Но у нашего главного есть кое-какие замечания…
Гостья оглядывается, ища глазами хотя бы тумбочку, чтоб расстегнуть портфель. Глаза ее смеются, и в них я читаю: ну и воспитание! И я сдаюсь, провожаю ее в горницу и даже предлагаю снять плащ. Но она отказывается, небрежно швыряет свой портфельчик на разложенные на обеденном столе карточки и не торопясь оглядывается. Вид книжных корешков заставляет ее зябко передернуть плечиками (брр, неужели можно прочитать всю эту скучищу…), но ящики с картотекой вызывают у нее любопытство.
– Что это?
– Как видите, картотека.
– Зачем? – Она наугад выхватывает одну карточку.
– Буду вам весьма признателен, – говорю я девице не очень, впрочем, сурово, ее нахальство меня забавляет, – если вы поставите карточку на место.
Моя просьба выполняется неохотно и неточно.
– Не сердитесь. Для чего это вам? Секрет?
– Нисколько. Я заношу сюда все, что имеет отношение к занимающей меня проблеме.
– А именно?
– К проблеме старения.
– Так что я пока не рискую попасть в вашу коллекцию?
– Нет, почему же, – сухо говорю я, меня начинает раздражать ее дурацкое кокетство. – Процесс старения начинается гораздо раньше, чем это принято думать.
– Вы серьезно говорите? – У моей гостьи испуганный вид, она озирается в поисках зеркала, но зеркала нет. – Нет, скажите – вы шутите?
Как всегда, заслышав шум, подает голос Мамаду. Посетительница ахает и бежит в мою комнату. Я иду за ней. Откровенно говоря, мне хочется взять ее за руку и вывести обратно, но я сдерживаю себя. Взгляд у меня, вероятно, недружелюбный, но гостья его не замечает.
– Попугай! – говорит она радостно. – Вот здорово! Говорящий?
– К счастью, нет.
– Почему к счастью? Он злой?
– По-моему, нет, – я просовываю палец сквозь прутья клетки и почесываю Мамаду голову. Мамаду блаженно щурится. Девица немедленно сует свой палец вслед за моим и получает основательный удар клювом.
– Ай! – кричит она. – И вы еще говорите – не злой.
– Конечно, нет. Просто он не любит, когда с ним фамильярничают посторонние.
Гостья занята своим пальцем. Это не мешает ей внимательно осмотреть скромное убранство моей кельи: тахту, радиолу, письменный стол и немногие фотографии.
– Смотрите-ка, кровь! Вот теперь лечите меня, вы же доктор. У вас есть йод?
– Должен быть.
Пузырек с йодной настойкой я ищу сперва в ванной, а затем в кухне, это дает гостье повод следовать за мной по пятам и таким образом вчерне закончить осмотр моей квартиры. Остается неосмотренной только уборная, и меня сильно подмывает предложить ей заглянуть заодно и туда. Но я все еще держусь.
– А у вас чистенько, – замечает гостья, когда я, заклеив ранку кусочком пластыря, возвращаюсь с ней в горницу. – Кто за вами ухаживает?
– Добрый ангел.
– Вот как! А какого он пола, этот ангел?
– Ангельского.
– Смотрите, каков? – говорит девица кому-то третьему. – Колючий. Не дается в руки. Наверно, хотите походить на строгого профессора, а вы просто злой мальчик. Вам этого никто не говорил?
Я молчу. Она пожимает плечами:
– Странно. Никаких следов женщины. Неужели к вам никогда не приходят женщины?
– Нет, почему же. Очень часто.
– Очень часто? И что же вы с ними делаете?
– Убиваю. А затем заношу на карточку.
– Ну вот, вы опять не хотите говорить серьезно…
– Когда вы приступите к делу, по которому пришли, я буду говорить серьезно.
