Его партнер, совершенно седой, наоборот, был младенчески розов и свеж, над пухлым детским ротиком росли редкие, как у азиата, седые усики, и только веки были старые – тяжелые и бурые. Он написал что-то в своем блокноте тоненьким карандашиком и показал запись королю кинопроката. Тот взглянул на блокнот – через очки, не надевая, – и кивнул головой. Затем, все так же держа очки как лорнет, сделал какую-то отметку в своем блокноте, растянул тонкие губы в улыбке и протянул руку. Поманил к себе пробегавшего мимо гарсона, царственным жестом отклонил попытку толстячка заплатить за кофе, поднялся и расслабленной походкой пошел к выходу.
– Видели? Вот сделка и заключена.
– Вероятно, друзья? – спросил я.
– При случае утопят в ложке воды. Но никогда не надуют – себе дороже. Уверен – сделка на большую сумму.
– Что за сделка?
– Не знаю. Бутри – делец широкого профиля. Может вложить деньги в кино, но главное для него кожа, меха, химия, медикаменты. Да и Жан-Марк, если подвернется хорошее дело, может изменить прокату. Нет, не знаю. Зато могу точнейшим образом сказать, куда сейчас поедет Жан-Марк. К любовнице. Любовнице двадцать два года, и он пытается сделать из нее звезду экрана. Не думайте, что я выдаю чужую тайну, он для того и ездит, чтоб об этом говорили. Когда-то он был великий ходок, это амплуа, а в шестьдесят лет менять амплуа опасно, начинают говорить: такой-то сдает, он уже не тот. И тому, про кого это говорят, лучше уходить от дел. Я давно уже не тот, но об этом только начинают догадываться… Смотрите дальше.
Седой младенец, допивавший свой кофе, сполз со слишком высокого для него стула и стоял в раздумье.
– Сейчас он будет здесь.
Раздумье продолжалось недолго. Мсье Бутри принял решение и медленно двинулся прямо на нас. Он носил детского размера ботинки на очень толстой подошве, с почти дамскими каблуками. Поравнявшись с нами, он кивнул Вагнеру и скрылся за не замеченной мною раньше тяжелой, как театральный занавес, портьерой.
– Пошел играть в баккара, – пояснил Вагнер. – Его амплуа – игрок. Играет крупно, но головы не теряет и часто выигрывает. Другой на его месте давно бы пошел по миру. (Я заметил, что Вагнер с особым удовольствием произносит русские идиомы.) Вот взгляните на ту пару, за последним столиком у самого входа. Только как-нибудь понезаметнее, он только и ждет, чтоб на него обратили внимание. Это русский. Просадил здесь целое состояние, теперь у него нет ничего, но во внимание к его прошлым заслугам ему пожизненно открыт вход.
Пару у входа я заметил с самого начала. Экс-миллионер был велик и грузен, его спутница худа и показалась мне изящной. Они все время препирались. Мы с Успенским посмотрели на них с любопытством и, быть может, недостаточно осторожно, потому что гигант поднялся и решительно направился к нам.
– Наконец-то я слышу настоящую московскую речь, – сказал он так громко, что на нас стали оборачиваться. – Эй, Даня! Почему ты прячешь от меня москвичей?
Когда-то это был мощный бас. Но время, табак и эмфизема сделали свое дело – гигант хрипел, в груди клокотала мокрота. Вагнер поморщился.
– Познакомьтесь, – сказал он. – Академик Успенский, профессор Юдин, Институт онтогенеза, Москва. Граня Солдатенков, ресторан «Гайда тройка», Париж.
Гигант рассмеялся.
– Сволочь ты, Данька, – сказал он беззлобно. – Вы поосторожнее с ним, господа. Очень хитрая каналья. Шучу! – завопил он, заметив, что Вагнер хмурится. – Это я любя. Разрешите присесть на минутку? – Не дожидаясь разрешения, он одной рукой выдернул из ряда тяжелый стул и приставил к нашему столику. – Змей, змей… – бормотал он, садясь и переводя дух. – Мудр и ядовит. Но не жулик, нет.
