Они учились маскироваться и «использовать местность в своих интересах». Они учились читать по карте, ориентироваться по компасу, отдавать приказания и исполнять их. Воспитанники должны были научиться оказанию первой помощи «раненым»; в последствии им понадобится это на фронте. Учились «убивать» и «захватывать» противника. У каждого «юнгмана» на руке красовалась «повязка жизни». Её носитель считался мертвым, если повязку срывали. Каждый интернат организовывал зимние маневры самостоятельно. На летних учениях все интернаты рейха собирались на одном общем полигоне.
Играли в «войну» в малолюдных, уединенных местах — в Люнебургской пустоши, на озере Фаакер в Каринтии или в Дарсе на побережье Балтийского моря. Эшелоны доставляли воспитанников к месту «боевых действий». Интернаты становились «красными», «синими» и начинали действия друг против друга. Словно на настоящей войне разведывательные дозоры и моторизированные передовые отряды изучали местность и обстановку. Основные силы сосредоточивались в районах ожидания. Кульминацией маневров становились «главные сражения.» Как во времена Фридриха Великого оба войска широким фронтом выстраивались на поле и начинали сходиться. Впереди шли знаменосцы, трубачи и барабанщики. Ганс Георг Бартоломеи вспоминает: «Камеры хроники „Дойче Вохеншау“ снимали все происходящее. Генрих Гиммлер или министр Руст позировали со своей свитой. Затем начиналась большая потасовка. Главным было срывание синих или красных ленточек с локтей „противника“. После „боя“ мы гордо носили эти ленточки в петлицах своих форменных курток.» На настоящей войне ленточки в петлицах уступят место железным крестам. Директор одного интерната писал в 1938 году: «Если армия будет иметь в своем составе столь подготовленных молодых людей, то их легко можно будет превратить в отличных солдат.»
Война всё ещё оставалась игрой, а «мертвые» вновь оживали. Пока у воспитанников не было настоящего оружия. Они имели только «оружие чести» — кинжалы, на которых был выгравирован девиз всех воспитанников национал-политических интернатов. «Больше быть, чем казаться» — эти слова напоминали о том, чтобы воспитанники каждый день стремились к новым знаниям. Вручение «кинжалов чести» воспитанникам каждого интерната превращалось в торжественный спектакль, наполненный священным смыслом. Эта помпезная церемония была задумана как вершина жизни «юнгмана» в годы его пребывания в элитной школе. Отныне он имел полное право носить кинжал как «оружие чести» и с его помощью защищать свою «честь».
« Только смерть или ваша измена способны помешать вам в выполнении своего долга, — наставлял директор интерната в Плёне воспитанников. — Держите ваше тело и душу чистыми как этот кинжал и будьте твердыми как сталь этого оружия чести.» Затем «юнгманы» клялись в товариществе до смерти — «И если один из двоих падет, оставшийся будет бороться за двоих.»
Кинжал выполнял также роль культового предмета, который постоянно напоминал бы своему владельцу о необходимости ведения борьбы за предполагаемые «святые понятия». Один четырнадцатилетний учащийся школы Адольфа Гитлера писал в 1941 году в школьном журнале: «Уже во времена древних германцев был обряд права ношения оружия, а у рыцарей была церемония посвящения в рыцари. Молодежь прощалась с детством и брала в руки меч, чтобы на стороне старших сражаться за свой народ и держать в чистоте свою честь.» Культ кинжала предусматривал его использование в вопросах «защиты чести.» Уве Лампрехт вспоминает наставления своих воспитателей о том, что «оружие можно вложить обратно в ножны лишь тогда, когда на нем есть кровь врага. Враг нападал, а мы защищались.» Ганс-Гюнтер Земпелин рассказывает: «Мы гордились тем, что получили заветный кинжал. Он был символом зрелости. Нечто подобное можно наблюдать у примитивных народов. Однако это срабатывало.»
Срабатывали и призывы директора учебного заведения, озвученные во время церемонии вручения кинжалов. Обращаясь к «юнгманам» 9 ноября 1944 года в Наумбурге, он сказал: «Тысячи воспитанников всех национал-политических интернатов, которые выпускались перед вами, получили это оружие и с честью носили его. Сотни из них пали в сражениях. Они остались верны своей присяге фюреру и народу. Лишь смерть вырвет это оружие из ваших рук.»
Культовое возвеличивание таких понятий, как честь, верность, смерть, требовало жертв со стороны воспитанников уже в первые годы своего пребывания в интернате. Дело происходило в Плёне. Один воспитанник, посчитавший, что коллектив отвернулся от него, взял свой кинжал и вышел вечером прогуляться в ближайший парк. Его сотоварищ по интернату Рольф Диркс описывает этого «юнгмана», как «очень одаренного индивидуалиста». Там, в парке он воткнул кинжал себе в сердце.