Догадавшись по моему тону, что все оттяжки исчерпаны, гостья присаживается к столу, открывает портфельчик, и я узнаю завизированные мной машинописные листочки. Прежде чем девица успевает их спрятать, я замечаю паутину карандашных пометок: кто-то правил, подчеркивал и ставил длинные удивленные вопросительные знаки. А наверху – намалеванный жирным фломастером заголовок «В борьбе со смертью».
– Это еще что такое?
– Вам не нравится заголовок?
– Я нахожу его идиотским.
– Почему?
– Потому что я не борюсь со смертью.
– А с чем же вы боретесь?
– Со старостью. Точнее – с преждевременной старостью. И не столько борюсь, сколько пытаюсь разобраться в ее причинах.
– Скромничаете. Вы что же, не хотели бы сделать людей бессмертными?
– Ни в малейшей степени. Бессмертие человечества в его непрерывном обновлении. Если б люди были бессмертны, это было бы трагедией.
– Для кого?
– Для всей планеты и для каждого человека в отдельности. Вспомните легенду об Агасфере – бессмертие было дано ему в наказание. Вы читали «Фауста»?
– Да, конечно, – говорит моя гостья с поспешностью, из которой я заключаю, что оперу она, вероятно, слышала.
– В таком случае вы, наверно, заметили: Фауст просил у черта не бессмертия, а молодости. И кроме того: вам не приходило в голову, что бессмертный человек тоже смертен?
– Ну знаете, это парадокс!
– Парадокс? А вы хорошо представляете, что значит это слово?
– Надеюсь.
– Судя по вашей осудительной интонации – не очень. Парадокс – истина. Не сразу распознаваемая. Истина, похожая на ложь. У парадокса есть могущественный антипод – софизм. Ложь, похожая на истину. Мы с легкостью проглатываем софизмы, но настораживаемся, почуяв запах парадокса. А парадокс самый безобидный: для того, чтоб быть по-настоящему бессмертным, человек должен обладать не существующей в природе механической прочностью, не гореть в огне, не тонуть в воде и не поддаваться жесткому радиоизлучению. Вам нажужжали в уши про американские секвойи, которые, видите ли, живут сотни лет, но при этом почему-то забывают, что секвойи также подвержены стихийным бедствиям, а главное, их так же можно спилить, как и любое другое дерево. Всякая смерть печальна, но когда умирает глубокий старик или старуха, мы говорим – они умерли естественной смертью, и это умеряет нашу печаль. Ужасно, когда умирает молодое существо, мы называем такую смерть преждевременной, трагической. Теперь представьте себе на минуту ужас гибели человека, теоретически бессмертного, ужас расставания с вечной жизнью… Моего воображения на это не хватает.
Вид у моей гостьи несколько растерянный.
– Мне трудно с вами спорить, – бормочет она. – Но наш главный очень просил вас смягчить свою точку зрения…
– На что именно?
– На бессмертие.
– Почему?
– Видите ли, один академик, забыла фамилию, но это неважно, он очень крупный ученый и даже президент чего-то там, он считает…
– Прекрасно. Если ваш главный так жаждет бессмертия, пусть возьмет интервью у этого академика.
– Не надо быть злюкой. И пессимистом. Сейчас вы скажете, что я не понимаю, что значит это слово, но я, честное слово, догадываюсь.
– И вам нравятся оптимисты.
– Нравятся. В позапрошлом году у нас в редакции был «круглый стол» и на нем выступал молодой ученый – кстати, он из вашего Института – и очень всем понравился. Он говорил, что в самое ближайшее время продолжительность человеческой жизни можно будет увеличить в два и даже в два с половиной раза.
– Вдовин?
– Вдовин. Вы знаете Вдовина? Правда талантливый?
– Талантливый? Скорее много обещающий.
Она смотрит на меня подозрительно.
– Это одно слово или два?
– Два.
– Ну как же вы не язва? А вы что – совсем в это не верите?
– Я уверен лишь в одном: мы с Вдовиным умрем гораздо раньше, чем это удастся проверить.
– Я не знала, что вы такой сердитый.