– Шел бы ты, Граня, – со скукой сказал Вагнер. – Нехорошо оставлять женщину одну.
– Никуда она не денется. Ты не бойся, я теперь про политику ни слова.
– Почему же, – вяло сказал Успенский. – Можно и про политику.
– Нет уж, выдрессировали. Да и не понимаю я в ней ни хрена. Ну как там белокаменная, – обратился он к Паше, – стоит?
– Зачем же ей стоять? Растет. Строится.
– Говорят, в Кремль пускать стали.
– Пускают.
– А Сухареву башню снесли, – укорил Граня.
– Поторопились.
– Ну, а «Яр» существует?
– Не знаю, давно не был. Что там теперь, Леша?
– Гостиница, кажется.
– Как? А ресторан? – взвился Граня.
– Раз гостиница, то и ресторан.
– А! Харчевня. В «Яре», милостивые государи мои, не питались. – Он произнес это слово с отвращением. – В «Яре» кутили. Уходили в большой загул. Во всю ширь русской души, тревожной и ищущей. Шампанское лилось рекой. А какие люди там бывали, какие женщины… А пели как! Три хора было – цыганский, малороссийский, венгерский. Одна венгерка была – тысячу за ночь, и не жаль. А потом на заре по снежку… Вы мальчишки против меня, вы всего этого не застали.
– Ошибаетесь, – сказал Успенский с опасным блеском в глазах. – Именно это самое я и застал.
Граня блеск заметил, но расценил по-своему.
– Верю! – закричал он. – Вы один меня поймете! Я человека за версту чую. По глазам вижу – огурчик острого засола. Вот он, – Граня выкатил на меня диковатые глаза, – ученый человек, интеллектуал высокой марки, но он нас с вами – не поймет. Душа у него есть, а порыва, отчаянности этой – нету. Извините великодушно. (Я охотно извинил.) Вот что, – зашептал он в неожиданном приливе восторга, – приезжайте нынче ко мне в «Тройку». Доедете до Пасси, а там вам любой ажан покажет…
– Ваш ресторан? – спросил Успенский без особого интереса.
– Мой? – Граня горько засмеялся. – Разве на этом свете есть что-нибудь мое? Жена и гитара. Жену кормлю я, гитара кормит меня. Ресторан давно уже не мой. Хозяин – сосьете аноним. Компрене? Управляющий – хорват, притворяется русским, повар – алжирец, звать Мохамед, гостям врем, что татарин. Гарсоны, то бишь половые, – щенки, одно звание что русские, Васья, Петья, Смирнофф, Орлофф, а послушаешь, как этот Васья картавит, и плюнешь… Я – никто, но все держится на мне. Я – консейер ан шеф де загул е кутёж рюсс. Компрене? Консультирую Мохамеда на кухне. Учу мальчишек носить рубахи с пояском и кланяться, сам стригу их под горшок, ни один здешний фигаро этого не понимает. Заправляю всей эстрадой. И сам пою – не в зале, конечно, а за столом, в кабинете, для приличной компании. Пою цыганские таборные, старый русский романс, и шуточные, и такие, знаете, с перчиком, для любителей… Голоса у меня уже нет, во есть манера, знатоки это сразу чуют. Но знатоков все меньше. А я – Последний-Кто-Еще-Помнит!
– И вы ни черта не помните, – неожиданно сказал Успенский, оторвав глаза от разложенных перед ним бумаг. – Ночи безумные, шампанское рекой, – передразнил он с холодной усмешкой. – Ни одной ночи вы уже не помните, а помните свои россказни, записали на пластинку и крутите. Да и пластинка-то поистерлась…
Это было жестоко, и я всерьез опасался, что гигант вспыхнет. Но он промолчал. И даже как будто съежился, стал меньше.