Стремление быть бойцом в настоящем мужском коллективе, никогда не показывать слабость, быть суровым и сильным оказывало на некоторых воспитанников чересчур сильное воздействие. Тоска по дому, страх перед воспитателями, постоянная конкуренция со стороны товарищей по учебе становились причиной того, что воспитанники оказывались у крайней границы своих физических и психических возможностей. Однако лишь немногие были готовы просить родителей, чтобы те забрали их из интерната. Сознание своей принадлежности к «самым лучшим», гордость от ощущения «быть избранным» заставляла учащихся держать себя в руках. Будущей элите неустанно повторяли — «Ты должен держаться!» Однажды вечером Ганс-Юрген Земпелин, бывший «юнгман» из интерната в Ораниенштайне, спросил сааме себя: «О, майн гот, неужели я всё время должен стоять навытяжку в ожидании приказов?» Ответ не заставил себя ждать: «Так точно. Ты должен это делать. Тебя учат этому. Ты должен фюреру и своему народу.»
Клаус Гейе, который всего несколько месяцев пробыл в школе Адольфа Гитлера в Зонтхофене, поставил перед собой тот же самый вопрос. Однако ответил на него иначе. Он попросил своих родителей забрать его из интерната, муштра в стенах которого стала для него невыносима. Родители согласились. Клаус был отчислен с уничижительной характеристикой, содержащей обвинения и в адрес родителей. Руководитель школы Адольфа Гитлера в Восточной Пруссии обербанфюрер Людвиг Магзам писал о родителях Клауса, что они «поддались на причитания сына, проявили излишнюю жалость к его „проблемам“, что в свою очередь привело к усилению враждебного по отношению к школе поведению мальчика.» Причиной для отчисления послужили «личные качества» Клауса. Мальчик был назван «индивидуалистом с большими жизненными запросами, воспринимающий коллективное воспитание как нетерпимое посягательство на свою личную свободу.» Кроме того, Клаус « чересчур трагично воспринимает любые трения в общении с начальниками и чересчур впечатлителен». Письмо заканчивалось словами «Навязчивое стремление по любому поводу бежать из школы привело к нервным припадкам, которые по мнению школьного врача являются проявлением психосоматического характера мальчика. Отчисление Клауса Гейе не будет потерей ни для школы, ни для будущего корпуса командиров.» Единственной доброй ноткой в характеристике стало признание факта, что мальчик «очень одарен и морально отвечает предъявляемым требованиям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Играли в «войну» в малолюдных, уединенных местах — в Люнебургской пустоши, на озере Фаакер в Каринтии или в Дарсе на побережье Балтийского моря. Эшелоны доставляли воспитанников к месту «боевых действий». Интернаты становились «красными», «синими» и начинали действия друг против друга. Словно на настоящей войне разведывательные дозоры и моторизированные передовые отряды изучали местность и обстановку. Основные силы сосредоточивались в районах ожидания. Кульминацией маневров становились «главные сражения.» Как во времена Фридриха Великого оба войска широким фронтом выстраивались на поле и начинали сходиться. Впереди шли знаменосцы, трубачи и барабанщики. Ганс Георг Бартоломеи вспоминает: «Камеры хроники „Дойче Вохеншау“ снимали все происходящее. Генрих Гиммлер или министр Руст позировали со своей свитой. Затем начиналась большая потасовка. Главным было срывание синих или красных ленточек с локтей „противника“. После „боя“ мы гордо носили эти ленточки в петлицах своих форменных курток.» На настоящей войне ленточки в петлицах уступят место железным крестам. Директор одного интерната писал в 1938 году: «Если армия будет иметь в своем составе столь подготовленных молодых людей, то их легко можно будет превратить в отличных солдат.»
Война всё ещё оставалась игрой, а «мертвые» вновь оживали. Пока у воспитанников не было настоящего оружия. Они имели только «оружие чести» — кинжалы, на которых был выгравирован девиз всех воспитанников национал-политических интернатов. «Больше быть, чем казаться» — эти слова напоминали о том, чтобы воспитанники каждый день стремились к новым знаниям. Вручение «кинжалов чести» воспитанникам каждого интерната превращалось в торжественный спектакль, наполненный священным смыслом. Эта помпезная церемония была задумана как вершина жизни «юнгмана» в годы его пребывания в элитной школе. Отныне он имел полное право носить кинжал как «оружие чести» и с его помощью защищать свою «честь».
