усилия, посредством которых его добились.
Ну, упало с дерева яблоко. Ну, открыл Ньютон закон всемирного тяготения. На то он и великий ученый. Но, с другой стороны, раз предметы падают, должна же тому быть причина! Вот он ее и отыскал. Все просто. Тем более, дескать, яблоко в подходящий момент упало.
А оно не падало. Яблоко — всего лишь легенда, красивая выдумка. Историческая правда научного подвига Ньютона совсем в другом. В том, что он первым обнаружил и сформулировал один из основных законов природы, первым прошел путь к истине, которая очевидна теперь каждому школьнику.
А Галилей? Джордано Бруно? Коперник? Ну ясное дело: Земля — шар. Конечно же, она вертится. И вращается вокруг Солнца — тоже само собой понятно. Не Солнцу же, в самом деле, вокруг нее вращаться… Даже смешно.
Может, и смешно. Сегодня. Но во времена Галилея и Коперника эти само собой понятные истины не были поняты, кроме них, никем. Одни их считали бредом, другие — ересью.
Конечно, я упрощаю. И уж конечно, никак не претендую на роль Ньютона или Коперника в авиационном деле. Нет, конечно! Наша задача была проста до смешного: показать на практике, что более совершенный реактивный истребитель способен на все то, на что способен его предшественник — истребитель с поршневым мотором. Только и всего. А исторические параллели понадобились мне лишь для того, чтобы ярче оживить стершуюся от частого употребления мысль, что идти первым всегда означает идти в неизвестность, прокладывать путь там, где еще никто не ходил.
Сегодня мне даже как-то неловко вспоминать, сколько мы тогда хлебнули, сколько пришлось положить сил, чтобы решить поставленную перед собой задачу. Будто я ломлюсь в открытую дверь, доказывая то, что вовсе не требует никаких доказательств. Давно уже само собой разумеется, что высший пилотаж на реактивных самолетах — вполне обычное дело. Любой путный летчик на любом современном истребителе запросто открутит в небе все фигуры, одну за другой. Но нельзя забывать, что и времена теперь другие, да и сама авиация нынче далеко не та.
Тогда, в сорок восьмом, мы были первыми. И мы часто просто не знали, что и как нужно делать, почему пятерка реактивных Як-15 рассыпалась всякий раз, едва мы пытались сделать бочку или, скажем, петлю Нестерова. Не знали, и все тут. А спросить было некого…
— На сегодня все! — не раз приходилось говорить мне своим ведомым после очередной неудачной попытки. — Подниматься в воздух вам больше не за чем. Буду работать в зоне один. Пока не разберусь.
— А может, именно мы, ведомые, что-то не так делаем? — говорил Храмов или Середа. — Может, есть смысл еще попробовать?
— Нет. Вы ни при чем. Клин рассыпается не из-за ведомых, — стоял я на своем. — Виноват я. Именно я и должен понять, в чем ошибка.
И я поднимался в зону один. Пробовал, пытался определить нужную скорость. Прикидывал, сопоставлял, анализировал…
Взять хотя бы ту же скорость. Допустим, у ведомого она оказалась чуть больше, чем нужно, и он начинает терять место в строю, вылезать вперед. Сегодня здесь нет никаких проблем. Нажал кнопку, выпустил тормозные щитки и погасил с их помощью избыток скорости. А тогда, как уже говорилось, воздушных тормозов на реактивных истребителях еще не было. Тогда мог выручить лишь точный расчет. Предельно точный, без всяких допусков и погрешностей.
То же самое, если ведомый запаздывал, начинал отставать. Прибавь сейчас оборотов, и мощный современный двигатель с большим запасом тяги тут же выправит положение. Тогда этого сделать было нельзя.
Или перегрузки на виражах, при крутых разворотах. Теперь управление бустерное: гидравлика многократно уменьшает сопротивление на ручке. А в то время рули ворочали вручную. Вылезешь после посадки из самолета и руки вверх — затекли. Правая — от работы ручкой управления, левая — за компанию, от внутреннего напряжения. Так и ходили по аэродрому с поднятыми руками, пока кровообращение не восстановится, будто гангстеры после неудачного угона самолета.
Но все это, по нашему разумению, были пустяки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120