– Справедливо, – сказал он после паузы, во время которой Паша вновь уткнулся в бумаги. – Больно слышать, но пас. Забывать стал. Под восемьдесят уже. Много прожито, много выпито, силушка-то – ау! Было время – подковы ломал, кочерги гнул. А пел как! Школы никакой, а ведь с Юрием Морфесси сравнивали. Бывает и теперь, – он вновь оживился, – редко, но бывает: подберется хорошая компания, выпьешь в самую меру, распалишься – и прошлое встает передо мной… И тогда пою вдохновенно, так пою, что слезу вышибаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
– Видели? Вот сделка и заключена.
– Вероятно, друзья? – спросил я.
– При случае утопят в ложке воды. Но никогда не надуют – себе дороже. Уверен – сделка на большую сумму.
– Что за сделка?
– Не знаю. Бутри – делец широкого профиля. Может вложить деньги в кино, но главное для него кожа, меха, химия, медикаменты. Да и Жан-Марк, если подвернется хорошее дело, может изменить прокату. Нет, не знаю. Зато могу точнейшим образом сказать, куда сейчас поедет Жан-Марк. К любовнице. Любовнице двадцать два года, и он пытается сделать из нее звезду экрана. Не думайте, что я выдаю чужую тайну, он для того и ездит, чтоб об этом говорили. Когда-то он был великий ходок, это амплуа, а в шестьдесят лет менять амплуа опасно, начинают говорить: такой-то сдает, он уже не тот. И тому, про кого это говорят, лучше уходить от дел. Я давно уже не тот, но об этом только начинают догадываться… Смотрите дальше.
Седой младенец, допивавший свой кофе, сполз со слишком высокого для него стула и стоял в раздумье.
– Сейчас он будет здесь.
Раздумье продолжалось недолго. Мсье Бутри принял решение и медленно двинулся прямо на нас. Он носил детского размера ботинки на очень толстой подошве, с почти дамскими каблуками. Поравнявшись с нами, он кивнул Вагнеру и скрылся за не замеченной мною раньше тяжелой, как театральный занавес, портьерой.
– Пошел играть в баккара, – пояснил Вагнер. – Его амплуа – игрок. Играет крупно, но головы не теряет и часто выигрывает. Другой на его месте давно бы пошел по миру. (Я заметил, что Вагнер с особым удовольствием произносит русские идиомы.) Вот взгляните на ту пару, за последним столиком у самого входа. Только как-нибудь понезаметнее, он только и ждет, чтоб на него обратили внимание. Это русский. Просадил здесь целое состояние, теперь у него нет ничего, но во внимание к его прошлым заслугам ему пожизненно открыт вход.
Пару у входа я заметил с самого начала. Экс-миллионер был велик и грузен, его спутница худа и показалась мне изящной. Они все время препирались. Мы с Успенским посмотрели на них с любопытством и, быть может, недостаточно осторожно, потому что гигант поднялся и решительно направился к нам.
– Наконец-то я слышу настоящую московскую речь, – сказал он так громко, что на нас стали оборачиваться. – Эй, Даня! Почему ты прячешь от меня москвичей?
Когда-то это был мощный бас. Но время, табак и эмфизема сделали свое дело – гигант хрипел, в груди клокотала мокрота. Вагнер поморщился.
– Познакомьтесь, – сказал он. – Академик Успенский, профессор Юдин, Институт онтогенеза, Москва. Граня Солдатенков, ресторан «Гайда тройка», Париж.
Гигант рассмеялся.
– Сволочь ты, Данька, – сказал он беззлобно. – Вы поосторожнее с ним, господа. Очень хитрая каналья. Шучу! – завопил он, заметив, что Вагнер хмурится. – Это я любя. Разрешите присесть на минутку? – Не дожидаясь разрешения, он одной рукой выдернул из ряда тяжелый стул и приставил к нашему столику. – Змей, змей… – бормотал он, садясь и переводя дух. – Мудр и ядовит. Но не жулик, нет.
– Шел бы ты, Граня, – со скукой сказал Вагнер. – Нехорошо оставлять женщину одну.
– Никуда она не денется. Ты не бойся, я теперь про политику ни слова.
– Почему же, – вяло сказал Успенский. – Можно и про политику.