– Я не сердитый, я очень занятой. Что от меня еще нужно вашему главному?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Гостья оглядывается, ища глазами хотя бы тумбочку, чтоб расстегнуть портфель. Глаза ее смеются, и в них я читаю: ну и воспитание! И я сдаюсь, провожаю ее в горницу и даже предлагаю снять плащ. Но она отказывается, небрежно швыряет свой портфельчик на разложенные на обеденном столе карточки и не торопясь оглядывается. Вид книжных корешков заставляет ее зябко передернуть плечиками (брр, неужели можно прочитать всю эту скучищу…), но ящики с картотекой вызывают у нее любопытство.
– Что это?
– Как видите, картотека.
– Зачем? – Она наугад выхватывает одну карточку.
– Буду вам весьма признателен, – говорю я девице не очень, впрочем, сурово, ее нахальство меня забавляет, – если вы поставите карточку на место.
Моя просьба выполняется неохотно и неточно.
– Не сердитесь. Для чего это вам? Секрет?
– Нисколько. Я заношу сюда все, что имеет отношение к занимающей меня проблеме.
– А именно?
– К проблеме старения.
– Так что я пока не рискую попасть в вашу коллекцию?
– Нет, почему же, – сухо говорю я, меня начинает раздражать ее дурацкое кокетство. – Процесс старения начинается гораздо раньше, чем это принято думать.
– Вы серьезно говорите? – У моей гостьи испуганный вид, она озирается в поисках зеркала, но зеркала нет. – Нет, скажите – вы шутите?
Как всегда, заслышав шум, подает голос Мамаду. Посетительница ахает и бежит в мою комнату. Я иду за ней. Откровенно говоря, мне хочется взять ее за руку и вывести обратно, но я сдерживаю себя. Взгляд у меня, вероятно, недружелюбный, но гостья его не замечает.
– Попугай! – говорит она радостно. – Вот здорово! Говорящий?
– К счастью, нет.
– Почему к счастью? Он злой?
– По-моему, нет, – я просовываю палец сквозь прутья клетки и почесываю Мамаду голову. Мамаду блаженно щурится. Девица немедленно сует свой палец вслед за моим и получает основательный удар клювом.
– Ай! – кричит она. – И вы еще говорите – не злой.
– Конечно, нет. Просто он не любит, когда с ним фамильярничают посторонние.
Гостья занята своим пальцем. Это не мешает ей внимательно осмотреть скромное убранство моей кельи: тахту, радиолу, письменный стол и немногие фотографии.
– Смотрите-ка, кровь! Вот теперь лечите меня, вы же доктор. У вас есть йод?
– Должен быть.
Пузырек с йодной настойкой я ищу сперва в ванной, а затем в кухне, это дает гостье повод следовать за мной по пятам и таким образом вчерне закончить осмотр моей квартиры. Остается неосмотренной только уборная, и меня сильно подмывает предложить ей заглянуть заодно и туда. Но я все еще держусь.
– А у вас чистенько, – замечает гостья, когда я, заклеив ранку кусочком пластыря, возвращаюсь с ней в горницу. – Кто за вами ухаживает?
– Добрый ангел.
– Вот как! А какого он пола, этот ангел?
– Ангельского.
– Смотрите, каков? – говорит девица кому-то третьему. – Колючий. Не дается в руки. Наверно, хотите походить на строгого профессора, а вы просто злой мальчик. Вам этого никто не говорил?
Я молчу. Она пожимает плечами:
– Странно. Никаких следов женщины. Неужели к вам никогда не приходят женщины?
– Нет, почему же. Очень часто.
– Очень часто? И что же вы с ними делаете?
– Убиваю. А затем заношу на карточку.
– Ну вот, вы опять не хотите говорить серьезно…
– Когда вы приступите к делу, по которому пришли, я буду говорить серьезно.