« Только смерть или ваша измена способны помешать вам в выполнении своего долга, — наставлял директор интерната в Плёне воспитанников. — Держите ваше тело и душу чистыми как этот кинжал и будьте твердыми как сталь этого оружия чести.» Затем «юнгманы» клялись в товариществе до смерти — «И если один из двоих падет, оставшийся будет бороться за двоих.»
Кинжал выполнял также роль культового предмета, который постоянно напоминал бы своему владельцу о необходимости ведения борьбы за предполагаемые «святые понятия». Один четырнадцатилетний учащийся школы Адольфа Гитлера писал в 1941 году в школьном журнале: «Уже во времена древних германцев был обряд права ношения оружия, а у рыцарей была церемония посвящения в рыцари. Молодежь прощалась с детством и брала в руки меч, чтобы на стороне старших сражаться за свой народ и держать в чистоте свою честь.» Культ кинжала предусматривал его использование в вопросах «защиты чести.» Уве Лампрехт вспоминает наставления своих воспитателей о том, что «оружие можно вложить обратно в ножны лишь тогда, когда на нем есть кровь врага. Враг нападал, а мы защищались.» Ганс-Гюнтер Земпелин рассказывает: «Мы гордились тем, что получили заветный кинжал. Он был символом зрелости. Нечто подобное можно наблюдать у примитивных народов. Однако это срабатывало.»
Срабатывали и призывы директора учебного заведения, озвученные во время церемонии вручения кинжалов. Обращаясь к «юнгманам» 9 ноября 1944 года в Наумбурге, он сказал: «Тысячи воспитанников всех национал-политических интернатов, которые выпускались перед вами, получили это оружие и с честью носили его. Сотни из них пали в сражениях. Они остались верны своей присяге фюреру и народу. Лишь смерть вырвет это оружие из ваших рук.»
Культовое возвеличивание таких понятий, как честь, верность, смерть, требовало жертв со стороны воспитанников уже в первые годы своего пребывания в интернате. Дело происходило в Плёне. Один воспитанник, посчитавший, что коллектив отвернулся от него, взял свой кинжал и вышел вечером прогуляться в ближайший парк. Его сотоварищ по интернату Рольф Диркс описывает этого «юнгмана», как «очень одаренного индивидуалиста». Там, в парке он воткнул кинжал себе в сердце.
Стремление быть бойцом в настоящем мужском коллективе, никогда не показывать слабость, быть суровым и сильным оказывало на некоторых воспитанников чересчур сильное воздействие. Тоска по дому, страх перед воспитателями, постоянная конкуренция со стороны товарищей по учебе становились причиной того, что воспитанники оказывались у крайней границы своих физических и психических возможностей. Однако лишь немногие были готовы просить родителей, чтобы те забрали их из интерната. Сознание своей принадлежности к «самым лучшим», гордость от ощущения «быть избранным» заставляла учащихся держать себя в руках. Будущей элите неустанно повторяли — «Ты должен держаться!» Однажды вечером Ганс-Юрген Земпелин, бывший «юнгман» из интерната в Ораниенштайне, спросил сааме себя: «О, майн гот, неужели я всё время должен стоять навытяжку в ожидании приказов?» Ответ не заставил себя ждать: «Так точно. Ты должен это делать. Тебя учат этому. Ты должен фюреру и своему народу.»
Клаус Гейе, который всего несколько месяцев пробыл в школе Адольфа Гитлера в Зонтхофене, поставил перед собой тот же самый вопрос. Однако ответил на него иначе. Он попросил своих родителей забрать его из интерната, муштра в стенах которого стала для него невыносима. Родители согласились. Клаус был отчислен с уничижительной характеристикой, содержащей обвинения и в адрес родителей. Руководитель школы Адольфа Гитлера в Восточной Пруссии обербанфюрер Людвиг Магзам писал о родителях Клауса, что они «поддались на причитания сына, проявили излишнюю жалость к его „проблемам“, что в свою очередь привело к усилению враждебного по отношению к школе поведению мальчика.» Причиной для отчисления послужили «личные качества» Клауса. Мальчик был назван «индивидуалистом с большими жизненными запросами, воспринимающий коллективное воспитание как нетерпимое посягательство на свою личную свободу.» Кроме того, Клаус « чересчур трагично воспринимает любые трения в общении с начальниками и чересчур впечатлителен». Письмо заканчивалось словами «Навязчивое стремление по любому поводу бежать из школы привело к нервным припадкам, которые по мнению школьного врача являются проявлением психосоматического характера мальчика. Отчисление Клауса Гейе не будет потерей ни для школы, ни для будущего корпуса командиров.» Единственной доброй ноткой в характеристике стало признание факта, что мальчик «очень одарен и морально отвечает предъявляемым требованиям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74