– Нет уж, выдрессировали. Да и не понимаю я в ней ни хрена. Ну как там белокаменная, – обратился он к Паше, – стоит?
– Зачем же ей стоять? Растет. Строится.
– Говорят, в Кремль пускать стали.
– Пускают.
– А Сухареву башню снесли, – укорил Граня.
– Поторопились.
– Ну, а «Яр» существует?
– Не знаю, давно не был. Что там теперь, Леша?
– Гостиница, кажется.
– Как? А ресторан? – взвился Граня.
– Раз гостиница, то и ресторан.
– А! Харчевня. В «Яре», милостивые государи мои, не питались. – Он произнес это слово с отвращением. – В «Яре» кутили. Уходили в большой загул. Во всю ширь русской души, тревожной и ищущей. Шампанское лилось рекой. А какие люди там бывали, какие женщины… А пели как! Три хора было – цыганский, малороссийский, венгерский. Одна венгерка была – тысячу за ночь, и не жаль. А потом на заре по снежку… Вы мальчишки против меня, вы всего этого не застали.
– Ошибаетесь, – сказал Успенский с опасным блеском в глазах. – Именно это самое я и застал.
Граня блеск заметил, но расценил по-своему.
– Верю! – закричал он. – Вы один меня поймете! Я человека за версту чую. По глазам вижу – огурчик острого засола. Вот он, – Граня выкатил на меня диковатые глаза, – ученый человек, интеллектуал высокой марки, но он нас с вами – не поймет. Душа у него есть, а порыва, отчаянности этой – нету. Извините великодушно. (Я охотно извинил.) Вот что, – зашептал он в неожиданном приливе восторга, – приезжайте нынче ко мне в «Тройку». Доедете до Пасси, а там вам любой ажан покажет…
– Ваш ресторан? – спросил Успенский без особого интереса.
– Мой? – Граня горько засмеялся. – Разве на этом свете есть что-нибудь мое? Жена и гитара. Жену кормлю я, гитара кормит меня. Ресторан давно уже не мой. Хозяин – сосьете аноним. Компрене? Управляющий – хорват, притворяется русским, повар – алжирец, звать Мохамед, гостям врем, что татарин. Гарсоны, то бишь половые, – щенки, одно звание что русские, Васья, Петья, Смирнофф, Орлофф, а послушаешь, как этот Васья картавит, и плюнешь… Я – никто, но все держится на мне. Я – консейер ан шеф де загул е кутёж рюсс. Компрене? Консультирую Мохамеда на кухне. Учу мальчишек носить рубахи с пояском и кланяться, сам стригу их под горшок, ни один здешний фигаро этого не понимает. Заправляю всей эстрадой. И сам пою – не в зале, конечно, а за столом, в кабинете, для приличной компании. Пою цыганские таборные, старый русский романс, и шуточные, и такие, знаете, с перчиком, для любителей… Голоса у меня уже нет, во есть манера, знатоки это сразу чуют. Но знатоков все меньше. А я – Последний-Кто-Еще-Помнит!
– И вы ни черта не помните, – неожиданно сказал Успенский, оторвав глаза от разложенных перед ним бумаг. – Ночи безумные, шампанское рекой, – передразнил он с холодной усмешкой. – Ни одной ночи вы уже не помните, а помните свои россказни, записали на пластинку и крутите. Да и пластинка-то поистерлась…
Это было жестоко, и я всерьез опасался, что гигант вспыхнет. Но он промолчал. И даже как будто съежился, стал меньше.
– Справедливо, – сказал он после паузы, во время которой Паша вновь уткнулся в бумаги. – Больно слышать, но пас. Забывать стал. Под восемьдесят уже. Много прожито, много выпито, силушка-то – ау! Было время – подковы ломал, кочерги гнул. А пел как! Школы никакой, а ведь с Юрием Морфесси сравнивали. Бывает и теперь, – он вновь оживился, – редко, но бывает: подберется хорошая компания, выпьешь в самую меру, распалишься – и прошлое встает передо мной… И тогда пою вдохновенно, так пою, что слезу вышибаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123