Догадавшись по моему тону, что все оттяжки исчерпаны, гостья присаживается к столу, открывает портфельчик, и я узнаю завизированные мной машинописные листочки. Прежде чем девица успевает их спрятать, я замечаю паутину карандашных пометок: кто-то правил, подчеркивал и ставил длинные удивленные вопросительные знаки. А наверху – намалеванный жирным фломастером заголовок «В борьбе со смертью».
– Это еще что такое?
– Вам не нравится заголовок?
– Я нахожу его идиотским.
– Почему?
– Потому что я не борюсь со смертью.
– А с чем же вы боретесь?
– Со старостью. Точнее – с преждевременной старостью. И не столько борюсь, сколько пытаюсь разобраться в ее причинах.
– Скромничаете. Вы что же, не хотели бы сделать людей бессмертными?
– Ни в малейшей степени. Бессмертие человечества в его непрерывном обновлении. Если б люди были бессмертны, это было бы трагедией.
– Для кого?
– Для всей планеты и для каждого человека в отдельности. Вспомните легенду об Агасфере – бессмертие было дано ему в наказание. Вы читали «Фауста»?
– Да, конечно, – говорит моя гостья с поспешностью, из которой я заключаю, что оперу она, вероятно, слышала.
– В таком случае вы, наверно, заметили: Фауст просил у черта не бессмертия, а молодости. И кроме того: вам не приходило в голову, что бессмертный человек тоже смертен?
– Ну знаете, это парадокс!
– Парадокс? А вы хорошо представляете, что значит это слово?
– Надеюсь.
– Судя по вашей осудительной интонации – не очень. Парадокс – истина. Не сразу распознаваемая. Истина, похожая на ложь. У парадокса есть могущественный антипод – софизм. Ложь, похожая на истину. Мы с легкостью проглатываем софизмы, но настораживаемся, почуяв запах парадокса. А парадокс самый безобидный: для того, чтоб быть по-настоящему бессмертным, человек должен обладать не существующей в природе механической прочностью, не гореть в огне, не тонуть в воде и не поддаваться жесткому радиоизлучению. Вам нажужжали в уши про американские секвойи, которые, видите ли, живут сотни лет, но при этом почему-то забывают, что секвойи также подвержены стихийным бедствиям, а главное, их так же можно спилить, как и любое другое дерево. Всякая смерть печальна, но когда умирает глубокий старик или старуха, мы говорим – они умерли естественной смертью, и это умеряет нашу печаль. Ужасно, когда умирает молодое существо, мы называем такую смерть преждевременной, трагической. Теперь представьте себе на минуту ужас гибели человека, теоретически бессмертного, ужас расставания с вечной жизнью… Моего воображения на это не хватает.
Вид у моей гостьи несколько растерянный.
– Мне трудно с вами спорить, – бормочет она. – Но наш главный очень просил вас смягчить свою точку зрения…
– На что именно?
– На бессмертие.
– Почему?
– Видите ли, один академик, забыла фамилию, но это неважно, он очень крупный ученый и даже президент чего-то там, он считает…
– Прекрасно. Если ваш главный так жаждет бессмертия, пусть возьмет интервью у этого академика.
– Не надо быть злюкой. И пессимистом. Сейчас вы скажете, что я не понимаю, что значит это слово, но я, честное слово, догадываюсь.
– И вам нравятся оптимисты.
– Нравятся. В позапрошлом году у нас в редакции был «круглый стол» и на нем выступал молодой ученый – кстати, он из вашего Института – и очень всем понравился. Он говорил, что в самое ближайшее время продолжительность человеческой жизни можно будет увеличить в два и даже в два с половиной раза.
– Вдовин?
– Вдовин. Вы знаете Вдовина? Правда талантливый?
– Талантливый? Скорее много обещающий.
Она смотрит на меня подозрительно.
– Это одно слово или два?
– Два.
– Ну как же вы не язва? А вы что – совсем в это не верите?
– Я уверен лишь в одном: мы с Вдовиным умрем гораздо раньше, чем это удастся проверить.
– Я не знала, что вы такой сердитый.
– Я не сердитый, я очень занятой. Что от меня еще нужно вашему главному?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123