Те, кто не соответствовал стандарту, пытались исправить положение. Урсула Земпф из Берлина вспоминает: «Однажды я купила большую бутылку перекиси водорода, промыла им волосы и высушила их. Когда мать увидела это, она дала мне пару оплеух и отругала. Но было уже поздно. Так в одночасье мои волосы стали сверхсветлыми и нордическими. Этот случай произошел незадолго до моего выхода на работу. Моим начальницам на работе цвет моих волос очень понравился. Я соответствовала идеалу». Идеал как женской красоты, так и мужской был повсюду один и тот же.
Мария Айзенэкер объясняет, что дети и молодежь едва ли могли противостоять яду нацистского учения: «Нашего собственного мнения никто не спрашивал. Мы должны были повторять только то, что заучили». Запрещение всяких контактов с еврейками — подружками по играм становилось обычным делом. Одна из опрошенных вспомнила, как её мать в 1941 году закрашивала еврейских подруг на фотографиях из семейного архива. Физическому уничтожению евреев предшествовала их ликвидация в головах у немцев.
Соприкосновение с беззаконием разводило людей по разным дорогам. Худшие, в том числе женщины и девушки, добровольно шли служить в охрану концлагерей. Благородные и честные выбирали путь открытой борьбы против режима. Инга Шоль сестра казненной нацистами Софи Шоль, которая была участницей группы сопротивления «Белая Роза», писала: «Я вспоминаю одну велосипедную прогулку под вечер. Софии тогда было пятнадцать лет. Она сказала, что всё было бы гораздо лучше, если бы не было гонений на евреев. В классе Софии учились две еврейки — Луиза Натан и Анна-Лиза Валлерштайнер. Она очень переживала за них».
«Мне нужна сильная, властная, бесстрашная и жестокая молодежь. Она должна быть такой. Она должна переносить боль. Она не должна быть слабой и изнеженной». Гитлер выдвинул эти требования, когда его режим уже не скрывал свою чудовищную сущность. О том, что горели синагоги и депортировали людей, большая часть опрошенных нами людей знала уже в те времена. Однако, о массовых убийствах, происходивших не на войне, а в лагерях многие из опрошенных тогда не имели понятия. Барбара Рёпер из Кобленца говорит: «Мы знали, что есть местечко Дахау, но что происходило там в действительности нам было неизвестно. Один раз мне сказали:»Держи язык за зубами, а то отправишься в Дахау».
Ночь погромов 9 ноября 1938 года, которая по официальной версии нацистов была вызвана «народным гневом», и факт проведения которой вначале не признавался, так как местные партийные функционеры лишь с опозданием в несколько дней отреагировали на неё, оставила глубокий след в памяти некоторых очевидец. Гертрауд Вортман до сих пор содрагается, вспоминая об этой ночи: «Они стащили одну старую женщину за волосы по лестнице вниз. Я стояла и думала:»Что они делают, что это такое? Наверное, это преступница, которая что-то совершила.» Затем меня стошнило от этого зрелища». Гудрун Паузеванг, которая в 1938 году проживала в маленькой силезской деревушке, рассказывает о значительных эмоциональных расстройствах у детей, которые были вызваны происходившими актами террора: «Перед разбитыми витринами скобяной лавчонки старый еврей собирал битые стекла и черепки. Возле него полукругом столпились зеваки. Меня особенно поразила неестественная тишина. Никто не кричал ему, что он — „еврейская свинья“, так его все хорошо знали, и он никогда никому ничего плохого не сделал. Мне было тогда десять лет. И мне было очень жаль этого человека, которого фактически поставили к позорному столбу. Я подумала тогда „Ради всего святого, ведь я не должна проявлять сочувствие евреям“. Это внутреннее терзание было невероятно сильным».
Члены Союза германских девушек во времена нацизма также оказались перед проблемой нравственного выбора. Тот, кто лично знал евреев и дружил с ними, должен был решить для себя что делать; продолжать симпатизировать евреям или откликнуться на призывы травли и притеснения своих вчерашних знакомых. Возможность компромисса практически отсутствовала. Тысячи евреев, которые успешно скрывались от сыщиков Эйхмана в самой Германии, служат доказательством того, что иногда немцы вопреки смертельной опасности выбирали первый путь.
Начиная с раннего возраста, девочки, состоявшие в СГД, испытывали на себе влияние антисемитской пропаганды. Мелита Машман сообщает о любимом развлечении своей руководительницы: «Она строила нас в три шеренги и мы громко печатали шаг на протяжении нескольких кварталов по Курфюрстендам. „Здесь живут богатые евреи. Надо бы слегка нарушить их послеобеденный сон“, — говорила она».
Анна Мария Страсоцки, работавшая в бюро СГД, вспоминает: «В этом же здании прямо под нами размещалась СД — служба безопасности. Один из ее отделов был отгорожен раздвижными решетками, чтобы никто из посторонних не прошел внутрь. Оттуда постоянно раздавались громкие крики. Это было страшно слушать, и я очень боялась».
Когда депортация шла полным ходом, а на Востоке занималась заря самой мрачной главы в истории Германии, среди населения распространилось чувство ожидания каких-то страшных событий. Хотя существование лагерей уничтожения считалось государственной тайной, рассказы о массовых расстрелах из уст солдат-отпускников, служивших в охране, и неизвестность дальнейшей судьбы евреев, депортированных на Восток, порождали худшие опасения. Дорис Шмид-Гевинер утверждает, что ей уже во время войны было известно о «лампах из человеческой кожи и вырванных золотых зубах». Это признание можно рассматривать не только как единичный случай осведомленности, но и как пример поразительной открытости на фоне многих, кто уже тогда знал достаточно о том, о чем не хотелось знать.
У нас не было основания не доверять тем опрошенным женщинам, которые заявили о том, что о холокосте они узнали лишь после окончания войны. Многие действительно ничего не знали. Иначе как объяснить сильнейшую шоковую реакцию у немцев, когда победители показывали им документальные фильмы о преступлениях в концентрационных лагерях. Кроме того, упрек в соучастии в преступлениях звучит не совсем корректно, так как человеку свойственно забывать о том, в чем он лично не участвовал. Бывший член СГД Лора Вальб в своих дневниках о временах национал-социализма на собственном примере показывает феномен вытеснения «нежелательной информации»: «Собранные факты просто давят на меня. Отговорка „я забыла“ здесь не проходит. То, о чем я больше не вспоминаю, есть защитная реакция моего подсознания. Она показывает, что я знаю о преступлениях или я боюсь, что о них станет известно. С подобным грузом знаний просто невозможно жить».
Некоторые из наших собеседниц рассказали о случаях из собственной жизни, когда им приходилось сталкиваться с террором. Барбара Рёпер в 1943 и 1944 работала кондуктором в Кобленце. «Однажды мы совершили особую поездку на другой берег Рейна. Нам сказали, что оба вагона на этот раз обслуживать не надо. Они идут до вокзала». Конкретных деталей она не знала, но цель поездки ей была известна. В вагонах увозили людей на ликвидацию. У Барбары уже тогда открылись глаза на происходившее. Таких, как она, были сотни тысяч, соприкоснувшихся с террором. Они работали в дорожной службе, полиции, нотариальных конторах или были просто случайными свидетелями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74